Судьбы вещей

Но для этого мало было прослужить ряд лет у мастера. Нужно было еще доказать, что не зря прошли эти годы, что подмастерье действительно постиг все тайны мастерства, что он может делать отличные вещи. Экзамен на мастера (если можно было так назвать это испытание) заключался в том, что подмастерье должен был сделать такую вещь, которая свидетельствовала бы о его высоком мастерстве. «Майстерштюк», – называли такое изделие немцы. «Шедевр», – называли его французы, и это слово до сих пор имеет в нашем языке значение прекрасного произведения.

В новгородском Софийском соборе, в его ризнице – комнате, где хранились всякие церковные ценности, – до сих пор показывают посетителям среди других древних вещей два высоких чеканных кубка, удивительно похожих друг на друга. Оба кубка с красивыми гнутыми ручками, украшенными изображениями цветов. На гранях сосудов – фигуры святых, как в ту пору полагалось; на углах между гранями вьется виноградная лоза. По верхнему краю и на поддонах – надписи: вверху – духовного содержания, внизу – с именами заказчиков. «Сей сосуд Петрилов и жены его Варвары», – читаем на одном кубке. «Сей сосуд Петров и жены его Марье», – написано на втором. Что же, оба эти кубка сделал один мастер для какого-то Петрила или Петра, женатого первый раз на Варваре, а второй – на Марье? Может быть, это были своеобразные свадебные подарки? Но достаточно взглянуть на днища кубков, чтобы увидеть, что сосуды сделаны разными мастерами. Оказывается, там есть еще надписи, правда не так парадно выведенные, как на лицевой стороне кубков. «Господи помози рабу своему Флорови. Братило делал», – написано на кубке Петрила и Варвары. «Господи помози рабу своему Константину. Коста делал. Аминь.», – читаем на кубке Петра и Марьи. Значит, первый кубок – работа мастера Братила, при крещении получившего христианское имя Флор (мы увидим впоследствии, что нередко в те времена русские люди имели по два имени). Второй же сделал другой мастер, Константин, в просторечии именовавшийся («зовомый», как тогда говорили) Коста.

Так, может быть, и заказчики этих мастеров были разные? Может быть, Петрило, женатый на Варваре, совсем не то же лицо, что Петр, женатый на Марье? Именно так и предположил Борис Александрович Рыбаков, последним изучавший эти сосуды.

Присмотревшись к подписям мастеров, мы увидим, что между ними есть большая разница не только в содержании, но и в почерке. Общим для них является только традиционное начало «Господи, помози рабу своему…». Так писали в те времена все, верующие и неверующие. Братило выводил прямые, строгие, несколько угловатые буквы. Между словами он не оставлял промежутков, а писал все буквы подряд. Буква «ять», ставившаяся ранее для обозначения какого-то звука, который в нашем языке превратился в «е», у него такая же, как и остальные, ничуть не выше.

Надпись Косты выведена гораздо свободнее. Буквы ее мельче, не такие угловатые. Между словами иногда есть промежутки; буква «ять» выдается над строкой. Но важнее всего то, что Коста пользовался и несколько иной орфографией. Так, в слове «рабу», где Братило передавал, как было принято в глубокой древности, звук «у» через две буквы – «о» и «у» («рабоу»), Коста писал просто «у» («рабу»), как писали позже и как мы пишем теперь. Все эти отличия далеко выходят за пределы обычного различия почерков двух людей. Они указывают на то, что Коста писал много позднее Братила.

Имя Петрила связывают с упомянутым в летописи новгородским посадником (так называли одного из высших выборных правителей этого государства) Петрилом Микульчичем, который был в этой должности с 1130 по 1134 год. В 1135 году Петрило Микульчич был убит в одном из сражений. Мы не знаем, сколько было лет Петрилу, когда он погиб. Но редко посадниками избирали людей молодых. А женились тогда рано. Поэтому нет ничего невероятного в том, что мастер Братило, который, судя по его почерку, работал в конце XI – начале XII века, сделал кубок по заказу Петрила Микульчича к его и Варвары свадьбе. Но Коста, почерк и орфография которого так отличаются от Братиловых, жил, по-видимому, почти на столетие позже, в конце XII – начале XIII века, когда, разумеется, уже давно не было на свете ни Братила, ни Петрила.

Почему же он сделал кубок, так явно подражая Братилу?

