Заговор, которого не было...

Если, как мы утверждали в предыдущей главе, Петрог­радской боевой организации не было, то что же было? Были люди в Петрограде, настроенные антисоветски. И понять их можно — ничего хорошего не получили от Сове­тов целые социальные слои и группы. И была контрабанда через советско-финскую границу, в рамках которой суще­ствовал коридор по перемещению граждан бывшей России в суверенную теперь Финляндию. Поскольку других мате­риалов у чекистов не было, а Таганцева удалось убедить (как обычно, обманув, наобещав «три короба») давать по­казания, он и давал. Вынужден было наговаривать следо­вателям хоть какую-то информацию. Все это, естественно, наши предположения, основанные на анализе материалов дела. Несколько страниц в показаниях Таганцева, на кото­рых строилось все обвинительное заключение, — это ана­лиз политической и экономической ситуации в России 1921 г., пересказ, в общем-то, современникам достаточно известных сведений о причинах попыток представителей репрессируемых классов и сословий перехода советско- финской границы и т. д. Есть в этих показаниях не имею­щая отношения к теме информация, есть и такая, что диву даешься, как она могла оставаться в деле! Единственное объяснение: чекисты были абсолютно уверены, что дело останется закрытым на миллион лет. Ибо в показаниях Та­ганцева не признание его вины, не факты, подтверждающие существование какое-то «боевой» организации, а обвине­ние. Приведем хотя бы один фрагмент в подтверждение:

«...После приезда в Москву я получил известие, что дома (в Вышнем Волочке, где Таганцев тогда временно служил. —

Авт.)

был обыск и оставлена засада... засада си­дела, ловила приходивших, потихоньку реквизировала вещи (! —

Авт.),

причины были для многих совершенно непонятные, в особенности когда попал курьер Сапропе­левого комитета, принесший от академика Ольденбурга находившуюся у последнего рукопись отца (академика Н. С. Таганцева, известного ученого), показавшуюся весь­ма контрреволюционного содержания, ибо там был разбор «Двенадцати» Блока с бунтарскими, как правило, рифма­ми. Курьер имел несчастье походить на поляка, называться Болеславом и обладать фамилией Гиль, служившей явным указанием на связь с англичанами». (В списках созданных фантазией петроградских чекистов «Английской шпионе - ко-белогвардейской группы» и «Польской шпионско-белогвардейской группы» фамилии курьера мы так и не на­шли. Но, кстати, несчастный Гиль был курьером обычного учреждения, то есть разносчиком корреспонденции, а не курьером-подпольщиком тайной организации, и дальней­шая его судьба нам не известна, поскольку он не попал даже в группу «Курьеры Петроградской боевой организа­ции», которая, отчасти, подходила ему по должности).

И далее читаем в показаниях Таганцева поразительную фразу: «Для других слухов... о поисках меня как англо­польского шпиона, не было никаких оснований».

В первых показаниях Таганцева, таким образом, нет не только признания какой-то юридической вины перед Оте­чеством, но нет и никаких порочащих его фактов, которые могли бы использовать против него. Если даже и имели ме­сто антисоветские взгляды, то не было даже антисоветской агитации, тем более — вооруженной борьбы против суще­ствующей на тот момент власти. Как отмечено, между строк, в показаниях Таганцева, «Петроградская организа­ция получила дополнительное наименование «боевой» уже во время следствия».

На допросе 16.08.21 г. Таганцев категорически отрицает связь его и близких ему по настроениям людей с Савинко­вым, которая была исключена, учитывая «близость его (Са­винкова) к польской разведке, дружбу Савинкова с Пилсудским и отношение к Польше». А 27.08.21 Таганцеву приносят текст этих же показаний, в которые он вносит коррективы. Заметим при этом, что постановление Пет­роградской ЧК о его расстреле было вынесено 24.08.21. Он был уже обречен, а ему все давали показания на редактуру, обещали, сулили, обманывали, клятвенно заверяя, что ос­вободят тех или иных случайно арестованных по делу, не будут инкриминировать те или иные преступления... Уди­вительный цинизм...

