Пушкин

ем Арина, - у чужих людей! Плох был мусье, что ли? Монфор как воспитатель произвел на Арину самое отрадное впечатление. Никита не счел нужным ей возражать. [173] - Всякий обидит, - сказала Арина и поднесла передник к глазам. - Мусье не обижает, - ровно возразил Никита. Дворня терпеть не могла Руссло. - Вс? дома, - сказала Арина. Никита махнул рукой и пошел. Было жаркое утро, солнце припекало. Мать, отец, тетки сидели чинные, притихшие и смотрели на отъезжающего косвенным, посторонним взглядом. Арина стояла бледная, ни кровинки. На пороге она перекрестила его и пошептала - он не расслышал. Сердце его сжалось. Уезжали они по Тверской дороге. Провожали их до самой заставы. Василий Львович, осмотрев коляску, остался недоволен и разбранил смотрителя. Таково было обыкновение всех путешественников. В самый миг расставанья Анна Львовна, смотря не на племянника, а на братьев, вручила Сашке запечатанный конверт. - Здесь сто рублей, это тебе на орехи, - сказала она значительно, смотри не оброни. Сергей Львович всплеснул руками и нежно попенял сестре. Она расточительна. Василий Львович был заметно удивлен. Он сказал, что берет деньги на сбережение; взял конверт, который Александр держал в руках, не зная, что с ним делать, и положил в карман. Анна Львовна осталась довольна впечатлением, произведенным на братьев. Сашка поблагодарил, но, казалось, не был тронут или поражен. Ничего другого, впрочем, она от него и не ожидала. Ямщик уселся, колокольцы залились, и он уехал. На повороте Василий Львович обратил на него важный взгляд свой - юный птенец впервые покидал отеческих пенатов. И обомлел: глаза юнца горели, рот был полуоткрыт со странным выражением, которого Василий Львович не мог понять; ему показалось, что юнец смеется.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЮНОСТЬ

1

Когда дядька Фома сказал ему, что его дожидаются господин Карамзин и прочие, сердце у него забилось, и он сорвался с лестницы так стремительно, что дядька сказал, оторопев: "Господи Сусе". Он никак не мог привыкнуть к быстрым переменам в лице, к движениям господина Пушкина, нумера четырнадцатого. Его дожидались в библиотеке. Родителей пускали просто в общую залу. Уже с месяц Карамзин жил в Петербурге, и все было полно слухами о нем: он приехал хлопотать об издании своей "Истории" перед царем. Толстая Бакунина передавала, что царь его принял с распростертыми объятиями и все решено; впрочем, в другой раз сказала сыну и его товарищам, что пока ничего не решено и даже ничего не известно. Вообще более о Карамзине она не пожелала говорить. Только накануне приехал Куницын и рассказывал об успехе Карамзина: все на руках носят, и двор {принужден} был согласиться на издание. Говорили о каком-то празднестве, данном в честь его. А теперь он вдруг оказался в Царском Селе, в лицее. Он был не один: заложив руки за спину, стоял посреди галереи дядюшка Василий Львович и еще третий - мешковатый, высокий, со вздернутыми плечами и в очках - Александр его видел в первый раз и сразу догадался: Вяземский. Василий Львович обнял