Катон (СИ)

После того, как царь сошел с арены борьбы, Канидий снял с Кипра экономическую блокаду, и морская торговля возобновилась. Казалось, это должно было в короткий срок нормализовать хозяйственную жизнь маленькой страны и прекратить лишения, которые терпело население. Но на деле вышло по-иному. Правило бизнеса гласит: "Где - беда, там - золотое дно для деловых людей. Необходимо как можно, а еще лучше, как нельзя глубже черпать в море людских несчастий, и успех будет обеспечен!" Пользуясь трудностями киприотов, торговцы резко взвинтили цены, и людям, чтобы выжить, приходилось продавать в рабство жен, детей и самих себя.

Узнав об этом, Катон забыл о стоическом спокойствии и дал волю гневу. Он велел схватить самых удалых купцов и бросить их в тюрьму, устроенную в катакомбах местного рудника. Однако после первых допросов его пыл поостыл.

- Чего ты, почтенный римлянин, хочешь от нас? - степенно, без малейшего чувства вины обратились к нему торговцы. - Не знаем, как обстоит дело у вас в Италии, а мы, греки, живем в цивилизованном обществе, то есть в таком обществе, где успех, а следовательно, и престиж достигаются деньгами. Богатство и только богатство определяет статус человека, и потому люди живут ради денег. Мы много путешествуем и знаем, что у некоторых отсталых народов до сих пор вместо денег в ходу доблесть, мудрость, честность, и тому подобный ветхий хлам, но мы давно избавились от увесистых, неудобных монет нравственных норм, освободились от оков морали, мы - свободные люди в свободном цивилизованном обществе, и каждый из нас волен выбирать любой путь к наживе. Правда, если кто-то ошибется и пойдет не той дорогой, он разорится. Поэтому мы должны постоянно идти к цели кратчайшим маршрутом, сметая на своем пути все преграды, не обращая внимания на боль, слезы и кровь. Это - единственная формула успеха, таков закон наживы. Не мы его придумали и не нам его отменять.

- Понятно, - с мрачной усмешкой сказал Катон, - вы свободные люди, но во имя этой свободы обязаны постоянно делать одно и то же грязное дело. С таким же успехом раб в каменоломнях, где вы только что побывали, может твердить о своей свободе в сыром подземелье махать киркой и звенеть цепями. В общем, как вы доходчиво объяснили, вы являетесь рабами свободы торговли.

Греки переглянулись, недоумевая, как это римлянин не может усвоить расхожую формулу, и снова завели ту же песню:

- Мы свободные люди цивилизованного общества...

- Да-да, я понял, - перебил Катон, - вы настолько свободны, что ваша свобода не позволяет вам узреть своих оков. Гребцы на ваших галерах, по крайней мере, видят цепи, которыми они прикованы к скамьям, а значит, они могут хотя бы мечтать о воле. Вы же лишены даже этой отрады, ибо порабощены не тела ваши, а души и разум. Отсюда я делаю вывод о том, что держать вас в темнице не следует, поскольку ваша "свобода" уже заточила вас в самую страшную тюрьму, каковую только смог сотворить для людей сарказм небес.

- Мы свободные люди цивилизованного общества, и наше предпринима-тельство... - снова попытались прибегнуть к стандартному заклинанию купцы, но Катон прервал их речь и в этот раз.

- Вот-вот, раз для вас в качестве правосудия выступают законы предпринимательства, я и поступлю с вами по этим правилам, - заявил он. - Поскольку вы нарушили обязательства относительно Кипра, предусмотренные нашим договором, я лишаю вас компенсации за убытки во время торговой блокады.

Тут с купцами произошла такая метаморфоза, словно Катон невзначай произнес некую магическую формулу и наслал на них изрыгающих нечисть духов тьмы. Даже видавший виды Марк оторопел от страшного зрелища. Он вдруг увидел перед собою свирепых тигров, пускающих слюну злобы из оскаленных пастей, клацающих чудовищными допотопными челюстями крокодилов, шипящих от ненависти змей, крутящих кольца смерти удавов, переминающихся с ноги на ногу в агрессивной экзальтации волков, алчущих его трупа грифов. По волшебному мановению с торговцев разом слетели маски человеческих лиц и обнажились все разрушительные силы природы, воспитанные и воссозданные в них "цивилизованным обществом". Однако человек - царь зверей, потому Катон вскоре опомнился и усмирил дикую стаю.

