На пороге трона

   — Её императорского величества! — воскликнул старик, весь дрожа. — Боже мой, я никогда не мог предполагать, что императрица подозревает о моём существовании. Чем мог я прогневить её императорское величество?

   — Ни на какие вопросы я не могу отвечать, а должен только сказать ещё, что государыня императрица тяжело больна, и поэтому я готов отсрочить вашу высылку до выздоровления её императорского величества, дабы избежать могущего произойти недоразумения. Во всяком случае вы — пленники в этом доме, и я приказываю вам не выходить отсюда. Всякое нарушение приказа вынудило бы меня немедленно выслать вас. Такое снисхождение для вас допущено только благодаря посредничеству его императорского высочества великого князя, который взял на себя поручительство в том, что вы не будете предпринимать никаких попыток к побегу.

   — Бежать? — сказал старик с добродушной иронией. — Как мог бы я, слабый, старый человек, думать о побеге? Если же к тому наш всемилостивейший герцог поручился за нас, тем более мы не станем делать попыток удалиться!

   — Это самое лучшее, что вы можете сделать, — сказал офицер довольно выразительно, — в противном случае вы доставили бы его императорскому высочеству большие неприятности. Я не знаю, по каким причинам вы должны быть высланы за пределы государства; но, несомненно, это дело очень серьёзно, на это воля государыни. Майор Пассек, привёзший радостную весть о победах в Пруссии и получивший от её императорского величества высокие знаки отличия, сам привёз мне императорский приказ и возложил на меня ответственность за строжайшее и скорейшее исполнение его. Я лично подвергаюсь, быть может, чрезвычайно большой опасности, следуя желанию его императорского высочества и оставляя вас здесь до выздоровления императрицы.

Он сделал короткий поклон и вышел из комнаты.

При упоминании имени Пассека и сообщении, что именно он приказал арестовать отца и торопил их высылку, лицо Марии приняло прежнее застывшее выражение. Она смотрела на офицера с таким видом, как будто он говорил нечто невероятное, невозможное. Затем она медленно провела рукою по лбу и глубокая грусть залегла на её черты; казалось, она не вынесет тяжести этого нового удара.

   — Пассек прислал этого офицера? — спросил старик, удивлённо глядя на обоих молодых людей. — Это, должно быть, другой Пассек, не наш друг, который так часто сидел здесь с нами. Я ровно ничего не понимаю! Но так как великий князь, наш всемилостивый герцог, осведомлён об этом, то, вероятно, я получу скоро его приказания.

   — Успокойся, Мария, приди в себя! — прошептал Бернгард, взяв двоюродную сестру за руку.

   — О, я спокойна, — поднимаясь, сказала Мария, — и отлично знаю, где искать выход из этой сумятицы. Я благодарю Бога, что Он прояснил мой ум. Отец! — воскликнула она, обвив руками шею старика. — Не жди, пока государыня выздоровеет; она, быть может, не отменит своего приказа, и великий князь не сможет защитить тебя. Не дожидайся, чтобы тебя вывезли как преступника! Попросим лучше великого князя, чтобы он отпустил нас сейчас же! Он отправит нас в чудную Голштинию, нашу милую родину; у него имеется здесь корабль, на котором мы быстро доедем. Здесь, в этой стране, где всюду ложь как на устах, так и в сердцах, нет счастья для нас!.. Уйдём скорее отсюда назад на родину!

   — Как же я могу сделать это? — воскликнул старик колеблющимся голосом. — Я должен дождаться приказа моего всемилостивейшего герцога.

   — Позволь мне пойти к нему! — продолжала Мария. — Сегодня же вечером я схожу во дворец и попрошу великого князя, чтобы он отпустил нас. Он примет мою просьбу; а если он будет колебаться, я обращусь к великой княгине... она мне не откажет, — прибавила девушка с горькой усмешкой, — и убедит своего супруга отпустить нас, так как ей, быть может, известно, как состоялся приказ о нашем аресте.

С удивлением посмотрел Бернгард на двоюродную сестру, а затем подошёл к старику и сказал:

   — Мария права; прошу вас, дядя, сделайте так, как она желает. Болезнь государыни протянется, быть может, ещё несколько дней, а если великий князь отошлёт нас, то её воля будет исполнена и вместе с тем мы будем избавлены от позора возвращения на нашу дорогую родину в качестве преступников.

   — В таком случае иди, дитя моё! — сказал старик дрожащим голосом. — Сам я не решаюсь на это, да и трудно было бы мне идти так далеко поздно вечером. Бернгард проводит тебя через лес.

Бернгард посмотрел на Марию грустным, вопрошающим взглядом.

