Катон (СИ)

- И впрямь, невелика доблесть - обчистить труп несчастного царя, - ото-звались другие.

- Говорят, он много серебра сдал в казну. А кто скажет, сколько он при этом засыпал в собственные закрома?

- Да уж, поживился этот образчик принципиальности. Неспроста исчезли книги счетов.

- Это ж надо было подстроить, чтобы сгинули сразу оба экземпляра!

- Авантюра шита белыми нитками! Грубая работа!

- Действительно, за кого он нас принимает, если думает, будто мы поверим, что не сам он устроил поджег лагеря на Керкире?

- Надо тряхнуть Филаргира. Этот вольноотпущенник, верно, знает хозяйский секрет.

- Конечно, они были в сговоре. Иначе он не помог бы хозяину утопить концы в воду!

- Но, если Катон хотел замести следы, зачем он велел изготовить второй экземпляр книги счетов, тем самым усложнив свою задачу? - удивился какой-то простак из деревни, первый раз оказавшийся в великом городе на главной площади мира, в самом средоточии цивилизации.

Однако просвещенные горожане, не раз с ловкостью воронов и грифов разрывавшие в клочья репутации самых больших людей, зашикали на него, а потом безжалостно разбомбили презрительным смехом. Страшна участь того, кто осмелится высказаться поперек прихоти толпы! Несчастный человек, получая подзатыльники и плевки, позорно бежал с форума в сознании полного своего ничтожества, а над площадью снова зазвучали любезные уху обывателя речи, притягательные для него, как аромат сточной канавы - для мух.

- А известно ли вам, добрые граждане, что хваленый Порций перегрызся на Кипре со всеми своими дружками: так смертельно он торговался за каждый асс! - истошно, словно бисируя, возопил очередной обличитель.

- А еще неплохо было бы узнать, сколько ему отсыпали из своих сундуков византийские преступники, которых он вопреки воле сограждан водворил обратно в город?

- Вообще, и византийская, и кипрская операции противозаконны. Клодий специально поручил их Катону, чтобы скомпрометировать его, а этот простофиля обрадовался возможности покопаться в ворохе царского барахла!

- Да, опозорился Порций, дальше некуда! - изрыгнули окончательный приговор эти люди и сразу же почувствовали себя освободившимися от пристального ока самоанализа.

Вся жизнь Катона проходила в обществе, отравленном тошнотворным смрадом ложных ценностей, но за время его отсутствия ядовитые пары над Римом сгустились настолько, что сохранить душу здоровой в этой атмосфере стало невозможно. Очень скоро Марк понял, что ныне он оказался совсем не в том государстве, которое оставил около трех лет назад, и в знакомом облике сограждан его встретили уже иные люди. Процесс разложения Республики, долгое время тормозившийся сопротивлением аристократической партии, теперь совершил скачок, и римское общество обрело новое качество.

В ходе своего консульства Цезарь как бы узаконил беззаконие и закрепил достигнутое, передав власть тем людям, которые лучше других усвоили его урок. Клодий вполне успешно реализовал разрушительную программу Цезаря и вдобавок резко усугубил дело плодами собственного творчества.

Народ ненавидел знать, потому носил на руках любого, кто объявлял себя врагом нобилитета. Но консульство Цезаря и триумвират показали римлянам, что выступать против аристократической партии - еще не значит быть другом простого люда. Оказалось, что под видом популяров к власти прорвались олигархи, с демократическими лозунгами на устах в Рим пришла презирающая народ и законы тирания. Граждане были ошеломлены цинизмом Цезаря и разочарованы его правлением. Это дало Клодию шанс попытать счастья, чтобы занять освободившееся место в опустошенном сердце толпы. Начав свой трибунат в роли продолжателя дела триумвиров и с их помощью удалив из Рима вождей сената: Цицерона и Катона - он, следуя за настроением масс, обратил вектор кипучей деятельности против самих триумвиров.

