Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»

Мы в области балета

Впереди планеты всей...

В 70-е годы кое у кого могло создаться мнение, что СССР идет семимильными шагами по пути технического прогресса. Однако причина такой аберрации заключалась в созданной пресловутым детантом атмосфере, позволившей Советскому Союзу получить в дополнение к тому, что крало КГБ, западную технологию вполне законным путем.

Один из примеров этого — завод в Набережных Челнах, который переименовали в Брежнев и которому затем опять вернули прежнее имя. Построенный с помощью Запада завод выпустил грузовики, доставившие советские войска в Афганистан.

Западные, особенно западногерманские, займы способствовали росту советской промышленности в то время, как Западу был нанесен удар арабским нефтяным эмбарго. К этому времени задолженность Советского Союза Западу достигла огромных размеров. К 1987 году она достигнет цифры 39 миллиардов долларов. Но тем не менее западные банки конкурировали друг с другом в предоставлении Москве новых займов, полностью подтверждая справедливость сказанного Мейнардом Кейнсом о банкирах, что они „наиболее романтичные и наименее реалистичные из людей”.

Наглядным признаком того, в каком тяжелом положении оказались в Кремле, служило появление на рынке громадного количества советского золота. Цена на него резко упала с 800 дол. за унцию в 1980-м. Она вскоре дошла до 300 дол.

Ленинизм, будучи религией, предназначенной, главным образом, для города, за все годы своего пребывания у власти в России так и не нашел выхода из хронического продовольственного кризиса.

По-прежнему верблюд, вышедший из Москвы, не дошел бы живым до Владивостока. Как писал в мемуарах Хрущев, где-нибудь по дороге его бы съели голодные крестьяне.

В правление Андропова его бы съели значительно ближе к Москве.

В новосибирском Академгородке журнал „Эхо” проводит конференцию, в которой участвуют известные экономисты. В Академгородке вообще неспокойно. Летом с меморандумом выступила академик-экономист Т. Заславская. Теперь академик А. Аганбегян организует конференцию и призывает к осуществлению подлинных реформ, ведущих к раскрепощенности экономики.

Но кремлевские'реформисты об этом и слушать не хотят. Академика увольняют.

В мае Горбачев во главе делегации Верховного Совета отправляется в Канаду. Канадских парламентариев молодой советский лидер удивляет готовностью отвечать на вопросы, хотя ответы его новизной не отличаются. Привлекает его свободная манера и кажущаяся откровенность. Он по-прежнему доказывает, что советская армия вошла в Афганистан по приглашению афганского правительства, видимо, забыв, что перед ним сидят те, кто помнит, что правительство Кармаля, которое якобы обратилось к Советскому Союзу за помощью, прибыло в Кабул после советской армии.

В Канаде же происходит его встреча с человеком, который станет инициатором многих его политических решений. Зовут его Александр

Яковлев, в пятидесятые годы в числе первых советских студентов, посланный на учебу в Колумбийский университет. За десятилетие пребывания на посту посла в Оттаве он отлично изучил механизм действия западной демократии и особенно средств массовой информации. Он знает, на чем можно играть, что вызовет интерес, привлечет внимание. Он именно тот человек, который нужен в то время, когда влияние прессы постоянно растет, когда становится важным не столько политика, сколько создаваемый политиком образ на экране телевизора, когда необходимо создать новые взамен изживших себя старых лозунги для внутреннего потребления и новый имедж советской системы для потребления внешнего.

Придя к власти, Горбачев вытянет Яковлева в Москву. Именно в голове этого ярославского мужичка, родившегося в той самой знаменитой своими концлагерями области, где начинал свою комсомольскую карьеру Андропов, созревает план, ставший известным под названием „гласность”.

Наибольший интерес у Горбачева вызвало сельское хозяйство. Побывав, как и большинство туристов, на Ниагаре, советский гость неожиданно отбыл в Москву, где вдруг опять появился болевший с марта Черненко, о котором поговаривали, что он уходит на пенсию. Однако он был назван главным докладчиком на открывшемся 18 июня идеологическом пленуме, который из-за его болезни пришлось откладывать несколько раз.

