Кабинет-министр Артемий Волынский

В мыслях видел Пётр свой городок на Неве нарядным и красивым, распланированным по всем современным меркам, с широкими улицами и проспектами, и не обращал внимания ни на комаров, ни на топкую грязь, ни на частые лихие набеги морской волны, вызывавшие буйные наводнения, ни на лихорадку и скудость природы. Для него всего важнее была столица, обращённая лицом к морю.

Но родственницам царя страшно было пускаться в путь к чухонской деревушке, вот и плыл над Москвой великий плач и вой, причитания и рыдания.

Проклинали в душе родственницы затейку царя, да ослушаться не смели, ехали с кривыми улыбочками на лицах, даже среди своих не смея проявить возмущение и гнев.

Никто из них не смел теперь и слова сказать против метрессы [5] царя, ставшей всесильной, — Марты Скавронской. Видели её нечасто, всегда рядом с Петром, ложно улыбались, но подносили грамотки с поздравлениями по случаю дня рождения, заискивали, зная, что ни в какой просьбе царь ей не откажет. А потом плевались, презрительно оглядывались на её нелёгкий путь жизни. Шепотком говорили, что даже в доме пастора Глюка, где воспитывалась с раннего детства, интересовалась Марта лишь мужчинами, принесла в дом пастора дочку, рождённую неизвестно от кого. Слава богу, прибрал Господь девочку, а пастор Глюк озаботился выдать Марту замуж за драгунского шведского унтер-офицера. Но при осаде русскими Мариенбурга унтер пропал бесследно, а Марта досталась солдатам в качестве военного трофея. Русский унтер-офицер подарил её старику фельдмаршалу Шереметеву, и она ублажала сластолюбца, пока не увидел её Александр Данилович Меншиков и не увёл у старика разбитную молодку, пристыдив. Числилась она в доме Меншикова портомойкой, тут и свиделся с ней Пётр, определил в число своих метресс, которых постоянно возил за собой. Постепенно она стала единственной метрессой царя, а к пятому году уже родила Петру двух мальчиков — Петра и Павла, умерших в раннем детстве. И теперь она сопровождала Петра во всех его бесконечных поездках и походах, хоть и была постоянно беременна: за всё время связи с царём родила Марта одиннадцать детей, в живых же остались только две девочки — Анна и Елизавета.

Ныне перед ней склоняли голову самые знатные...

Шли в Петербург обозы, растягиваясь на многие вёрсты и дочиста подбирая всё, что можно, словно саранча. Тянулись за кибитками, возками, дормезами и каретами простые телеги со скарбом, укладками, сундуками, тряслись в продуваемых насквозь одноколках дворовые люди, а позади тащились целые гурты скота, начисто слизывая едва проступавшую по обочинам траву.

В роскошной колымаге ехали в новую столицу и царские дочери с матерью — царицей Прасковьей. Экипаж был как нельзя лучше приспособлен для грязных ухабистых дорог, в нём можно было вольготно расположиться на мягких пуховиках, а маленькая жаровня в углу обогревала закрытое со всех сторон пространство кареты. Только крохотные слюдяные окошки, вшитые в простёганное нутро, позволяли видеть как будто сквозь мглистый туман проплывавшие мимо бедные деревеньки со скособоченными, потемневшими от времени избами под соломенными крышами, поросшими бурьяном, да стройные стайки берёз и сосен, выбегавших из гущи леса на самые обочины.

Анна почти не смотрела по сторонам. Либо лежала в самом тёмном углу и мечтала, либо тяжело усаживалась возле матери и старалась, хоть взглядом, хоть тёплым словом смягчить боль её расставания с любимым измайловским поместьем.

Лёжа в углу кареты, Анна не переставала видеть перед собой высокого статного Артемия, его каштановые кудри и крепкие сильные руки. Краснела от этого и потихоньку плакала. Теперь уж не увидит она Артемия, теперь ей суждено горевать в болотистом Петербурге, бить комаров на полных плечах да ждать, пока батюшка-дядюшка царь Пётр выберет ей суженого. Ах, как хотелось ей, чтобы суженый этот был похож на Артемия — тогда она любила бы его без стыда, целовала без краски, предательски набегавшей на смуглые щёки.

