Держава (том первый)

Бросив посиневшему от переживаний и холода возчику рубль, повёл даму по тротуару вдоль трёхэтажного дома, обклеенного вывесками с рекламой.

— Господин офицер, а чего это вы расстроились? — заинтересовалась Натали. — К тому же, хоть вы и военный, но нельзя же быть таким кровожадным, словно американский индеец.

— Есть из–за чего, — ёмко ответил на первый вопрос. — Ничего и не кровожадный, — отмёл обвинения. — В ресторан, конечно, не пойдёшь?

— Конечно, нет! — заинтригованная причиной офицерского расстройства, улыбнулась Рубанову.

— Мадемуазель, тогда в кондитерскую, — и, не слушая возможных возражений, которых и не последовало, взял даму под руку и уверенно раскрыл дверь, пропуская её вперёд.

— Ах, как аппетитно пахнет, — почему–то шепнула Натали, направляясь к стойке с пирожными, сдобой, пирожками и другой вкуснятиной, за которой стоял упитанный продавец.

— Чего желаете, сударыня, — с долей подобострастия поинтересовался щекастый малый, указав на кондитерское изобилие.

Натали, улыбаясь, глянула на своего кавалера.

— Ты, сударыня, думай, — деловым тоном произнёс Аким, — а мне, милейший, две чашки кофе.., два пирожка с зайчатиной.., нет, три. И три пирожных, — указал, каких именно.

Натали отчего–то прыснула смехом, прикрыв рот ладошкой и прижимая локтем муфту.

— Мне пирожное, вот это, с кремовой розочкой и чашку кофе, — сделала заказ.

И тебе хватит одного пирожного? — поразился Аким, оглянувшись на открывшуюся дверь, впустившую морозный воздух и двух гимназисток.

Девицы расположились за соседним столиком и будто случайно, бросали заинтересованные взгляды на офицера с дамой. Причём на даму глядели с каким–то женским пренебрежением, видно, представляя на её месте себя.

«С некоторых пор, неизвестно отчего, просто терпеть не могу гимназисток старших классов», — подумала Натали.

— Аким, скажи пожалуйста, по какому поводу ты расстроился? — пригубила горячий напиток, откусив маленький кусочек пирожного.

— Сударыня-я, — не слишком интеллигентно уплетая пирожок с зайчатиной, произнёс Аким, — не думал, что вам свойственны женские слабости и пороки…

— Какие слабости? — отставила она чашечку. — А тем более — пороки…

— Как, какие? — делая вид, что не замечает рассерженный тон, продолжил он. — Любопытство, например.

— Любопытство не порок, а способ познания мира, то есть, вполне нормальное чувство, свойственное всем дамам, — затараторила она.

— Ага! — иронично хмыкнул Аким, принимаясь за следующий пирожок. — Скажи ещё, что любопытство — двигатель прогресса…

— И скажу! Скажу, что вы, сударь, неподобающе ведёте себя с дамой.

— Извини, — прожевав и вытерев губы салфеткой, нежно заглянул в её рассерженные глаза. — Просто я загадал, что если победа останется за нашим возчиком, я тебя поцелую… — наблюдал за метаморфозой глаз, из рассерженных, превратившихся в растерянные, и вдруг, вспыхнувшие счастьем.

«А может, это мне показалось», — вздохнул он, потому как на словах дама не выразила счастья, а наоборот, заклеймила бедного подпоручика:

— А вы, сударь, наха–а–л.

Но «нахал» звучало так нежно и ласково, что у Акима стало тепло на сердце.

— У тебя рыжие глаза, — не к селу не к городу произнёс он. И не дожидаясь ответа, продолжил: — Можно подумать, что вы, мадемуазель, не гадали на святки.

— Гадала! — покраснев, подтвердила Натали.

— Ну и кто жених? — делая безразличный вид, поинтересовался Аким.

— Какой жених? — потерялась девушка.

— Ну, дамы гадают на любовь, — принялся он за пирожное.

— Откуда вы знаете? Вы что, дама что ли? — недовольно глянула на прислушивающихся гимназисток. — И к тому же, сударь, говорите о ЛЮБВИ, и вульгарно жуёте пирожок с зайчатиной.

— Пирожное. Пирожок уже съел, — поперхнулся он. — А чего надо жевать?

— Следует не жевать.., а читать стихи, в коих воспевается дама сердца, — нежно улыбнулась своему рыцарю. — Да ешь уж свой заячий пирожок, — разрешила она.

