Когда уходит земной полубог

   — Так вот где тебя, Мина, черти носят!

Мина обернулся и увидел перед собой своего хозяина и учителя, господина персонных дел мастера Никиту Корнева.

   — Да я ничего, я только того, поесть, — забормотал Мина, вспомнив, что поутру ушёл из мастерской, так и не выполнив наказ учителя: растереть краски наособицу — для иконы высокого письма, а не для обычного портрета.

Впрочем, господин персонных дел мастер словно впервые увидел голодные глаза своего ученика и, похоже, засовестился: сам он, когда был занят большим заказом, о хлебе насущном и не помышлял, а меж тем в его доме, на кухне, после ухода жены и впрямь хоть шаром покати. От голодухи, пожалуй, и разбежались все ученики, один этот дылда Колокольников и остался! И неожиданно для Мины и для Петерсона, почтительно замершего за стойкой (он-то хорошо ведал, что звание «персонных дел мастер» самим государем приравнено к чину полковника), знаменитый живописец вдруг рассмеялся:

   — А ведь ты прав, друже, что в трактир заглянул. Ведь как взяли мы великий заказ преподобного Феодосия, так и впрямь уже неделю как перебиваемся с хлеба на воду!

Обращаясь к трактирщику, властно приказал:

   — А ну мечи, Петерсон, на стол всё самое лучшее!

Услужливый Петерсон самолично провёл господина придворного живописца и его ученика в верхние чистые комнаты, и вскоре все лучшие яства с поварни перекочевали на их стол.

   — Угощайся, Мина! Новгородский архиерей сегодня поутру воззрел на наши труды праведные и пришёл от них в такое восхищение, что тут же как вице-президент Святейшего Синода повелел немедля рассчитаться с нами честь честью, что и было исполнено! Так что слава отцу Феодосию!

Никита пригубил кружку тёмного рижского пива, закусил ревельской миногой, с какой-то даже нежностью полюбовался, как навалился его ученик на поросёнка с кашей. Вспомнил себя — такого же молодого и беспечного, уминающего за обе щеки в той самой заветной римской траттории у красотки Розы. И выряжен он тогда тоже был, как и Мина, в заношенное платье с чужого плеча, но зато впереди, казалось, открывается целая жизнь! А ныне всё позади: и великая мечта стать российским Тицианом, и погубленная любовь к Мари Голицыной! Да и эта нелепая женитьба спьяну на Лизке Маменс — фрейлинской девке Екатерины Алексеевны. Лестно, вишь, стало — сама императрица сватает! Словно и не ведал, что оная Лизка, почитай, со всеми придворными щёголями амуры крутила! Ну а когда разобрался да выгнал блудницу из дому, так тут же и сел на мель — все заказы от царского двора тотчас отобрали и передали французику Каравакку. Спасибо ещё отцу Феодосию, выручил яко новгородец новгородца, подбросил заказ — обновить иконостас в самом Петропавловском соборе. Впрочем, заказ этот Никита принял не столько из-за тощего кошелька, сколько из-за изголодавшейся от безверия души. Ибо прежней простой веры в себе более не чувствовал, а до новой ещё не дошёл. И когда подновлял иконы, это, как никогда ранее, в себе и открыл. В иконах, подновлённых его рукой, блистала италианская цветистость и нарядность, но веры-то, веры не было, и он сам сей обман ведал. Но шумный и несколько бестолковый отец Феодосий, хотя несколько раз самолично смотрел обновлённый иконостас, фальши сей не чувствовал. Пожалуй, только помощник вице-президента Синода Феофан Прокопович уловил нечто, но промолчал, лукаво улыбнувшись мастеру. Понял, конечно, всё понял великомудрый, потому как и сам учился в римском коллегиуме святого Афанасия и конечно же знал толк в картинах италианского письма. Оттого только заговорщицки приложил палец к губам за спиной отца Феодосия: обманем, мол, дурака!

Но сам-то Никита не мог ответить Прокоповичу тем же знаком, сам-то он и впрямь истово хотел снова по-простому, по-доброму уверовать, но не мог. Господин персонных дел мастер с тоской взглянул в округлое окошко, сделанное под корабельный иллюминатор: сердитый зюйд гнал с моря в Неву морскую воду, срывал черепицу с крыш. Вода в Неве прибывала и прибывала, и все говорили о скором наводнении. Вот так и в его душе всё прибывала тоска. Само собой, сие не могло продолжаться долго и должно было как-то разрешиться по-новому: и в нём самом, и в городе, и в государстве!