Сначала Клодий приманивал к себе Помпея, обещая устроить ему через народное собрание исполнение любых желаний, и самоутверждался в глазах плебса, повсюду таская за собою великого человека, а потом обрушился на него с язвительными нападками. Далее он устроил побег сыну армянского царя, взятому в заложники, и предпринял ряд других вмешательств в дела Востока, шедших вразрез с установлениями Помпея. К числу таких его действий, между прочим, относилась и легация Катона. Возмущенный Помпей во всеуслышанье заявил о своем недовольстве, а Клодию только того и было надо. "Смотрите, квириты, каков на самом деле этот высокородный триумвир! Он нападает на меня, народного избранника, а значит, и на всех вас! Он идет против народа!" - взбеленился Клодий. Его слова прозвучали сигналом к началу политической войны, и грянула битва.

На поприще политической конфронтации в мутной воде провокаций и темных интриг с Клодием мог состязаться разве что Цезарь, но тот тогда кромсал галлов. Помпей же с его громоздким багажом остатков республиканской чести был недостаточно маневренен и не имел шансов на успех. Не обремененный нормами морали и законов Клодий одерживал одну победу на форуме за другой.

Из-за баррикады денежных мешков за всем происходящим пристально наблюдал Красс. Ситуация на политической сцене менялась с калейдоскопической быстротой, вчерашние друзья сегодня уже враждовали, а враги заключали брачные и политические союзы. В этих условиях Красс терялся: он не знал, кого ему покупать, а кого продавать, потому оставался лишь зрителем. Страдания Помпея доставляли ему наслаждение, успехи Клодия тревожили, но он не терял надежды в решающий момент надеть золотые кандалы на победителя.

Не умевший находить себе настоящих друзей Помпей теперь убедился, что льстецы и соратники по расчету - не самая лучшая опора в трудный час. Он практически оказался в одиночестве. Великий любимец толпы попытался взывать к этой своей многоголосой возлюбленной, но кучки сочувствовавшего ему плебса легко разгонялись вооруженными бандами Клодия, которые были сформированы на базе тех самых коллегий, кои демократичнейший трибун восстановил во имя священного права граждан объединяться в сообщества по интересам. Интересы же всех этих коллегий удивительным образом совпали на пристрастии к уличным потасовкам, потому Клодий располагал целым войском, вооруженным дубинками и кинжалами. Народный избранник окончательно доконал народного любимца изысканно-экстравагантной операцией в духе своего учителя и соратника по чреслам Цезаря. Он организовал на форуме поимку собственного раба с острющим кинжалом за пазухой. Схваченный раб без тени смущения, но зато с золотым блеском в глазах заявил, будто его господин приказал ему убить великого полководца. Возводя на себя такое подозрение, Клодий ничем не рисковал, кроме доброго имени, какового у него никогда не было. В качестве трибуна он не подлежал суду. Но Помпея эта авантюра испугала. Если он и не поверил в серьезность покушения, то, по крайней мере, мог узреть в этом действе подготовку общественного мнения к настоящему покушению, а заодно - последнее предупреждение ему самому. Помпей оставил кипящую злобой и харкающую кровью столицу и укрылся на пригородной вилле.

Изгнав Помпея, Клодий сделался единоличным властителем Рима и в качестве абсолютного победителя вдруг оказался... банкротом. Больше некого было травить, нечего разрушать, он же умел только это. Таким образом, демократическая программа была выполнена, и популизм исчерпал себя, ибо выступал лишь как средство к достижению власти. Клодий умел создавать проблемы для государства, но теперь ему в качестве лидера общества надлежало решать их, а для этого у него не было ни способностей, ни средств. Его главная политическая сила - разъяренная толпа недовольного плебса - консолидировалась лишь энергией отрицания, и едва только встал вопрос о созидании, как она тут же развалилась.

Между тем государство, претерпев насилие Цезаря и Клодия, пребывало в плачевном состоянии. Казна была опустошена энергичной деятельностью триумвиров, а источники ее наполнения сократились благодаря демократическим мероприятиям Цезаря и Клодия, хозяйственные связи нарушились правовым беспределом и разладом в функционировании государственного аппарата. Наступил голод, возросла преступность и иссякла возможность истошными воплями ненависти к кому-либо избавляться от отрицательных эмоций. Тогда народ прозрел и увидел маленького злобного авантюриста, беснующегося на руинах некогда великого государства. Посыпав голову пеплом с пожарища, в котором сгорело их Отечество, римляне вспомнили Цицерона и Помпея. Как только эти имена прозвучали на форуме, встрепенулся сенат и тут же попытался снять государственное проклятие с Цицерона. Однако оживление позитивных сил мгновенно реанимировало свою противоположность.