Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»

Заикающийся, с трудом справляющийся с написанным текстом, предстал перед страной Черненко. И хотя он все время старался опустить плечи и выпрямить грудь, это ему не удавалось. Темная меховая шапка сползала ему на уши, и оттого, со вздернутыми плечами, в темном пальто, он выглядел каким-то нахохлившимся вороном, севшим на трибуну мавзолея. Сохранить подобающее случаю печальное выражение ему было нелегко.

Может, с трудом сдерживаемая радость победы и думы о ней и были причиной того, что речь его выглядела скомканной. Но, может, причиной тому было то, что у него просто не хватало сил.

Несмотря на то, что на мавзолей он поднимался в лифте, дыхание ему отказывало. А позже, стоя внизу у могилы Андропова, он так и не сумел удержать поднятую к шапке руку.

Все это не имело значения для тех, кто стоял за спиной Черненко.

Напуганные Андроповым, они готовы были отдать свои голоса тому, кто гарантировал им возврат к спокойствию. Черненко, столько лет игравший в дуэте с Брежневым, это им гарантировал.

Однако то, что между назначением Черненко председателем похоронной комиссии и утверждением его на пленуме генсеком, прошло четыре дня, свидетельствовало о том, что борьба все же шла. Черненко и старой партийной бюрократии явно пришлось пойти на уступки тем, кто был выдвинут Андроповым.

Внешне брежневская гвардия, по-видимому, взяла реванш за понесенное пятнадцать месяцев назад поражение. А на самом деле она просила отсрочки. И в том, что ей удалось заключить сделку, убеждало выступление Горбачева. Именно он поддержал кандидатуру Черненко. Он призывал к единству и к продолжению андроповского курса. Но главное было не то, что он говорил, а то, что происходило перед глазами делегатов пленума ЦК. С трудом произносящий слова, перебирающий дрожащими пальцами бумажки Черненко и крепыш Горбачев. Ясно было, что эти дрожащие руки долго власть не удержат. Он олицетворял прошлое партии, будущее представлял Горбачев. И он дал понять, что это на самом деле так, когда, поддерживая кандидатуру Черненко, заявил, что делает это „от имени Политбюро”. Пятнадцать месяцев назад, предлагая в генсеки Андропова, Черненко говорил, что делает это „по поручению Политбюро”, т. е. он, может, сам и не совсем с этим согласен, но вот Политбюро поручило, и он дисциплинированно выполняет партийное поручение. Горбачев же, как то сразу поняли чуткие к партийной семантике члены ЦК, выступал как человек, пользующийся значительным влиянием в Политбюро. Однако тот факт, что речь его не была сразу опубликована, заставляет предположить, что не все прошло так гладко, как выглядело на первый взгляд.

Итак, генеральным секретарем стал семидесятидвухлетний Черненко. Он был самым старым из тех, кому доводилось занимать это место до него. Если нужны были еще какие-либо символы полного одряхления режима, то лучшего вряд ли можно было найти.

Узнав об избрании Черненко, американский специалист заметил: „В иных условиях, где приходится выдержать соревнование, этот парень не пошел бы дальше продажи карандашей на улице, а в СССР — он на вершине власти”.

Восхождение по ступенькам партийной лестницы, способность выдержать конкуренцию внутри партии, требует иных качеств, чем борьба, когда главным является не партийная принадлежность, не лояльность по отношению к партийным вождям, а талант и знания, которые доказать надо в открытом соревновании с другими.

Советские вожди такого соревнования боятся. В их среде могут возникать споры и разногласия, но главным и для „стариков”, и для „молодых остается удержание власти.

Для того чтобы вырвать ее, они могут объединяться, но, победив одного, победители начинают воевать между собой. Фотографии показали пожимающих друг другу руки Горбачева и Романова.

Это можно было бы назвать рукопожатием соперников перед схваткой, начавшейся сразу же после избрания Черненко. Оба знают, что кучер долго на облучке не просидит.