И здесь мрачные размышления художника прервал вдруг дробный стук каблуков по витой лестнице. А вслед за тем снизу появился сперва двурогий парик, венчавший маленькую головку, затем шитый золотом кафтан и парчовый камзол, затем штаны из лионского бархата, шёлковые чулки и мужские туфли на красных каблуках, а когда всё это собралось и обернулось к Корневу, из кружевного жабо выглянуло лицо его старинного парижского знакомца Сержа Строганова.

   — Так вот где он отныне обедает, наш знаменитый Тициан! В матросском трактире! Впрочем, художник — не вельможа, он сам себе во всём волен! Я даже завидую вам, Никита: ни тебе этикета, ни придворного церемониала! Всё так просто — захотел я пошёл в трактир! — Беспечный барон Строганов плюхнулся на стул, услужливо подставленный подскочившим Миной.

Никита меж тем взирал на своего парижского знакомца как на явление из какой-то чужой и дальней жизни: там были и залы дворца Люксамбур, где они с бароном восхищались картинами славного Рубенса, и сады банкира Кроза, где в летнем театре ставились весёлые комедии, а по вечерам устраивались беспечные празднества и где они свели знакомство с Антуаном Ватто, который на их глазах из полной безвестности вознёсся к великой славе после своей галантной картины «Путешествие на остров Киферы». Но всё это было в прошлом и как бы не с ним, Никитой. А сейчас за окном плыла вздувшаяся от ледяного зюйда Нева и где-то на Крюковом канале стоял его полупустой и холодный дом, куда не хотелось возвращаться. Впрочем, с бароном Строгановым домой возвращаться было без надобности.

   — Никуда я вас не отпущу, mon cher! Напрасно, что ль, я целый день гоняюсь за вами по всему Петербургу. Дома ваш пьяный Кирилыч сказал, что вы в Петропавловском соборе, там меня оповестили о вашем триумфе у преподобного Феодосия и сказали, что вы помчались получить полный расчёт. Ну я и рассудил здраво: куда может пойти одинокий художник, когда у него звенит в кошельке? Само собой, в трактир. Вот я и не пренебрёг, явился. И точно, вы! Меж тем, Никита, мне вы вот так потребны! Мы с Катит Головкиной и вашей старой знакомой Мари Голицыной положили поставить в моём театре «Три сестры» Данкура. Тут я и вспомнил, что вы ещё у Кроза помогали писать декорации к сему спектаклю самому Антуану Ватто. Дамы мои тотчас всполошились и послали немедля за вами? Так что, будьте добры, мастер! Не откажите по старой дружбе. Да и карета ждёт!

Строганов, как всегда, был столь красноречив, дружелюбен и мил, что отказать ему и впрямь было никак нельзя. И потом уже ёкнуло сердце. Ведь там он снова встретит Мари. Конечно, с прошлых флорентийских встреч миновало уже восемь вёсен. И за минувшие годы и он и она отведали несчастного супружества; и он и она развелись; и он, и она несчастливы. Но как знать! Никита решительно поднялся из-за стола. Приказав Мине расплатиться и заодно купить себе новое платье (золотой рублёвик был увесист), знаменитый мастер совсем по-молодому, бодро постукивая ботфортами, сбежал вслед за Строгановым, которого лакей внизу уже облачал в пышную соболью шубу.

«Молодой Строганов богат и умеет жить!» — говорили в Петербурге про новоявленного российского барона. Покойный батюшка, богатейший купчина Строганов, добился-таки своего. Многими пожертвованиями на молодую петровскую армию и флот, на гошпитали для увечных воинов и на стройки Петербурга и Кронштадта снискал от государя великую милость. И когда Пётр I хотел наградить именитого купца за многое рвение к отечеству, то услышал отцовский вопль: «Не мне, не мне, а сыну моему!» И звание барона получил от Петра I не отец, а сын. Вскоре после того батюшка скончался, а молодой барон отгрохал себе пышные хоромы на Невской першпективе и зажил магнифико, принимая весь Петербург.

Однако грубые удовольствия петровских ассамблей, где вперемешку под грохот пивных кружек в лихом шведском танце драбант проносились изумлённые бояре в рогатых париках и заморские шкиперы, бравые гвардейские сержанты и выпущенные из теремов на полную волю полногрудые московские красотки, новоявленному барону никак не нравились.