Железная роза

— Ну, ну, сказывай дальше!

— А что дале? Опять то же: приставили к домне — и работай. Я ведь до плотинных засыпкой был, руду в домну засыпал. И‑их! Сколь коробов на своем горбу переволок — не счесть! Там нашему брату такая кабала — вымолвить трудно. Да что сделаешь? На небо не вскочишь, в землю не закопаешься, тяни лямку, пока самому не выроют ямку. Хозяевам — золото, а нам через него слезы.

Лука тяжело вздохнул и замолчал.

В лесу было так тихо, что слышалось, как журчали стекавшие в озеро ручейки.

— И никто голос не поднял? — прервал молчание Павел.

— А что толку-то? У хозяина — сила.

— И мыши кота на погост волокут.

— Эх, парень! Пробовали еще до меня бунтовать-то, а что вышло? Переловили всех, переказнили. Видать, плетью обуха не перешибешь.

— Выходит, трещи, а гнись?

— Видать, так.

— Ну, а как же ты к Баташевым попал?

— А ты думаешь, с Каменного пояса дорог нет? Крепки заставы демидовские, а и их пройти можно. Послали нас по Каме железо сплавлять. Нашу баржу о бойца — скалы такие есть — стукнуло, сами мы ее на скалу направили, баржу-то. Ну, на дно она пошла. И нас за собой потянула. Только вдвоем мы выплыли. Выбрались на берег, обсохли, куда идти? К Демиду назад, самим на шею хомут надевать? Да и нельзя было. За такую поруху до смерти истязал бы. Ну, мы и подались в Расею.

— А второй кто был?

— Помер он. Простыл дорогой, в одночасье слег, царство ему небесное.

В лесу быстро темнело. Казалось, кто-то, торопясь, гасил еще несколько времени назад ярко пылавшее солнце. От длинных стволов деревьев по земле поползли сумеречные тени.

— Что ж, назад пойдем аль тут заночуем? — спросил Лука.

— Как хочешь. По мне и здесь можно.

— Спохватится жигарь, подумает: сбегли!

— Ему-то что? Не его спина в ответе!

Когда проснулись, светать только еще начинало. Круглая чаша озера была застлана медленно поднимавшимся легким туманом. На траве лежали чистые, прозрачные капли утренней росы. В стороне за узорчатой прорезью ельника виднелись нежные стволы березок. Все кругом было еще в том полудремотном состоянии покоя, которое овладевает природой перед пробуждением. Зябко поеживаясь от прохваченного ночной свежестью воздуха, Павел стянул порты и рубаху, потер ладонями грудь и бултыхнулся в озеро. Лука купаться не стал. Сполоснув у берега лицо, отошел в сторону к березкам, где тихо бежал вокруг корней прозрачный ручеек, и припал к нему ртом. Напившись, утер капли воды на длинной седой бороде и крикнул:

— Пашка! Буде баловать-то. Идти пора.

Жигарь встретил их неприветливо.

— Где бегали?

— В лесу гащивали, в озере искупались.

— Вам баловство, а мне ответ. Ты хоть бы, старина, постыдился.

— А что за беда? Уж и передохнуть от работы нельзя? Чай, не плохо тебе робили?

— Про то не баю. Посыльный вечор прибегал. Сказывал, чтоб назад на Выксунь шли.

— Ой ли?!

— Ноне велено беспременно быть. Дорогу-то найдете?

— Я где раз пройду, — ответил Ястребов, — каждый кустик запоминаю.

— Ну и ладно. Чайник вон женка вскипятила, берите.

В обратный путь шли не оглядываясь. На пригорках ярко рдела манившая к себе крупная, сочная земляника. В другой раз Павел ни за что не прошел бы мимо, а сейчас словно ничего не видел вокруг, кроме одному ему заметных примет, руководствуясь которыми он шел домой. Лука еле поспевал за ним.

— Слушай-ко, парень, ты полегче бы, запалиться так-то можно, — не вытерпел наконец старик и вдруг с размаху ткнулся носом в спину внезапно остановившегося Ястребова. — Ай медведь? — испуганно спросил он.

Павел круто повернул в сторону. На бугре подмытая дождями сосна недавно рухнула наземь, выворотив глыбы земли. Сюда и направился Ястребов. Острый взгляд его приметил, что земля здесь была точно такой же, какую выволакивали из рудных дудок под Выксунью.

— Рудознатцем не был? — спросил он Луку.

— Быть не был, а кой-что смыслю.

— Руда должна быть, как по-твоему?