   — Да, пусть он ведёт меня, и не только на этом пути, но и на всех путях моей жизни, — сказала она, пристально глядя на своего двоюродного брата и подав ему руку. — Я прошу его принять мою руку, которую с полным доверием протягиваю ему. Ведь это было предметом наших детских игр; быть может, он не забыл тех игр и детских мечтаний, — грустно прибавила она.

   — Мария! Неужели правда — то, что ты говоришь? Это — твоё серьёзное решение? — воскликнул Бернгард, закрывая рукою глаза, как бы ослеплённый сильным светом.

   — Да, это серьёзно, — произнесла она, — это — моя покорнейшая просьба к тебе, дорогой, верный друг моей юности. Ты знаешь тайну моей жизни; своей любящей, сильной рукой ты поддержишь меня, исцелишь мою разбитую душу и поведёшь к счастью и покою. Раньше, чем мы уйдём отсюда, прошу тебя, отец, ещё об одном: благослови нас и обвенчай здесь, в этой маленькой церкви, где так часто собирались все наши соотечественники для молитвы. Отныне мне хотелось бы принадлежать Бернгарду и вверить его честной, любящей душе свою дальнейшую судьбу.

Бернгард Вюрц не был в состоянии произнести ни одного слова; он молча поцеловал руку Марии, а она посмотрела на него с глубокой благодарностью и прошептала:

   — Никогда я не забуду тебе этого! Пусть Бог вознаградит тебя за то, что ты поднимаешь цветок, растоптанный при дороге, тогда как в пышном расцвете он отворачивался от тебя.

— Дети, дети! — пробормотал старик, проводя дрожащими руками по лбу. — Я ничего не понимаю, как всё это случилось. Но если мы можем уйти из этой страны, где мне всегда было так холодно на сердце, и если вы оба сочетаетесь узами любви, я буду только благодарить Промысл Божий. Иди, дитя, во дворец! — продолжал он. — Проси великого князя, чтобы он отпустил нас на родину, а я исполню ваше желание и завтра же соединю вас навеки перед алтарём маленькой крепостной церкви. Для меня это будет также радостью и успокоением; в дальнем пути всё может случиться со старым человеком, и я буду счастлив сознанием, что моё дитя в надёжных руках и под хорошей защитой.

Он возложил руки на головы молодых людей, благословил их, а затем сел в кресло и открыл Библию, что делал во всех трудных случаях жизни, ища утешения и успокоения в неистощимом источнике подкрепления и обновления человеческой души.

Мария направилась в ораниенбаумский дворец в сопровождении двоюродного брата. Она шла, опираясь на его руку; деревья шумели над их головами, звёзды светили им. То, что они говорили, не был сладостный лепет влюблённых сердец; то были серьёзные, тяжёлые, порою грустные слова; но звёздное небо наполняло их души миром и надеждой на лучшее, светлое будущее, на прочное, мирное счастье.

XXXIX

Бернгард Вюрц и Мария явились в ораниенбаумский дворец пред самым ужином. Их впустили, так как молодой человек был в форме лесничего, а Марию знали многие придворные, несмотря на то что обитатели лесного домика жили очень обособленно и не соприкасались с прочими придворными служащими. Во дворце также знали, что голштинец-лесничий пользуется особым благоволением великого князя, и поэтому, несмотря на необычный поздний час, уступили настоятельному желанию Марии и решились доложить о ней великой княгине.

Екатерина Алексеевна отдыхала в своём кабинете. Чтобы избежать сырости осеннего вечера, в камине пылал лёгкий огонёк. Великая княгиня расположилась у камина в глубоком кресле, вытянув ноги на высокой шёлковой подушке, и в задумчивости следила за причудливыми огоньками. Выражение её лица казалось то счастливым, довольным, то озабоченным и беспокойным. Она думала о Понятовском, который хитростью долго боролся с врагами её любви, а теперь покорил их окончательно, так как даже самые сильные, самые могущественные в России люди не имели оружия против посланника союзного и дружественного короля, отношения которого имели особое значение и важность теперь, во время вражды с Пруссией. Она гордилась и была счастлива теми первыми проблесками могущества, засиявшими в тот день над её головою и наполнившими её душу странным чувством той ненасытной жажды, какую испытывает лев, когда, отведав однажды крови, он в опьянении забывает обо всем остальном. Ей представилось, как весь двор стремится сюда, в Ораниенбаум, и низко склоняются головы перед нею, а не перед другою властительницею, как то она видела прежде, занимая скромное место подле императрицы. Она почувствовала также свою власть над супругом, что давало ей надежду и в будущем держать бразды правления в своих руках. Самым же главным было то, что государственный канцлер, хитрейший и мудрейший человек, чьи расчёты всегда оказывались верными, явился сюда и дал ей в руки действительную власть, победоносную армию и вместе с тем решение будущего. В ярком пламени камина, казалось, отражалось её будущее, сияющее блеском владычество, не нуждавшееся уже ни в каких хитросплетениях.