Коридоры кончаются стенкой

В присутствии Кудрявцева Малкин позвонил Шашкину, сменившему Абакумова на посту начальника ГО НКВД, и поручил ему лично подключиться к расследованию причин смерти Аллилуева, беспрекословно выполняя при этом все поручения представителя Особого отдела НКВД. Чтобы не выпускать Кудрявцева из-под контроля, Малкин закрепил за ним свой служебный автомобиль, наказав шоферу держать ухо востро и о всех перемещениях его докладывать Кабаеву.

Как только за Кудрявцевым закрылась дверь, Малкин снова позвонил Шашкину:

— Кабаев где?

— На даче СНК.

— Ладно. Слушай меня внимательно. Гость выехал на моей машине. Ни в коем случае не пересаживай на другую. Понял? Создай ему теплые условия, но не переусердствуй. Баб, пикники и прочее не навязывай. Особенно в начальный период. Дальше видно будет, посоветуемся. Наше мнение подбрасывай так, чтобы он его домысливал и воспринимал как собственное. Понял? При проверке старайся не задевать наших сотрудников. Доклад мне, а в мое отсутствие — Сербинову ежедневно по мере накопления информации.

— Ясно, Иван Павлович.

— Эскулапов держи в руках, чтобы не заносило. Предупреди, чтобы никакой иной темы кроме как медицинской в разговоре с ним не касались.

Вошел Сербинов, и Малкин жестом пригласил его сесть.

— Обо всем подробно информируй Кабаева. Связь будем поддерживать через него. Все ясно?

— Ясно.

— А теперь скажи: у тебя много скопилось «троечных» дел?

— Около четырехсот.

— Немедленно доведи их до кондиции и нарочным доставь в Краснодар. Готовится приказ об упразднении «троек», так что до его получения надо полностью очиститься от хлама. До связи.

— В отношении «троек» точная информация? — спросил Сербинов.

— Более чем. Но самое страшное не в этом. На неделе приедет бригада НКВД по проверке обоснованности арестов, прошерстит все следственные дела, проверит обоснованность содержания арестованных в городской и внутренней тюрьмах, в ДПЗ здесь и на Красной, три. Видишь, как хорошо, когда в центре есть свои люди. Постановление еще в работе, а мы уже знаем, что и как. А твой Самойлов отстает от жизни. И вообще, я смотрю, он перестал мышей ловить. Предупреди, чтобы держал нос по ветру. Обстановка в наркомате напряженная, каждый день несет перемены и нужно быть начеку.

— Такую информацию он вряд ли смог бы раздобыть.

— Смог бы. Размагнитился, вот и все. Бездельник. Вернется из Москвы, я с ним поговорю.

— Иван Павлович! Он ведь контачит не со всеми. Вероятно, до аппаратчиков, с которыми он близок, еще не дошло. Впрочем, сегодня он выходит на связь и, возможно, даст подробности.

— Посмотрим. Только больших подробностей, чем мы имеем, не нужно. Сейчас все внимание реализации безнадежных «троечных» дел. Подготовь телефонограмму… Нет, давай вызовем начальников сюда и поставим задачу. Нет… это значит, что мы раскроемся, вынуждены будем раскрыться перед ними, прямо сказать, что они нарушали законность не сами по себе, — а при нашем молчаливом согласии, точнее — попустительстве. Так? А я этого не хочу. Или у тебя иное мнение?

— Вы здесь тонко подметили, Иван Павлович. Это действительно будет походить на сговор. Лучше не телефонограмма и не совещание, а индивидуальная беседа. С каждым в отдельности переговорить, попугать, предупредить, чтобы немедленно очистились от балласта. Они поймут, что на крючке и… сами понимаете, добровольно голову на плаху никто не положит.

— Два дня хватит, чтобы переговорить со всеми? Надо успеть. Распредели органы между мной, тобой, Безруковым, Захарченко… кого еще задействуем?

— Шалавина.

— Твоего любимца? Давай. Хватит. Пять человек вполне достаточно. Так… Районов у нас с января не добавилось… Семьдесят один на пятерых по четырнадцать… на два дня — по семь человек… Сочи я предупредил… Ну вот, без особой нагрузки. Вызывай. Инструктаж Безрукова, Захарченко, Шалавина я проведу. Срок установим жесткий, чтобы дело не провалить.

