Патриарх Никон

Подал Брюховецкий подобные статьи, в которых выговорил, между прочим, два пункта: 1) стародавние казацкие права и вольности казацкие подтверждаются; 2) киевским митрополитом должен быть святитель из Москвы.

Бояре приняли все статьи, а о последней дали уклончивый ответ: что они снесутся о том с константинопольским патриархом.

Победа бояр была полнейшая: Малороссия отдавалась им добровольно в руки, и поэтому, для окончательного укрепления союза с нею, возвели гетмана Брюховецкого в бояре, а всех начальствующих, приехавших с ним, в думные дворяне...

Предложили это гостям. Те приняли это с восторгом, и Брюховецкий начал именоваться боярином и гетманом не Запорожского войска, а — русским.

На другой день после того Брюховецкий приглашён был как боярин к царскому столу. В одежде боярской и чёрной соболиной боярской шапке Брюховецкий, бритый, без бороды, с огромными усами, выглядел не на боярина, а скорее на турка. Посадили его уж по рангу, а сел он ниже, за Петром Михайловичем Салтыковым. Этим дали ему знать, что он должен быть в боярском подчинении. «Дескать, носа высоко не задерёт», коли ему пошлют в Малороссию боярина, сидящего выше его.

Эти боярские притязания надолго поэтому приостановили слияние двух единоплеменных народов и вели к смутам и в последующий век.

Брюховецкий унизил, таким образом, идею своего казачества и, чувствуя, что ему, быть может, не сдобровать дома, стал клянчить в Москве, чтобы ему в вечное владение отдали Шепатковскую сотню.

Но сотня эта была в Стародубском уезде, а потому могла бы и улыбнуться ему, если бы его дом низложили. Вот и сочинил новый план: попросил он Петра Михайловича Салтыкова, чтобы царь его женил в Москве на русской.

Для переговоров об этом послан к нему пристав Желябужский.

   — Бил я челом, — начал гетман, — пожаловал бы меня великий государь, не отпускал бы меня, не женя...

   — Есть ли у тебя, гетман, на примете невеста? И какую тебе невесту надобно: девку аль вдову? — спросил пристав.

Гетман отвечал, что на вдове не хочет он жениться, что на примете он никого не имеет, а чтобы государь сам назначил ему невесту, причём он присовокупил: чтобы, вместе с тем, ему пожаловали вблизи Новгорода Северского вотчину для жены.

Брюховецкий явно боялся, что дома у него не будет покойно, а потому он хотел вотчину подальше.

Но кого-то ему назначат в невесты?

В это-то время, после долгих ожиданий, принимает боярин-гетман племянника патриаршего, Марисова.

   — А звиткиля, ты, Федот? — прищурил гетман свои маленькие глазки, поправляя для пущей важности свою боярскую шапку.

   — Из «Нового Иерусалима», — ответил по-малороссийски, отлично говоривший на этом языке Марисов, — от патриарха Никона, в боярских детях при нём...

   — Щож там твий Никон робыт?.. Акафисты читае?

   — Молится, — процедил сквозь зубы Федот.

   — А мы туточки, бачишь, за царской-то милости и в бояре пожалованы...

   — Бачу, бачу, пан запорожский гетман...

   — Не запорожский, а русский, — поправил Брюховецкий.

   — Русский?.. А що скажут казаки... усе вийско?..

   — Що?.. Мне що?.. Царь, як пожалует мни нивисту... да в чужой земли маенток, так хошь трава не рости... Байдуже!..

   — А коли царь вам да в нивисты якусь кикимору... альбо якусь видьму, да с Лысой-то горы, — буде жинка не из важных?..

   — Ты тутейшный, так пошукай, — вкрадчиво произнёс Брюховецкий.

   — Туточки не то, що на Украини: терем точно гарем... и не узнаешь, где ворона, аль цапля, аль горлица. А ты вот святейшему патриарху в нижки поклонись, — вин усих нивист наперечёт знает... Вот, колы вин визмется, так буде дило.

   — Уж ты там с Никоном порадься...

   — Радиться-то можно... но и ты, гетман, уж с царём теи и сеи о Никоне — нехай з тобою до Киева пустил...

   — До Киева?

Гетман нахмурил брови, покрутил усы, потом, как бы что обдумывая, произнёс:

   — Можно, можно... тилько нивисту, да добру: щоб була и з дому боярского, да щоб була гарна, точно краля...