Между тем, еще один претендент на кресло генсека тоже не сидит сложа руки. Он добивается некоторого успеха. Выступление Г. Романова 6 ноября должно было показать, что оба молодых кандидата в генсеки располагают равными шансами. Романов не преминул это продемонстрировать.

Несмотря на то, что в сельском хозяйстве были достигнуты некоторые успехи, он им уделил мало внимания, поскольку это было сферой деятельности его соперника. Зато он остановился на работе промышленности, показатели которой были лучше, чем раньше, и наблюдать за деятельностью которой было поручено ему. Это тоже явилось зримым отражением закулисной борьбы. О том, как складывается в ней соотношение сил, можно было понять по тому, какие места занимали члены Политбюро на декабрьской сессии Верховного Совета. Если в ноябре 1982 года Горбачев сидел в третьем ряду, а в июне он передвинулся на последнее место во втором ряду после Щербицкого, Кунаева, Гришина и Романова, то теперь он явно выходил вперед. Он располагался сразу же позади за пустующим креслом Андропова. Рядом с ним Гришин, затем Романов и Воротников.

Уже несколько месяцев Андропов отсутствовал. Что с ним — никто не знает. В первую годовщину его прихода к власти в „Правде” вдруг появляется статья о покушении на Ленина. И сразу же привыкший читать между строк советский человек делает заключение: Андропов тоже ранен. На него дескать было совершено покушение. Он ранен, как и Ленин, в руку и плечо. Стрелял то ли разгневанный сын Брежнева, то ли мстящая за снятие мужа жена Щелокова, о которой раньше говорили, что она покончила с собой. Официальные источники опровержению слухов не способствуют. Замятин продолжает утверждать, что виной всему — простуда. Гостивший в Индии советский министр Голдин уверял, что здоровье генсека в полном порядке, а выступивший по американскому телевидению ответственный работник ЦК Меньшиков заявил, ’’что совсем скоро вы увидите нашего генерального секретаря вместе с остальными руководителями”. Он и не подозревал, как он близок к истине.

А в Советском Союзе появился анекдот:

— Есть ли культ Андропова? — задавали вопрос.

— Культ есть, а Андропова нет, — был ответ.

Он превратился в кремлевский вариант героя известной повести Уэллса „Человек-невидимка”. Как у того видны были шляпа, гамаши и очки, но не видно было лица и тела, так и генсек давал знать о себе лишь атрибутами своего титула. Только вот разглядеть его было нельзя. Поначалу могло показаться, что его исчезновение инсценировано для того, чтобы снять с него ответственность за сбитый корейский самолет.

Западным сторонникам теории „либерала Андропова” это давало дополнительные доказательства их правоты. Смотрите, мол, что происходит, как только кремлевский либерал отлучается на минуту-другую. Те, кто не верил в либеральные наклонности генсека, не могли из-за его отсутствия порицать его за происшедшее. Седьмого ноября его не оказалось на трибуне мавзолея. Затем он не присутствовал на пленуме ЦК. Такого с советскими вождями еще не случалось. И все ж-таки о вакууме в Кремле говорить было нельзя. Во-первых, хотя и прикованный к почечной машине, Андропов продолжал действовать. Он не только писал стихи, размышляя о „бренности человеков”, в чем, кстати, нет ничего необычного. Стихи писали и Сталин, и Мао, и Гитлер. И психологам еще предстоит заняться исследованием такого феномена. Не являлись ли стихи, о которых обычно говорят, что они проявление тонкости натуры, в данном случае выражением графоманства, которое, не встретив одобрения, переродилось в ненависть к непонявшим их талантов „человекам”, тем самым доказавших, что недалеко они ушли от животных, и потому их можно уничтожать, как животных, не обременяя свою совесть грузом их страданий? Андропов не только философствовал перед лицом близкого конца, о чем он знал, но продолжал создавать видимость, будто бразды правления по-прежнему находятся в его дрожащих руках.