Почему он скопировал не только общую форму сосуда, но и его детали, лишь в отдельных мелочах позволяя себе какую-то самостоятельность?

Ведь хороший мастер-ремесленник – это тот же художник. Он не любит точно повторять даже свои собственные изделия, если это не вызывается необходимостью.

Наверное, Косту обязали сделать кубок точно такой, какой сделал раньше Братило; «на Братилино дело», как тогда говорили. А если так, нам уже не покажется странной мысль Бориса Александровича Рыбакова, что кубок был «урочным изделием», «шедевром» Косты, который тот должен был сделать, чтобы получить звание мастера.

Молодой ремесленник долго учился серебряному делу в Великом Новгороде. Наверное, был учеником, потом – подмастерьем («отроком», или «унотой» – «юношей», как их называли на Руси). Новгород переживал тогда пору своего расцвета. Его ремесленники славились по всей Руси и за ее пределами. В ближние и дальние земли шли новгородские «бусы-корабли» с товарами, сделанными новгородскими мастерами. Из Западной Европы, Заволжья, Средней Азии и с Кавказа и даже из далеких Ирана, Афганистана и Индии везли в Новгород разные товары и сырье для его ремесленников. Было здесь у кого поучиться и тончайшей ювелирной работе.

Но вот настал срок, когда мастер уже ничему не мог больше выучить своего «отрока». Возможно, что в это время какой-то богатый новгородец, по имени Петр, собирался жениться на Марье. И Косте показали великолепный кубок, что сто лет назад сделал знаменитый новгородский мастер Братило. Видимо, тогда этот кубок уже хранился в софийской ризнице.

«Можешь сделать кубок «на Братилино дело»? Будешь мастер!»

И вот день за днем работал Коста над своим «урочным изделием». Выдержал ли он этот экзамен? Этого нигде не написано, но, судя по тому, что его «шедевр» хранится уже не один век рядом с Братилиным, – выдержал, и недурно.

ИВАНЬСКИЙ ЛОКОТЬ

По виду это обыкновенная, довольно грубо обструганная палка длиной сантиметров тридцать с лишком, шириной два сантиметра. Конец ее обломан.

И может быть, палку даже не взяли бы при раскопках: ведь в Новгороде находят такое количество разнообразных деревянных поделок, что просто нет возможности брать их все и хранить в музеях. Но, очистив палку от грязи, на ее плоской поверхности увидели короткую надпись. Неглубоко врезанные в дерево буквы образовали два слова: «святого iеваноск». Форма букв характерна для XIV века. В то время было также еще принято передавать иногда звук «и», соединяя знаки «i» десятеричного (или «иот») и «е». И палка попала на особый учет, на котором состоят все вещи с древними надписями, как бы коротки эти надписи ни были. Их готовят к публикации.

– Буквы-то буквами, почерк почерком, но как вы думаете, что это за вещь? – сказал однажды Михаил Николаевич Тихомиров, просматривая новые находки с надписями из раскопок в Новгороде Великом. – Ведь для чего-то ее и выстрогали и надпись вырезали.

А не тот ли это самый «Иваньский локоть», что упомянут в знаменитом уставе о мерилах торговых? Ведь в новгородских документах буква «о» нередко заменяла «ерь», который мы теперь воспринимаем как мягкий знак, и, наверное, надпись «святого iеваноск» следует читать «святого Иваньск…», а конец-то у этой линеечки обломан. Может быть, дальше еще была буква.

В самом деле, в древнем русском уставе «О церковных судах и о людях и о мерилах торговых», данном князем Всеволодом в 1136 году, говорится: «…и созвал есмь 10 сочких и старосту Болеслава, и бириця Мирошку, и старосту Иваньскаго Васяту, и погадал есмь (т. е. обсудил) с владыкою (так называли высших духовных лиц – митрополита и архиепископа), …княгынею, и со своими бояры, и с десятью сочскыми и с старостами: дал есмь суд и мерила, иже на торгу, святей Богородици в Киеве и митрополиту; а в Новегороде святей Софии и епископу и старосте Иваньскому и всему Новугороду мерила торговаа, скалвы (весы) вощаныи, пуд медовый и гривенку рублевую, и локоть Еванъскый… торговыя все весы и мерила… блюсти бес пакости ни умаливати, ни умноживати, а на всякий год извещивати; а скривится, а кому приказано, а того казнити близко смерти… а не возблюдете и вы сами за то ответ дадите в день Страшного суда…»