А через несколько дней после избрания Черненко медицинский информационный Центр в Швейцарии получает запрос из Москвы. Требовались новейшие сведения по лечению эмфиземы, астмы и других болезней легких. Из смежной с кабинетом генсека комнаты в Кремле убрали почечную машину и заменили ее машиной легочной. Опять во главе огромной страны оказался больной старик.

Похоронив одного генсека, тут же начали создавать культ нового. Четыре дня на полгазеты печатают под жирными заголовками приветствия новому генсеку по случаю его избрания на этот пост. А старого если и упоминают, то редко и мимоходом.

Сразу после похорон Брежнева его имя присвоили и городам, и заводам, и кораблям. Проходит месяц, и только после этого имя Андропова присваивается городу Рыбинску.

Режиму некогда заниматься своим вчерашним кумиром. Он занят воспеванием нового.

Появление в конце XX в во главе мировой державы такой личности, как Кучер, явление уникальное. Годами изучающие Советский Союз в растерянности. Многие советологи в панике. С одной стороны — значительность страны и значительность поста. С другой — ничтожность личности. Однако, как говорится, свято место пусто не бывает. И вот в газете „Вашингтон пост” появляется интервью с одним из американских советологов:

„Мы переоценили Андропова. Сейчас опасность заключается в том, что мы можем недооценить Черненко”.

Однако и услужливым советологам не так-то просто сделать привлекательную фигуру из брежневского лакея, и хотя специалист признает, что Черненко теснейшим образом связан с брежневским режимом, но, как он спешит обнадежить своих читателей, обладающий хорошим здоровьем (!) новый генсек, к тому же подобравший способных сотрудников, сумеет успешно справиться с проблемами страны и доказывает, что Кучер отнюдь не догматик, и что „хотя мы мало знаем о его убеждениях, нет причин утверждать, что их у него нет”. Автор все же не идет так далеко, чтобы объявить нового кремлевца либералом, иначе, таинственно намекает он, Черненко не пришел бы к власти, но тем не менее его правление позволяет надеяться на потепление в американо-советских отношениях.

Задерживаться на этом опусе приходится только потому, что он наглядно демонстрирует ценность умозаключений, признанных на Западе некоторых так называемых’’специалистов по советским делам.”Как можно серьезно относиться к такого рода „анализу”, если в то время, когда автор статьи в „Вашингтон пост” писал о хорошем здоровье Черненко, все газеты мира обошла фотография с трудом передвигающего ноги дряхлого старца?

Збигнев Бжезинский, встречавший Черненко в Вене, где оба принимали участие в переговорах Картера с Брежневым, нашел Черненко „живым, веселым, общительным в частных беседах, когда речь шла о незначительном, несущественных вещах. Он становился осторожным и неразговорчивым, когда дискуссия касалась серьезных проблем. В этот момент взгляд его делался хитрым, словно он что-то все время рассчитывал”. Другой наблюдатель заметил, что это взгляд человека, который боится, как бы его не обманули, что свидетельствует о неуверенности в себе. Однако на М. Фишбаха, встретившего Черненко в конце 60-х годов, когда тот посетил статистическое управление в Вашингтоне, он произвел иное впечатление.

Черненко интересовала возможность использования компьютеров для обработки большого числа цифр. Видимо он думал о том, как применить их в той исследовательской работе, которую вела созданная по его инициативе группа по изучению общественного мнения.

— Его вопросы были уместны и точны, — замечает Фишбах.

Когда позднее будущий генсек посетил штаб-квартиру ООН в Нью-Йорке, он удивил всех тем, что не проявил никакого интереса ни к политическим проблемам, ни к людям, работающим в ООН, не выказал никакого желания познакомиться с Нью-Йорком.

В общем-то неразговорчивый, он ронял резкие, отрывистые фразы, приводя в трепет советских сотрудников ООН. Его тон менялся, становясь более мягким и вежливым, когда он обращался к иностранцам. Тем, кто наблюдал эту способность перевоплощаться, будущий генсек запомнился как человек, легко меняющий маски.