Судьбы вещей

Итак, несомненно, что двери сделали мастера Риквин и Вайзмут. Всего вернее, что они выполняли заказ Магдебургского епископа Вихмана. Это могло быть не раньше 1152 и не позже 1192 года.

Как же попали эти двери в Великий Новгород, что стоит на берегах реки Волхова, немного ниже ее истока из озера Ильмень? Кто перевел на русский язык множество латинских надписей?

Когда это произошло?

Почерк русских надписей – это так называемый «устав», каким писали у нас в XIV веке. Значит, не менее ста лет, а, вернее, лет сто пятьдесят прошло между тем временем, когда врата были сделаны, и тем временем, когда они были снова собраны в Новгороде.

Что произошло с дверями за этот период?

На этот вопрос ответить значительно труднее. Им занимались многие ученые и не пришли к единому мнению.

Большинство исследователей считают, что церковные двери из Магдебурга были первоначально отправлены в город Сигтуну – один из политических и религиозных центров тогдашней Швеции. Здесь они красовались в каком-то католическом соборе, для чего и заказал их магдебургский епископ Вихман.

Но Сигтуна была в 1187 году взята и разрушена русскими и финскими войсками. Предполагают, что в этом походе участвовали и новгородцы. Тогда уже совсем просто представить себе, что в качестве военного трофея они увезли двери Сигтунского собора, а потом (может быть, даже много позднее) приспособили их к своей Софии. В пользу этого предположения говорит и то, что одни из дверей Софийского собора издавна называют Сигтунскими. Но вся беда в том, что это имя присвоено как раз не тем дверям, о которых только что рассказывалось. Их имя «Корсунские» (то есть Херсонесские). Сигтунскими же называют другие, внутренние двери собора, а они, кстати сказать, не западноевропейской, а явно византийской, возможно, как раз херсонесской работы.

Сторонник другой точки зрения, археолог Владимир Андреевич Богусевич, не соглашается с тем, что здесь просто перепутаны названия и Сигтунские двери в более позднее время названы Корсунскими, а Корсунские – Сигтунскими. Он думает, что двери византийской работы действительно могли попасть в Новгород через Сигтуну путем перепродажи. А двери, сделанные по заказу Магдебургского епископа, пребывали ряд лет в Дерптском католическом соборе (Дерпт – это нынешний Тарту в Эстонии) и были захвачены новгородцами много позже, во время похода против немецкого Ливонского ордена в 1262 году, привезены как трофей в Новгород и через несколько десятков лет приспособлены к Софийскому собору.

Тем или другим путем, но двери попали в Новгород. Чтобы использовать этот трофей для своего собора, новгородцы, которых не смущало, что здесь изображены католические святые, должны были проделать немалую работу.

Видимо, собор, для которого двери были заказаны, имел несколько меньший дверной проем. Привезенных в Новгород литых пластин не хватило для огромного портала новгородской Софии.

И тут за дело взялся новгородский мастер. Он отлил несколько недостающих пластин, на одной из которых поместил излюбленное в русских сказаниях изображение Китовраса – мифического царя, получеловека-полуконя, побежденного, согласно одной из легенд, библейским царем Соломоном. Китоврас изображен стреляющим из лука. На другой пластине новгородский мастер поместил фигуру дьякона, каких можно было встретить в русских городах еще и в начале нынешнего столетия. Он выбил также на всех пластинах русские переводы латинских надписей, а на своих пластинах – русские надписи. Он смонтировал (как мы сейчас говорим) эти красивые двери и вделал их в портал Софии.

Кто же был этот искусный новгородский мастер?

К счастью для нас, он, видимо, считал, что сделал для софийских врат не меньше, чем его немецкие собратья, и решил поместить в том же ряду, где были их скульптурные изображения, и свой портрет, который, по всей вероятности, сам и отлил.

