Царь Дмитрий - самозванец

[1611 г.]

Гибель Самозванца нисколько не повлияла на сбор ополчения русского. В начале марта двинулись к Москве из Калуги князь Дмитрий Трубецкой с детьми боярскими и стрельцами, а Иван Заруцкий с казаками, из Рязани Прокопий Ляпунов, из Владимира князь Литвинов-Мосальский, из Костромы князь Федор Волконский, из Ярославля Иван Волынский. В саму же Москву со многими верными людьми пробрался славный витязь князь Дмитрий Пожарский.

Поляки, сидевшие в Москве, удвоили осторожность, запретили всем русским носить сабли и даже ножи, обыскали все лавки и забрали у купцов топоры, выставленные на продажу, стали заворачивать от ворот Московских все возы с товарами, что крестьяне везли на торг. Но восстание, которое долго готовили, началось прежде времени и равно неожиданно для обеих сторон. Мелкая ссора на торгу между возчиками и польской стражей переросла в драку, привлеченные шумом, на площадь торговую устремились толпы жителей московских, в то же время наемники немецкие, не разобравшись, дружно выступили из Кремля и принялись избивать безоружных людей. В Белом городе ударили в набат, и вскоре к Китай-городу накатил новый вал жителей московских, на этот раз с

топорами, рогатинами, саблями, пищалями, даже пушки выволокли с Пушечного двора. Дело вышло нешуточное, командир поляков пан Гонсевский бросил в бой всех своих воинов, те рубились с отчаянной храбростью, но все же постепенно отступали под напором многократно превосходящих сил. В последней попытке спастись поляки подожгли дома вокруг Кремля, и вскоре ратникам русским противостояли уже не иноземцы, а сила несравненно более мощная — стена огненная. Они стали поспешно отходить прочь, дав полякам столь необходимую им передышку. На следующее утро поляки стали поджигать в разных местах Белый город и Замоскворечье, так вся Москва сгорела дотла. Все жители московские, от мала до велика, покинули город родной, брели по снегу последнему неведомо куда, не имея ни еды, ни одежды, оставив за спиной дома свои сожженные и надежду. Поляки, которые в Кремле отсиделись, теперь без боязни шастали по обезлюдевшим развалинам, вламывались в храмы каменные, устоявшие во время пожара, обдирали с икон священных оклады драгоценные, снимали со святых ризы позолоченные, ожерелья и вороты, украшенные каменьями и жемчугом, волокли серебряную утварь церковную, на местах подворий богатых разрывали ямы и погреба, где хозяева загодя схоронили все вещи ценные и припасы разные, выбрасывали с презрением еду, одежду, полотно, посуду оловянную да сосуды медные, себе же забирали лишь бархат, шелк, парчу, золото, серебро да камни драгоценные, тут же скидывали свои лохмотья грязные и окровавленные и облекались в одежды роскошные, а потом, отягощенные добычей великою, возвращались радостные в Кремль. А там принялись грабить храмы священные и дворцы царские. Летели в грязь иконы бесценные, икона же Владимирской Божией Матери была разрублена польской саблей.

Всего на одну неделю опоздало ополчение русское, марта 28-го первые дружины ступили на пепелище московское и обложили Кремль.

Король Сигизмунд по-прежнему стоял под Смоленском, без устали приступая к городу. Не гнушался и обманом, пытался угрозами и пытками заставить благочестивого Филарета

вступить со смолянами в переговоры и склонить их к сдаче, но Филарет с твердостью отказался, тогда Сигизмунд, презрев священную неприкосновенность посла, приказал заковать Филарета в железы и отвезти его в Польшу в темницу тесную.

Но силы оборонявшихся иссякали, на исходе двадцатого месяца осады, июня 3-го, полякам удалось проломить крепостную стену и ворваться в город. К этому времени из стотысячного населения из-за болезней и обстрелов непрестанных осталось не более пяти тысяч, но и они продолжали сражаться на улицах, женщины же, дети, старики немощные, числом в несколько сотен, затворились в соборе Пресвятой Богородицы. Когда поляки проникли и туда, то архиепископ Сергий дал знак взорвать собор вместе со всеми, там находившимися.