— Только пирожные остались, — растерялся офицер.

Гимназистки отчего–то блаженствовали.

— Ну что сказать, — с сожалением отложил он половинку пирожного. — В детстве я много читал о любви…

— А сейчас вышли из этого возраста, — прыснула она.

— … о луне и одиночестве, о скалах и романтических дубравах, о розах и лилиях, — не слушая её, перечислял Аким, — о еротах разных…

— О чё–ё–м? — смущённо рассмеялась Натали.

— О проказах резвых младых шалунов…

Натали заинтересованно смотрела на кавалера.

— Не только в поэзии, но и в жизни кипят любовные страсти… Недавно мне рассказали о новогоднем скандале в «Эрмитаже», когда князь Ухтомский и сахарозаводчик Солнцев подрались из–за какой–то дамы…

— Читала… Это не стихи… Репортёры просто обмусолили скандальный эпизод. Что ещё? — иронично глянула на закатившего глаза к потолку кавалера.

— Всё! — схватив пирожное, бросил его в рот.

— Вот все вы, мужчины, такие. Подраться можете, а поговорить о любви — вас нет. Дамы более утончённые натуры, и любовь для нас, нечто возвышенное… А не ероты разные… Дамы могут просто любить мужчину, не расчитывая на взаимность, не рассчитывая на ответное чувство… Когда мы были в Ялте, там жил Чехов. И многие гимназистки и институтки были без ума от него. Мечтали лишь увидеть писателя, даже не рассчитывая, что он обратит на них внимание, даже не рассчитывая общаться с ним… Лишь только видеть, лишь только смотреть на Чехова, и благодаря ему, прикоснуться к вечному… Ведь как это впечатляюще, увидеть бессмертие, ощутить его где–то рядом… «Ну чего эти гимназистки уставились на Акима… Ведь он не Чехов», — вызывающе глянула на враз потупившихся девиц.

— Да читал в газетах об этих «возвышенных натурах», — с иронией произнёс Аким, наконец–то насытившись и обретя, благодаря этому, ясность ума. — Пишут, что в Ялте, где живёт Чехов, образовалась целая армия бестолковых, — глянул на гимназисток, чем, в сочетании с последним словом, обрадовал Натали, — … поклонниц его художественного таланта, именуемых «антоновками»…

После этой тирады дружно посмеялись, причём Натали глядела на девиц.

Обидевшиеся гимназистки, подумав, что смеются над ними, фыркнув рассерженными кошками, покинули уютную кондитерскую.

— … бегают по набережным Ялты за писателем и стараются чем–нибудь привлечь его внимание, — не заметив ухода гимназисток, закончил мысль. — Сударыня, а вы, часом, не преследовали знаменитого беллетриста? — сардоническим тоном поинтересовался у дамы.

— Представьте себе — нет. Зато в Москве видела самого Льва Толстого. И он спросил у меня, сколько времени, — приврала она, рассчитывая этим поднять свой статус в глазах любимого.

— А он не спросил у тебя, как пройти в библиотеку? — пошутил Аким, но видя, что дама нахмурилась, прикусил язык. — Всё, всё, всё.., — поднял вверх руки. — Дамы — это высшие существа, и не нам, мужланам, вторгаться в их внутренний мир, — развеселил подругу.

— Сударь, как вы лицемерны, — сквозь смех произнесла она и, встав на цыпочки, чмокнула Акима в щёку. — Ах, какая я эмансипэ, — с удовольствием рассматривала растерявшегося, и прижавшего ладонь к щеке, кавалера.

А на следующий день — служба.

Приняв рапорт дежурного по роте, согласно гвардейскому обычаю не повышать голоса, Аким поздоровался с выстроенной на молитву и перекличку ротой:

— Здорово, братцы.

Рота дружно ответила, а Пал Палыч иронично хмыкнул на «братцы».

«Вообще меня ни во что не ставит, — вспыхнул Аким. — Хоть он и прослужил четверть века, да к тому же георгиевский кавалер, но лишь фельдфебель, а я — офицер», — скомандовал «вольно», и тут же, увидев входящего Гороховодатсковского, не по гвардейской, а по юнкерской привычке завопил:

— Смир–р–но, — вновь заслужив пренебрежительную улыбку фельдфебеля.

Гороховодатсковский, поздоровавшись с ротой, отпустил её пить чай.

— Чего не весел, подпоручик, — чтоб подбодрить, слегка хлопнул Рубанова по спине.