   — Пошукаем, облизываться будешь... Тильки ты-то уж...

   — Гетманское слово даю...

   — Гляди ж, гетман, мне бы не опростоволоситься...

   — Уж як я кажу що, так буде так... Крий Боже, не брехунец же я який?..

Марисов вышел из Малороссийского подворья и направился к Стрелецкой слободе. Здесь у одного уединённого домика, на воротах которого торчит веник, он остановился и постучал. Показалась известная нам раскольничья пристанодержательница, Настя калужская.

   — У вас, кажись, живёт инокиня Наталья?

   — Здесь, здесь батюшка, только что вернулась матушка из церкви...

Она повела Марисова через двор, к небольшому флигельку, и ввела его в тёплую и чистенькую горенку.

Мама Натя, сидя с какою-то большою книгою в руках и в очках, приобретённых ею в Киеве, читала.

Приход Марисова не удивил её: она даже как будто поджидала его.

   — Что ж Брюховецкий? — спросила она племянника.

Марисов рассказал, чем он хочет взять гетмана.

   — Жену-то ему можно дать, — заметила инокиня, — да он исполнит ли слово?

   — Я же ручаться не могу. Малороссийская шляхта, как и польская, мягко стелет, да жёстко спать.

   — Да, — улыбнулась инокиня, — по малороссийской же пословице: обищався пан кожуха; тепло его слово, да не грее... Постараюсь я сегодня же поискать ему невесту... Сделаюсь свахою... А ты, Федотушка, заходь ко мне аль завтра, аль послезавтра.

Марисов поцеловал её руку и вышел.

Инокиня оделась и пошла во дворец.

   — Ну, что? — спросила её царевна.

Инокиня рассказала, в чём дело: Брюховецкий-де, коли ему высватают хорошую невесту, обещался увезти с собою Никона.

   — Ладно, — обрадовалась царевна. — Нам на Москве не стать занимать невест, — точно муравьи сидят по теремам боярским, а женихов нетути...

   — Невест-то ему можно будет отыскать, — вставила инокиня: — Да исполнит ли он слово о Никоне?..

   — Тогда и мы не исполним, — улыбнулась царевна.

   — Как так?..

   — Увидишь...

Этим кончился их разговор.

Уж как это царевна сделала, а одна из первых невест и красавиц московских изъявила согласие своё быть женою Брюховецкого.

Пристав Желябужский явился к гетману и объявил:

   — Великий государь пожаловал боярина и гетмана, велел ему жениться на дочери окольничьего князя Дмитрия Алексеевича Долгорукова.

Брюховецкий был на седьмом небе: ему отдавали лучшую невесту, царскую родственницу, знатного и доблестного дома Долгоруковых.

   — С князем Долгоруковым, — спросил он, — самому мне договариваться о женитьбе, или послать кого-нибудь? По рукам бить самому и где мне с князем видеться? От кого невесту из дому брать, кто станет выдавать и на который двор её привезть? На свадьбе у меня кому в каком чине быть? А я был надёжен, что в посаженных отцах или в тысяцких будет боярин Пётр Михайлович Салтыков, и о том я уж бил ему челом. Да в каком платье мне жениться, в служивом ли, или в чиновном московском? А по рукам ударя, до свадьбы к невесте с чем посылать ли, потому что, по нашему обыкновению, до свадьбы посылают к невесте серьги, платье, чулки и башмаки. Великий государь пожаловал бы меня, велел мне об этом указ свой учинить.

Сватовство это затянулось, а между тем у Долгоруких пошли обеды и празднества, и у боярина князя Юрия Алексеевича Долгорукова, известного тогдашнего героя-генерала, малороссы перепились и чуть-чуть не подрались с войсковым писарем Шакеевым.

Это кончилось скандальным процессом в малороссийском приказе и ссылкою Шакеева.

Из Малороссии, между тем, вести приходили дурные, и оттуда требовали возвращения гетмана. Нужно было брак отложить и возвратиться восвояси, тем более, что невеста решалась выйти замуж при установлении хотя бы временного перемирия и порядка в Малороссии.

Брюховецкий поэтому стал собираться в дорогу. В это время зашёл к нему Марисов.

   — Я чул, гетмане, що вы до дому?