— Опыт есть, сделаем как положено. Февральский содом не повторится.

— Февральский содом? — усмехнулся Малкин. — Хорошо, что ты вспомнил о нем. Очень хорошо.

— Как же о нем забыть? Хотел бы, да не получается.

— Значит, оправданно за битого двух небитых дают?

— Выходит, что так.

Февральский содом… То был сложный период для УНКВД, а для Сербинова особенно. Тогда приказ об упразднении «троек» на местах застал всех врасплох. Как ни торопились, как ни ломали дрова, как ни расстреливали налево и направо, нерассмотренными остались около шестисот пятидесяти дел. Куда с ними было деваться, если дела в основном «липовые», «бородатые»? Соваться в Военную коллегию Верховного Суда СССР было опасно. Отпускать «врагов» на свободу за недоказанностью или отсутствием состава преступления — такое не практиковалось. Помог Самойлов, которого Малкин в беседе с Сербиновым обозвал бездельником, переставшим ловить мышей. Это был пронырливый сотрудник, дока в вопросах фальсификации следственных дел. Он быстро завязывал знакомства, умел расположить к себе, втереться в доверие, талантливо подавал себя начальству и, когда возник вопрос о направлении в Москву «специалиста по проталкиванию следственных дел на Военную коллегию Верховного Суда», выбор, естественно, пал на него. С новыми обязанностями он справлялся великолепно. Почти безвыездно находясь в Москве, быстро обзавелся необходимыми связями в аппарате НКВД и вскоре стал поставлять своим хозяевам информацию о готовящихся кадровых перестановках в центральном аппарате, об опальных и фаворитах, о подготавливаемых нормативных актах и структурных изменениях, затрагивающих интересы периферии, о намечаемых и произведенных арестах руководителей областных, краевых управлений НКВД, словом, стал глазами и ушами Малкина — Сербинова в Наркомвнуделе СССР.

Подобных «толкачей-осведомителей» в НКВД отиралось немало, и когда возник вопрос о следственных делах, готовившихся на «тройку», но не рассмотренных в связи с ее упразднением, Самойлов обратился за консультацией прежде всего к ним.

Одни ему посочувствовали, другие рассмеялись в лицо, посоветовав направить дела в суд.

— Какая разница, — издевались коллеги с коварством, достойным лучшего применения, — суд не хуже НКВД разберется в этих Делах.

— Вы придурки, — злился Самойлов. — Это же «троечные» дела! Чтобы их подготовить в суд — двух жизней не хватит.

— Чьих жизней? — резвились коллеги. — Малкина и Сербинова? Пусть прихватят с собой Безрукова. Жизней троих вполне будет достаточно, чтобы оправдаться перед историей.

Выход подсказал «толкач» из Киева. Бахвалясь, он рассказал, как ловко спас свое начальство, пропустив несколько сот таких дел через Особое совещание при наркоме внутренних дел.

— Главное — найти, через кого их двинуть туда, — прозрачно намекнул хохол.

Пришлось Самойлову раскошеливаться. Организовали в гостиничном номере стол, пригласили москвичей, тех самых, через кого намеревались двигать «дохлые» дела… Словом, удалось тогда «сплавить» около четырехсот дел.

Что делать с остальными? Не прекращать же их за недоказанностью или отсутствием состава преступления!

— Вернуть горрайотделам. Пусть сами разбираются и принимают решения, — предложил Безруков и, заметив, что Малкин отрицательно качает головой, подчеркнул: — Пять-семь прекращенных дел на орган — не так много и вполне допустимо. Авторитет мы от этого не уроним, наоборот, подчеркнем нашу приверженность революционной законности.

— Как бы не так! — возразил Шашкин и вскочил с места. — Ты, видно, забыл, как меня долбили на краевой партконференции те самые, на ком я продемонстрировал свою приверженность к революционной законности. Люди доброе отношение к ним воспринимают как должное, а плохое помнят всю жизнь.

— У тебя, вероятно, есть предложение? — спросил Малкин у Шашкина.

— Есть.

— Ну так излагай.

— Я предлагаю следующее. Вообще я над этим думал давно… Вот мы получаем из Москвы приговоры по нашим делам. Так? И спешим их скорей привести в исполнение, потому что осужденных содержать негде, тюрьмы, мол, забиты. А я б не спешил. Я б их использовал.