Старшей сестре, кривобокой косоглазой Катерине, дорога давалась легко. Она то распахивала мягкую дверцу кареты и подолгу бездумно болтала и без умолку хохотала с сопровождавшими экипаж царицы конными придворными, бросая косящие взгляды, то бросалась плашмя на тёплое належанное место и вся изгибалась в сладкой истоме. Тяжело стонавшая и охавшая мать, царица Прасковья, поджимала губы и строго-угрюмо шептала:

   — Потаскушка...

Но и угрюмый взгляд, и поджатые губы были более чем напускные. Прасковья любила свою старшенькую больше всех остальных дочерей, всё прощала Катюшке за её весёлость, ласковость, за развязность и легкомыслие. Катерина с любым находила общий язык, а взрывы её серебристого смеха заставляли и собеседников смеяться любому пустяку. И хоть она косила голубым своим глазом, а он всё равно сверкал живостью и задором.

Прасковья переводила взгляд на младшенькую, и печалилось её сердце: вот уж выдалась вся в законного мужа — царя Ивана. Вечно она стонет и охает, вечно у неё что-то болит. Вот и теперь болезненной гримасой искривляется её бледненькое тощенькое лицо, все зубы ноют от волнения и страха перед новым местом жительства.

Ах, как летела Прасковья тогда на встречу с царём, выбиравшим себе жену среди самых родовитых и знатных, красивых да пригожих девушек Московского царства! Мечтала, что выберет её, но даже в мечтах не представляла себе царя...

А был он слабоумный да болезненный, и при нём, как первом из царей, да при втором, Петре, состояла правительница Софья, их старшая сестра. Но видела Софья, что смышлёный и резвый Пётр скоро опередит в развитии своих младших братьев и сестёр и тогда туго придётся ей. Мечтала удержать в руках власть ещё долго и решила, по совету дружка своего милого Голицына, женить Ивана как можно скорее, пока не помер, да при наследнике его остаться правительницей. Будет у Ивана сын — будет наследник престола, а тогда можно и избавиться от Петра. При слабоумном отце да малолетке-сыне на много лет встанет у кормила Софья...

В великом запустении держала она мачеху — вторую жену отца Алексея Михайловича, Наталью Кирилловну Нарышкину, вместе с сыном. В Преображенское, где жили мать с сыном, отпускалось содержание, скудное до того, что молодая вдова-мачеха едва сводила концы с концами. И Софья люто ненавидела Наталью Кирилловну за то, что родила царю крепкого да рослого, смышлёного да сильного мальчишку-наследника. А Иван без посторонней помощи не мог и ложки ко рту поднести, сосал палец до пятнадцати лет и мог наделать под себя, не стесняясь ничьего присутствия. Что и говорить, слабоумный был Иван.

Но молодая жена могла понести от него, родить наследника. На этом и строился расчёт Софьи.

Свезли со всех концов царства в Москву самых красивых и родовитых девушек, разместили в спальных палатах по одной да и оставили ночевать, чтобы сонную мог присмотреть себе царь. Софья ходила с Иваном по палатам. Но Иван никакого интереса к спящим девушкам не проявлял и едва держался на тонких рахитичных ногах.

Одна, другая палата... Спят царёвы невесты, разметались во сне, видны все их прелести, но царю Ивану даже ходить по спальням не хочется: не соображает ничего.

В третьей палате Софья остановилась: все девушки хороши, что зря ноги бить! Так и стала Прасковья Салтыкова настоящей царской невестой, но зашлась от горя, когда увидела после свадьбы своего мужа-царя. И не радовало, что стала царицей, что пришлось сидеть на золотом троне, властвовать над людьми. Тянула Софья за руку Ивана, подводила к постели красавицы, но царь был равнодушен, то ковырял в носу, то сучил ногами, плашмя бросившись на пол.

И Софья решилась на крайнее средство. Приставила к царице постельничего, крепкого и высокого боярина Юшкова. И хоть редко посещал Иван свою жену — он жил в своей половине, она в своей, — но царица исправно приносила ему детей. Но к крайней горести Софьи, были это одни только девочки. Пять дочерей принесла Прасковья своему слабоумному мужу, три из них остались в живых...