Страстотерпцы

6

На пророка Аввакума, 2 декабря, домчал Фёдор Акишев страстотерпцев Аввакума, Никифора, Лазаря да Епифания до Усть-Цильмы, большого села на Печоре.

Дивное дело! Ехали в просторы безымянные, в малолюдство, в страну снега и ночи — Господи, птиц, вороны какой давно уже не встречали, — но неведомо как, а люди наперёд знали: везут! Целыми сёлами выходили на поглядки, большинство же — получить благословение.

Акишев остановился передохнуть на околице, в доме стражи, но народ не поленился, вся Усть-Цильма пришла поклониться хранящим в себе истинную веру.

Сказал Аввакум пришедшим:

   — Ныне день ангела моего, пророка Аввакума. Запечатлено от его слов в Святом Писании: «Доколе, Господи, я буду взывать, а Ты не слышишь, буду вопить к Тебе о насилии, и Ты не спасёшь? Для чего даёшь мне видеть злодейство и смотреть на бедствия?» Не о наших ли временах сие пророчество?

   — Господи, Господи! — дружно соглашались устьцилемцы.

   — Не к нам ли, грешным, прикладываются слова пророка: «Горе тебе, подающий ближнее твоему питьё с примесью злобы твоей и делаешь его пьяным, чтобы видеть срамоту его! Ты пресытился стыдом вместо славы; пей же и ты и показывай срамоту...»

И пошёл Аввакум в тесноту толпы, христосуясь с одними, возлагая руки на других и говоря со слезами:

   — Сохраните святые книги свои! Не принимайте испорченного Символа Веры! Отрицайтесь от новых обрядов. — Слёзы замерзали на лице его, но он этого не чувствовал и выкрикивал, теряя голос: — Господом вас заклинаю! — будут вам обещать златые горы или грозить казнью — не променяйте истину на ложь. Храните себя от сатаны.

Пал на колени, и все опустились, творя вместе с ним Исусову молитву, одни стрельцы остались стоять.

Агишев, однако, позволил узникам принять подаяние, хлеб и рыбу, и поспешил продолжить путь по льду реки, торопясь в Пустозерск до грозных рождественских морозов.

Стоячими дымами, звёздами, дрожащими, как слёзы, встретил Пустозерск стрельцов и страстотерпцев.

Во тьме полярной ночи городка не разглядели. Избы, как стога, одна больше другой. В небе виноградной гроздью — сияние.

Страстотерпцев привезли к съезжей избе, втолкнули в ямщицкую. В углу тулупы, на лавке ведро воды.

Батька Никифор до того намаялся в пути, что и сидеть на лавке не мог, валился. Положили бедного на тулупы.

В комнату вошёл воевода — московский дворянин Иван Саввинович Неелов. Человек совсем ещё молодой, а потому смотрящий строго, непримиримо.

   — Тюрьмы у нас нет! Будете в избах сидеть. По одному! За крепким тыном! — Выкрикнув сие, воевода ушёл, хлопнув дверью, но тотчас опять заглянул. — Я сам здесь года не живу. С 28 марта. — И опять дверью хлопнул.

Сидели час, другой... Стрельцы принесли четыре мешка.

— По пуду на брата. Ваша пища на месяц.

Наконец повели селить по избам.

Северные избы — как дворцы. Просторные, из огромных брёвен. Матушка-печь царицей сидит.

Пустозерцы приходили к избам страстотерпцев, но увидеть не смогли. Вокруг изб строили тыны.

Так 12 декабря 1667 года началось для низвергнутых собором четырёх христолюбцев пустозерское житьё.

Поп Никифор лежал, да не отлежался, погасал день ото дня.

Епифаний, видя кругом себя дерево, затосковал по работе, упросил стрельца дать топор и нож, принялся из поленьев делать кресты.

Лазарь же, мучимый тайными озарениями, переступив порог избы да лоб перекрестя, не на печь полез холод из костей выпаривать, а запросил у Фёдора Акишева бумагу и чернила. Сел писать царю челобитную. Челобитная с каждым днём подрастала, превращаясь в книгу. Писал Лазарь страстно, мешая чернила со слезами: «Великий апостол Павел глаголет: да не испразднится крест Христов. Святый Григорий Богослов глаголет: да не истощится крест Христов... Царю благородну, почто новии учители истощили крест Христов?»

