Шелковый путь

Поездив рысью по округе, он все-таки напал на след своей четырехлетки. След долго петлял по улочкам аула и наконец вывел на окраину. Кобылица неслась во весь опор в сторону гор. Жеребец под ним призывно заржал, но кобылица даже не оглянулась.

Скоро наступили сумерки, и Жетыбас остановился. Стоило ли догонять умное животное, которое неслось навстречу запахам родной земли? И он решил: пусть уходит. Все равно дома ее не прокормить: во дворе не осталось ничего, кроме пыли да конского навоза. А вокруг ни клочка земли, ни травинки — все занято хлопком.

Все равно тоска по родным местам доконала бы кобылу. Здесь ей неуютно, как и самому Жетыбасу. Он повернул коня и поехал домой, понуро склонив голову. Акбота встретила его со страхом, ожидая слов упрека. Однако он ни в чем не упрекнул ее. Жеребец, взбудораженный чем-то, беспрестанно кружился на одном месте и ржал. Может быть, он завидовал кобылице, которая ускакала в горы? Акбота увела коня в стойло.

В ее глазах Жетыбас увидел ту же печаль, которая одолевала и его самого. Почему он уродился таким не приспособленным к жизни? Почему не всякое дело спорилось в его руках? Еще покойный отец не раз ему говорил: «Нет, парень, ничего из тебя путного не выйдет».

Взглянув на покорную свою жену, он почему-то вспомнил свою молодость и как они познакомились впервые.

Его призывали в армию, повестка была на руках. Отец велел ему поехать проститься с родственниками. На обратном пути его застал теплый ливень. Спасаясь от дождя, он поскакал во всю прыть и остановился возле первого дома. И тут он увидел девушку. Он сразу понял, что она не здешняя, а гостья из Мейрамкалы. Очевидно, приехала недавно.

— Испугались дождя? — улыбнулась она. — Ловко вы удирали из-под ливня.

— Это я торопился к вам, — пошутил Жетыбас.

Этот теплый дождь, девушка, чудесная пора молодости никогда, наверное, не забудутся, потому что все это напоминало ему о родном крае. Видя его тоску, Акбота не знала, как ему и помочь. Он даже не притронулся к еде, так и просидел перед чашкой лапши, весь бледный. Лег спать, но проснулся среди ночи от удушья. Вышел во двор, окинул взглядом звездное небо. Видимо почуяв хозяина, жеребец заржал в стойле. Он подошел к коню, погладил его и снял седло. Потом отвел к арыку и стреножил. Вернулся домой, лег в постель, но так и не смог уснуть. Все время ему представлялся тот теплый ливень и девушка у дома. Она была совсем непохожа на теперешнюю Акботу. И сам он, конечно, был другим.

Короткие июльские ночи пролетают быстро. Кое-где уже начали кричать петухи. Увеличился поток машин на шоссе. Совхоз располагался у большой дороги, соединяющей районы с областным центром, и постоянный шум машин угнетал Жетыбаса.

Он вышел на улицу невыспавшийся и расстроенный, по-прежнему страдая от удушья. Но и на улице не почувствовал облегчения. Дождя не предвиделось, день обещал быть еще жарче, чем вчера.

Вдруг он увидел, что со стороны арыка кто-то к нему бежит. Оказалось, что это второй сосед, который угощал его дыней. «Что еще за новая напасть?» — подумал Жетыбас. Сосед не стал его долго держать в неведении.

— Там, у арыка, сдохла твоя лошадка, — сказал он. — Удушилась.

Будто земля ушла из-под ног Жетыбаса после этих слов. Он засеменил было к дому, но сосед дернул его за руку. Жетыбас покорно поплелся за ним.

Подойдя к месту, где был привязан конь, Жетыбас понял, что тот и не думал пастись. Видимо, сначала он долго кружил и кружил вокруг железного колышка, уздечка наконец сплелась с арканом и все сильнее стала сжимать его шею. А когда жеребец поскользнулся и упал с крутого откоса, петля довершила дело.

Жетыбас где стоял, там и сел, будто тело его вдруг превратилось в беспомощный мешок с костями.

Все заботы о павшем жеребце взял на себя сосед. Он освободил животное от пут, сволок его в какую-то яму и засыпал землей. На холмике даже поставил какую-то дощечку вроде памятника.