Маленькая бронзовая фигурка изображает человека средних лет. Волосы его пострижены «в кружок», как носили русские крестьяне и горожане еще в прошлом веке. Лицо обрамляет окладистая борода. На человеке длинная, до колен, рубаха с низким круглым воротником-«ожерельем», узкие штаны заправлены в сапоги с короткими голенищами. Рубаха подпоясана матерчатым поясом, концы которого висят спереди. В правой руке мастер держит молоток, в левой – клещи. На поясе его висит на длинной ручке тигель для плавки металла. Над головой выбита надпись: «Мастер Аврам».

Он, как и его западноевропейские сотоварищи, изобразил себя с атрибутами своего ремесла. Тигель необходим литейщику для того, чтобы расплавить металл на сильном огне плавильной печи (предварительно отвесив на весах необходимое для сплава количество). У одних тиглей были длинные ручки, другие (побольше) ручек не имели, и их брали клещами прямо за край. Такие тигли находят при раскопках. Нередко на их краях ясно видны отпечатки клещей. Видимо, жар огня был так силен, что глина оплавлялась и кончики («губы») клещей вминались в тело тигля. Ну, а без молотка мастер Аврам не мог бы ни приклепать отлитые им пластины к Сигтунским вратам, ни вычеканить надписи. Конечно, для этого ему нужен был еще и чекан.

Так сохранился до наших дней автопортрет новгородского ремесленника-литейщика, мастера Аврама, сделавшего для Софии эти замечательные двери.

ШЕДЕВР МАСТЕРА КОСТЫ

«Мастер Аврам»… Этот новгородский ремесленник назвал себя мастером. В его время повсюду в Европе было хорошо известно, что такое «мастер».

«Майстер», – говорили в тогдашней Германии.

«Мэтр», – почтительно произносили во Франции.

«Маэстро» – так звучало это слово в далекой Италии. И повсюду люди, носившие звание мастера, справедливо гордились им.

Трудна была работа средневекового ремесленника. Он должен был не только уметь сделать добротную и красивую вещь, которая понравится заказчику, но и успешно соревноваться в своем деле со множеством других горожан, занимавшихся тем же ремеслом, с переселявшимися в город деревенскими ремесленниками. Наконец, он должен был делать вещи лучше или, во всяком случае, не хуже, чем делали в других городах, иначе даже его сограждане будут охотнее покупать изделия иноземных мастеров. Трудно было и бороться со своим феодальным сеньором, сохранить свой дом и имущество.

Чтобы отвоевать и защитить свои права, ремесленники уже издавна стали объединяться в общества, которые называли в разных странах по-разному. Впоследствии ученые стали называть их германским названием – «цехи».

Цехи заботились об организации производства, следили, чтобы все их члены строго соблюдали установленные цехом правила, добивались высокого качества изделий. Еще ревнивее следил цех за тем, чтобы никто, кроме его членов, не делал в этом городе таких же вещей. Сапожники, перчаточники, ткачи, кузнецы, оружейники, гончары, литейщики каждого города, раз добившись исключительного права заниматься своим ремеслом, готовы были до последней капли крови защищать это право, стеной вставали против чужаков. Впрочем, не только такие профессии, но и другие, ничего не имевшие общего с ремесленным производством, организовывали цехи. Были цехи мясников, художников; говорят, в славном городе Нюрнберге был даже цех певцов.

Попасть в цех было трудно. Мальчик долгие годы жил в ученье у члена цеха. Нелегка была доля ученика. Ученье, даже у самого доброго мастера, не обходилось, конечно, без оплеух и затрещин. Приходилось и выполнять разную домашнюю работу, а за ошибки или небрежность иногда и оставаться без обеда. «Многажды ремественник клянется не дати ученику ни ясти ни пити», – читаем в одной средневековой русской грамоте. Потом юноша становился помощником своего хозяина – подмастерьем и только затем, иногда уже в зрелом возрасте, получал звание мастера, а с ним – и право открыть в городе свою мастерскую, быть полноправным членом цеха, самому иметь подмастерьев и учеников.