Задавши много горестных вопросов, жаловался о себе скупо: «Книг, государь, нам не дают лет больши десяти; а в печали у нас память губится... И Бог мира да будет с тобою и защитит тя крестом своим от всякого прилога супротивного...»

И написавши коротко о Троице, приступил к тайне, открывшейся ему: «О восстании великаго князя Михаила. Пророк Даниил».

У пророка Даниила Михаил, князь великий, является в мир во время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди. Для мудрецов старого благочестия сей Михаил — последний справедливый царь, который при кончине мира вручит царство своё Господу Исусу Христу. Лазарь увидел сего великого князя Михаила в батюшке Алексея Михайловича. Отец же Михаила, святейший патриарх Филарет, — столп правоверия, истинный пастырь, — подтвердил поместный Стоглавый собор, бывший в 7055 году от сотворения мира при царе Иване Васильевиче.

Вот Лазарь и призывал Алексея Михайловича: «Суд и правду в нас ты сотвори: яко правда и судьба уготование престола твоего. — И наставлял: — Подобно есть Царство Небесное неводу, вержену в море и от всякого руду собравшу... и седши избраша добрыя в сосуды, а злыя извергоша вон. Подобает и тебе, царю благочестивому, избрати догматы отеческие, а лесные отринута».

Писанина затягивалась, Лазарь требовал всё новых и новых листов, и когда Акишев воспротивился, объявил за собою «государево слово и дело». И тотчас стал неприкосновенным. Получил бумагу для изложения своей великой тайны.

Челобитных Лазарь составлял сразу две, царю и патриарху, но он почитал своё писание столь секретным, что отказался дать на просмотр Акишеву и Неелову, требуя вручить челобитные только Алексею Михайловичу, только святейшему Иоасафу.

Аввакум тоже написал челобитную, но тайны из послания не делал. Сообщал, что молится, как обещал, о здравии царя, царицы и царского семейства, благословлял, испрашивал прощения за свои грехи.

«Брат наш, синбирской протопоп Никифор, сего суетнаго света отьиде, — сообщал он далее, — посемта же чаша и меня ждёт».

Просил в конце челобитной прибавить муки, за своё семейство тоже словечко замолвил: «Изволь, самодержавие, с Москвы отпустить двух сынов моих к матери их на Мезень, да тут, живучи вместе, за ваше спасение Бога молят; и не умори их с голоду, Господа ради. А обо мне, якож Богу и тебе годе [55]: достоин я, окаянный, грехов ради своих, темницы пустозерской. Умилися, святая душа, о жене моей и о детех».

7

На морозе, на яром солнце золото дышит как живое. Царское Богоявленское шествие крестным ходом на Москву-реку, на иордань [56], несло над собою дивное сияние. Кристаллики инея в густом воздухе, перенимая пламень драгоценных каменьев, зажигались пронзительными искрами. Сверкающие столбы поднимались до солнца. И то была уж такая чудесная красота, какой восточные патриархи не видывали, даже кир Макарий, уже бывавший на московской иордани. Уж так сошлось — солнце, мороз, иней, дышащая земля, ничем не замутненный алмаз воздуха — и великолепное шествие: три патриарха, сонм архиереев, царь с наследником, синклит, белое и чёрное духовенство, купечество, народ.

Купечеству и простолюдинам не позволялось носить чрезмерно богатые одежды, дабы не разорялись, щеголяя друг перед другом. Но в такой день купцы не пожалели мошны на штрафы, сверкали золотом, каменьями, великолепием мехов, драгоценностью тканей на крытых шубах. Не только не уступали, но превосходили безумием богатства и чиновную рать, и самих бояр, смирясь лишь пред ризами патриархов, царя и наследника.

Над заранее приготовленной прорубью патриархи служили молебен, святили воду. Смельчаки, раздевшись до исподнего, погружались в освящённую иордань. Их скорёхонько доставали из студёной купели, отирали, одевали, поили водкой, горячим взваром.

Народ веселился, глядя на власти, на патриарха, на царя нынешнего и на будущего.