А он все пытался вывести других из-под удара: вынуж­денный давать показания, он признает, что во главе «орга­низации» стояли он сам, Ю. Герман (убитый при переходе границы) и В. Шведов (бежавший при аресте), но при этом, на всякий случай, подчеркивает: «однако двое после­дних не играли доминирующей роли». Казалось, все пре­дусмотрел, всех «отвел» от расстрела. А если и признал что- то, то, во-первых, — уж очень невинные вещи. Так, коли вынужден он признать существование «организации», и коли уж нужно как-то объяснить принадлежность к ней достаточно далеких от борьбы людей (чекисты, судя по всему, уже тогда заставляли самих арестованных сочинять свои «легенды»), то он признает: «профессор Лазаревский должен был разработать закон о выборах в Советы, Ухтом­ский написал статью о музейном деле в Советской респуб­лике», для «мобилизации военных сил был привлечен Ива­нов П. П., а его помощником должен был стать Майволдов, однако ни тот, ни другой ничего не делали». Вот тебе и боевая организация! Ай да заговорщики — пишут научные статьи, прожекты, ничего не делают!

Вел себя Таганцев в ходе этого запредельного по логике, фантасмагорического следствия, когда можно было поте­рять не только волю, но и разум, очень мужественно.

Неожиданный арест, предварительные допросы, в ходе которых ему становится понятно, что «шьется» белыми нитками «расстрельное дело», друзья пытаются как-то по­влиять на ход следствия, выйти на «ручных большевиков» (помните, мы писали в первых главах о нередко удавшихся попытках спасти невинных людей от произвола?). Его отец, академик Н.С. Таганцев, 16 июня 1921 г. обращается к В. И. Ленину с просьбой о смягчении участи сына, а заод­но (будучи уверенным, должно быть, в силу бездоказатель­ности предъявленных обвинений, что скоро выпустят сына) — и о возврате вещей, «экспроприированных» при аресте.

17 июня В. И. Ленин поручает М. И. Калинину, А. С. Енукидзе, Д. И. Курскому и Ф. Э. Дзержинскому (двое из этих четырех в 30-е гг. будут также бездоказательно приговорены к «высшей мере», как сейчас — Таганцев, но ведь не дано заглянуть в будущее, и пока что они — «ка­рающие мечи революции»...) — «рассмотреть возможно скорее».

Уже 18 июня — оперативность оперработников — на­грабленные вещи возвращают Н. С. Таганцеву.

А тем временем идут пристрастные допросы его сына. Таганцеву-младшему становится ясно, что не удастся ему спасти ни себя, ни друзей, и в ночь с 21 на 22 июня он пыта­ется покончить жизнь самоубийством — повеситься на скрученном полотенце. Из петли вынули. Чтобы пригово­рить к расстрелу. В документах уже созрел «заговор Таган­цева», и без главного заговорщика дело дальше двигаться не может. Таганцев нужен, даже если будет все отрицать или давать «заведомо ложную информацию».

Тем временем уже 23 июня 1921 г. начальник секретного отдела ВЧК Самсонов, а затем и помощник начальника осо­бого отдела ВЧК Артузов телеграфируют в Петрочека: выс­лать информацию о деле и этапировать Таганцева в Москву.

Ах, какая оперативность — в ответ на запрос Ильича! Мгновенно из петли вынули, вещички, случайно прихва­ченные в квартире, родственникам вернули, и вот уже го­товятся этапировать подследственного, чтобы наверняка, лично разобраться— виноват или невиновен...

17 июня Ильич запросил информацию по делу, а уже 19 секретарь Председателя ВЧК В. Герсон направляет сек­ретарю Ленина Фотиевой справку Дзержинского по делу Таганцева:

«Вл. Ильичу!

На№

429 от 17.06. Питерской ЧК дано рас­поряжение — немедленно вернуть вещи Таганцеву (как мы помним, питерские чекисты сумели собрать украденное и вернули). Таганцев Вл. Ник. — активнейший член терро­ристической (правой) организации «Союз возрождения России», связанной и организующей матросов из Кронш­тадта в Финляндию, взорвавшей для опыта памятник Во­лодарского (обвинение столь же абсурдное, как и знамени­тый тоннель в Индию. —

Авт.).

Непримиримый и опасный враг Совласти. Дело очень большое и нескоро закончится. Буду следить за его ходом. Ф. Дзержинский».