Хозяйство Кипра стало налаживаться, и голод отступил. Но, едва отмыв руки после общения с "цивилизованными людьми", Катон обнаружил, что злой дух стяжательства проник в его собственный лагерь и поразил ржавчиной уже римские души. Брут хорошо следил за Канидием, не позволяя ему уронить себя ради куска металла, но зато чиновники при попустительстве Канидия шустро обстряпывали свои делишки и грели руки на распродаже царского имущества.

Добыв улики, Катон сурово спросил за чинимые злоупотребления с управляющего делами. Канидий терпеливо выслушал все упреки, а потом сказал:

- Мне говорили, Марк, будто Цицерон когда-то упрекнул тебя в том, что ты действуешь так, словно живешь в идеальном государстве Платона, а не среди... этих подонков.

- Упрекал, - сердито подтвердил Катон, - только если мы станем относиться к людям, как к подонкам, то они сделаются хуже подонков.

- Люди есть люди. Им свойственны слабости и их нужно учитывать при организации дела, - тоном оракула житейских мудростей начал объяснять Канидий. - Когда чиновники воруют с моего негласного позволения, я могу контролировать их и в какой-то мере ограничивать. Если же я прибегну к жестким запретам, они станут хитрее и все равно найдут способ воровать, только уже за пределами моей досягаемости, а это значит, что они будут воровать больше. Следовательно, целесообразно допустить малое зло ради предотвращения большего. Чтобы не позволить хищному зверю превратиться в убийцу, я должен сам кормить его.

Такова была деловая философия Канидия.

- Нельзя частично умереть и быть живым наполовину. Так же невозможно быть наполовину честным, - упрямо заявил Катон. - Отныне я сам стану вести дела, и посмотрим, сможет ли кто-то что-нибудь украсть!

Он взялся за работу еще более ревностно, чем когда-то в казначействе. Там он сумел разбередить, а потом и вовсе осушить зловонное болото стяжательства, но здесь ему предстало уже целое царство порока. Огромный дворец Птолемея, напичканный всевозможными сокровищами, был подобен некоему сказочному злодею, когда-то окостеневшему под воздействием чар доброго волшебника. Омертвленные в нем богатства содержали в себе тысячи преступлений, реки слез, потоки крови, загубленные надежды, боль разочарованья, крики отчаянья и вопли торжествующей алчности множества людей, дурных и добрых, сплетенных в единый клубок страданий золотыми цепями и просоленных потом. И вот теперь, когда Катон со своими помощниками начал рассекать этого изваянного из золота и серебра великана на части, чтобы обратить их в деньги, они стали оживать, как капли крови, падающие на землю из пронзенной головы Медузы Горгоны, и превращаться в ядовитых скорпионов, жалящих людей и заражающих все вокруг себя неизлечимой болезнью сребролюбия, этой гангреной души. Десятилетиями дремавшие в недвижных царских сокровищах пороки и страсти тысяч породивших их людей, которых уже давно не было в живых, вдруг очнулись и обрушились на головы римлян. Близость денег доводила их до безумия. В стане Катона начались интриги и раздоры. Сам он с каждым днем вел себя все строже. Чем яростнее был натиск легионов желтых монет, тем неприступнее становился Катон. Он никому не позволял ни малейших отклонений от правил, ни одной драхме не давал возможности юркнуть в частный карман. Для него это была не только экономия средств для государства, но в первую очередь - война с общественным злом, захлестнувшим цивилизацию зловонным гноем алчности, уже погубившей эллинский мир и теперь разъедавшей его Родину. Прямо на глазах Марка деньги разрушали души его друзей, что было хуже обычного убийства. Смерть только обращает человека в ноль, и то лишь физически, а деньги делают его антиподом, порождают человека со знаком минус, заряжают его разрушительным потенциалом, губительным для всего человеческого. Перед хищным оскалом этого чудовища Катон превратился в сгусток страсти: чувства и мысли кипели в нем от гнева и переплавлялись в плазму протеста. Из этого духовного сплава он и отлил в себе величественный монумент честности, возведенной в принцип. Он хотел доказать окружающим, самому себе и насмешливым небесам, что человек способен победить алчность даже в ее логове, сохранить свой разум и чувства в вертепе богатства, остаться чистым среди груд золота.