Жетыбас чувствовал себя плохо, но не смог бы сказать определенно, где и что у него болит. То ли сосало под ложечкой, то ли кололо в боку — везде ныло, давило и беспокоило.

Зашел Саясат справиться о его здоровье, и он поблагодарил брата, хотя говорить ни с кем не хотелось. Потом притащился сосед, угощавший его пловом и из-за которого пришлось зарезать овец. Он простил соседа. В общем, два дня не прерывался к нему поток сочувствующих, и он не знал, как его остановить. Лишь на четвертый день он поднялся с постели, сходил на базар и купил овцу. В тот же день зарезал ее и собрал всех родственников; выставил перед ними баранью голову, угостил сорпой, а потом попросил благословения у старших. Когда гости стали расходиться по домам, он остановил их и сказал:

— Решил откочевать!

Родственники накинулись на него, особенно не унимался Саясат:

— Как же это так? Может, из-за дрянной лошадки ты совсем разум потерял?

— Если дело в этом, то скажи. Соберем по красненькой и купим тебе конягу на базаре.

— В кои веки собрались все вместе под одной крышей, а ты что задумал?

— Не хочешь браться за кетмень, найдем любую другую работу. Хотя бы сторожем, но держись рядом с нами.

— Умрешь там в своей глухомани и останешься без заупокойной.

— Откочую, — отрезал Жетыбас. И родственники поняли, что дальше спорить с этим степняком бесполезно. Тогда стали со стенаниями прощаться, с шумом и гамом выпросили у совхоза машину, и все вместе, мешая друг другу, погрузили утварь Жетыбаса. Перед самым отъездом жена Саясата положила им в кузов пять или шесть дынь — для утоления жажды, когда они приедут в свое глухое и дикое место.

Грузовик выехал из аула и помчался по направлению к горам, поднимая колесами спелую полынь и взметая тучи пыли. Дорога постепенно привела к перевалам. Наконец после натужных завываний машина поднялась на последний перевал. Неизвестно отчего, но Жетыбас не смог удержать слез. Он только отвернулся от жены, чтобы та не заметила его состояния.

И странное дело, он вдруг почувствовал себя совершенно здоровым, нигде ничего не болело, не давило и не кололо. Прекратилось и удушье, совсем замучивщее его в ауле. С радостью и волнением он смотрел вниз, где голубой шелковой лентой извивалась в глубоком ущелье ласковая река Майдамтал — река его детства и юности.

МАЛЮТКА

Перевод А. Кима

Главный врач районной больницы Едил в тот день встал рано, побрился, умылся, выпил чаю и собрался уж было выходить из дома, как вдруг в прихожей загремел звонок. Он торопливо подошел к двери и открыл. Это был директор совхоза «Сунаката» Карыкбол, какой-то весь побледневший и испуганный. Едил предложил пройти в гостиную. Карыкбол бормотал на ходу что-то не очень вразумительное:

— Вот и растворится, исчезнет мой род, как соль в стакане воды. Пришел и мой черед пострадать. Меня скоро доконают мое добродушие и доверчивость к людям.

— Ничего не понял, — сказал Едил, пожав плечами.

— Сейчас поймешь. Всегда надо прежде подумать, чем делать; как говорят, семь раз отмерь, один раз отрежь. Откуда мне было знать, что вокруг только подлость да интриги.

Едил подумал, что разговор может затянуться, сходил на кухню за минеральной водой и налил гостю. Карыкбол схватил стакан и воскликнул перед тем, как выпить:

— Ах бедная моя душа!

Затем проглотил воду залпом, вытер пот со лба, и взгляд его немного прояснился, в нем появилось осмысленное выражение. Он поманил пальцем Едила, чтобы тот сел поближе, всем видом показывая, что доверяет ему и начал:

— В начале прошлого года я поставил Басбуха — ты его хорошо знаешь, он работал главным бухгалтером, — заведовать фермой. Стадо около пятисот голов, бродит по всему тугаю. Давай, говорю, поставим их на откорм, кой-какой доход получим, прибыль. Но главное, конечно, чтобы не было убытка совхозу. Вот о чем забота. Бог с ней, с этой прибылью, лишь бы при своих остаться.

Я отдал в руки этого Басбуха всю полноту власти, дал полную свободу. Каждый разумный человек на моем месте поступил бы так же. Дал ему свободу и сказал — действуй. Пятьсот голов, вы только подумайте! Что можно с ними сделать при желании и умении!