— И впрямь, парень! Ну, счастливый ты.

— Давай хорошенько посмотрим.

Беглый осмотр местности подтвердил их предположения: кругом простирались рудные места. Через час путники снова выбрались на тропинку.

— Знаешь что? Лука? Пока звонить об этом не будем. Придет время — воспользуемся с выгодой.

— Дело твое. Мне помирать скоро, а тебе жить. Как хочешь, милок, так и делай.

Придя на Выксунь, отправились к приказчику.

— Что, пожаловали? — спросил их насмешливо Мотря.

— Пришли, Яков Капитоныч.

— Мотрите у меня! Говорите спасибо, под легкую минуту попались, не то ободрали бы на «козе», как липку. Ну, ладно. Марш по своим местам. Если что подобное будет, на себя пеняйте.

Наутро Павел, как всегда, встал рано. Солнце еще не успело обсушить умывшуюся после сна землю, и капли росы висели на траве, покрывавшей дальний угол двора. Постояв на крыльце, прислушался к голосу, приглушенно доносившемуся из хлева. Гремя подойником, Люба ласково уговаривала недавно купленную корову — гордость свекрови, считавшей, что без коровы и хозяйства нет, хотя почти всю жизнь прожила без нее.

Принеся дров, Ястребов взял ведра и отправился к колодцу, вырытому возле баньки на огороде. Когда вернулся, в печке уже ярко пылал огонь. Жена, за последнее время заметно раздавшаяся в бедрах, хлопотала с горшками. Старуха-мать сидела на широкой сосновой скамье, служившей ей кроватью, и расчесывала большим деревянным гребнем серебристые нити длинных волос.

— Чего в такую рань поднялся, отдыхал бы, — ласково сказала Люба, взглядывая на мужа.

Взятая с Унжи, она быстро свыклась с новым местом и так же быстро завоевала расположение свекрови.

— Мне без тебя и сон не в сон, — пошутил Павел. — Проснулся, нет тебя — будто потерял что.

— Уж ты скажешь! — вспыхнула Люба.

— Поране встанешь, поболе сделаешь, — одобрительно сказала старуха. — Почитай, пять недель дома не был. Так-то и порушиться все может.

Заплетя косы и свернув их толстым жгутом на затылке, она встала и пошла во двор умываться.

С печи спрыгнул серый котенок. Вытянув лапы, он изогнулся, расправляя после блаженной дремоты свое гибкое тело, затем подошел к Павлу и, мурлыча, начал тереться об его ноги.

— Проспал, мурлыка? — Павел нагнулся и почесал у котенка за ухом. Тот зажмурился еще сильнее.

Взяв с полки горшок, Люба налила котенку молока.

— Кис, кис… Пей, иди!

Встрепенувшись, тот подбежал на зов и начал усердно лакать из черепка.

Над поселком тягуче проплыл басовитый удар церковного колокола.

— Ну, вы управляйтесь тут, — сказала, входя, старуха, — а я в церкву пойду. Тебе, Любовь, надо бы тоже пойти, да ладно уж, оставайся, одна за всех помолюсь.

Повязав голову темным платком, она вышла.

— Не обижала без меня? — кивнув головой вслед матери, спросил Павел.

— Ой, что ты, Паша, грех на тебе!

— Ну-ну, угождай ей, угодница. Старуха она ничего, со старшей снохой только никак не поладит.

— Я, Паша, в это дело не вмешиваюсь.

— И ладно делаешь. Сами меж собой разберутся. Ефим пытался как-то помирить их, да ничего не вышло. Не забегал он без меня?

— Был, как же! Спрашивал: не нужно ли чего?

Разговаривая, Люба не переставала хлопотать у печи, то поправляя поленья, то переставляя горшки ближе к огню.

— Есть сейчас будешь или матушку подождешь? — спросила она, выставляя на шесток дымящийся чугун.

— Давай, пожалуй, поем.

Ловко подхватив чугун, она поставила его на край чисто выскобленного стола.

— За грибками сходить?

— Ай насолили?

— Кадушечку маленькую. С матушкой без тебя собирали.

— Принеси.

Нарезав крупными ломтями хлеб, Павел принялся за еду. Кончив есть, он смахнул в ладонь крошки со стола и высыпал в лохань.

— Ну, я пойду.

— Опять, поди, строгать? Ладно бы нужное что-нибудь!

— Знаешь, Люба, пока в лесу был, все время об этом думал.

— Ну, иди, иди уж. Не выйдет только ничего у тебя.