Поляки, сидевшие в осаде в Кремле Московском, с воодушевлением услышали весть о взятии Смоленска. Тем сильнее было разочарование, когда узнали они, что король армию распустил и отправится в Польшу праздновать триумф и отдыхать от трудов ратных. Помочь своим соплеменникам попытался Ян Сапега, с обозом продовольствия прорвался он в Кремль сквозь кордоны русские, то было его последнее деяние, внезапно заболев, он сентября 14-го скончался в Кремле, в доме Шуйского.

Но более всего полякам осажденным споспешествовало то, что не было в ополчении русском единства. Три избранных главных воеводы, князь Дмитрий Трубецкой, Прокопий Ляпунов и Иван Заруцкий, не столько сражались, сколько спорили о первенстве и о том, кто после их победы на престол Русский сядет. Особенно усердствовал Заруцкий, который, приобретя власть над Мариной, отстаивал мифические права ее сына. Пан Гонсевский из Кремля ловко разжигал огонь вражды междоусобной письмами подметными и добился того, что возмутившиеся казаки зарубили Прокопия Ляпунова.

Тогда из Кремля донесся громкий голос патриарха Гермогена, призвавшего собрать новое ополчение, вычистить из пределов Земли Русской не только иноземцев, но и всех смутьянов, и держава, изнемогшая от смуты, откликнулась на его призыв.

[1612 г.]

Поляки, пытаясь сломить дух Гермогена, заключили его в темницу, но и оттуда он продолжал обличать нечестивцев, тогда поляки уморили его голодом. Февраля 17-го Гермоген почил в Бозе и был торжественно похоронен в Чудовом монастыре. На смену ему выдвинулся боярин Иван Никитич Романов, который единственный из всех сидевших в Кремле бояр не склонился перед поляками. И помощником ему был юный Михаил Романов, достойный сын своего несгибаемого отца, митрополита Филарета, он ходил из дома в дом и укреплял дух кремлевских сидельцев, невольных пленников в земле своей.

Страдания же они претерпели великие! Уже осенью ощущалась нехватка еды, зимой же грянули морозы трескучие. Жгли, что под руку ни попадется, сначала заборы по досточкам размели, потом все деревья вырубили, затем пришел черед построек разных, под конец в ход пошла мебель, столы да лавки. По весне ели мышей и ворон, кошка стоила восемь золотых, собака — десять. Поляки же дошли до людоедства.

А ополчение все никак не могло освободить Москву, борясь не только с поляками, но и с русскими бунтовщиками. Дело пошло на лад, когда по совету боярина Ивана Никитича Романова во главе ополчения поставили князя Дмитрия Пожарского, излечившегося от тяжких ран, полученных им во время битвы в горящей Москве. Пожарский разбил казаков атамана Заруцкого, пытавшихся преградить ему путь к Москве, и За-руцкий вместе с Мариной Мнишек и Ворёнком бежали сначала в Коломну. Поляки же, изможденные осадой и устрашенные решительным настроем свежей рати, не замедлили вступить в переговоры о сдаче.

Ноября 27-го князь Пожарский под звон колокольный вступил во главе войск своих в ворота Кремлевские и склонился почтительно перед обретенной иконой Владимирской Божьей Матери, перед достославным боярином Иваном Никитичем Романовым и отроком дивным Михаилом Романовым.

Еще король польский пытался вернуть утраченное на просторах русских, но сумел собрать под свои знамена лишь несколько тысяч шляхтичей да немецких наемников. С ними Сигизмунд выступил в поход, но дошел лишь до Волока Дамского, не сумев взять и этот город уездный, побежал обратно в Польшу. Еще другая честолюбица великая, Марина Мнишек вместе с полюбовником своим атаманом Заруцким пыталась возмутить наши земли южные, призывала из Астрахани шаха персидского на погибель державы Русской, но была вынуждена бежать и оттуда, все дальше, в степи яицкие, где была схвачена и доставлена в Москву.

Смута подходила к концу, спалив самою себя в собственном безжалостном огне.

[1613 г.]

«Москва от польских и литовских людей очищена, храмы Божии в прежнюю лепоту облеклись, и Божие имя славится в них по-прежнему. Но без государя державе Русской стоять нельзя, печься о ней и людьми Божиими промышлять некому, без государя вдосталь державу Русскую разорят все, без государя держава ничем не стоится и воровскими заводами на многие части разделяется и воровство много множится».