Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов

— Рад, не рад… — проворчал Весеня. — Не в том дело, князь. Их вон, поди посмотри, девять воинов. Да все крепкие, отборные, один другого страшнее. Все о конь, в доспехах, при полном оружии. А нас не больше, и оружия почти нет, только мечи вон, топоры да луки… Кольчуги — и те вон у тебя да у меня! Остальные в становище оставили, — добавил едко. — Как нападать будем?

— Так… И что — не нападать теперь? Спустить Добружу старые обиды? Пусть, мол, куда хочет, туда и гуляет, так получается? — неожиданно разозлился Кутря, напирая горлом.

— Да не о том речь… — Весеня досадливо поморщился, поскреб мягкую бородку. — Сам же всегда всех учил — не торопиться через голову прыгать! Остальных дождемся, тогда и нападем всей силой. Тогда наверняка возьмем князя!

— А уйдет? — сбавил голос Кутря.

Парень прав, конечно! Не торопиться бы…

— А куда он уйдет с собственного следа? О конь идут, девять коней такую дорогу натопчут — слепой по следу пройдет… Соединимся с остальными, догоним, тогда нападем, — сказал Весеня.

Родичи вокруг, прислушиваясь к его словам, начинали согласно кивать.

— Нет, нельзя ждать… Уйдут, уйдут… — несколько раз повторил князь.

Весеня, глянув на него, даже поразился сквозившему в глазах нетерпению. Словно не прежний, рассудительный Кутря, словно другой человек, как подменили… Может, порча какая в нем поселилась? То-то он, Весеня, замечал давно…

В общем-то парень прав, думал про себя Кутря. Собраться со всеми силами, тогда уж напасть, так-то бы по уму… Княжьи отборные дружинники сражаются не хуже свеев, тоже умелые. Да и сам Добруж, говорят, как с мечом в руке родился, опытный воин, бывалый…

Но он ре мог ждать. Умом понимал, что надо бы, а сердцем никак не хотел. Ярилось сердце, накипело болью, и эту боль нужно было на кого-нибудь выплеснуть. Вот хоть на Добружа-владетеля, раз вовремя под руку подвернулся!

Напасть как есть, крутились в голове мысли, проявить себя в сече… Надо же, всегда осаживал Весеню от излишней лихости, а теперь, наоборот, подначить придется… Умнеть начал парень, воином становится… Но! Заслужить почет… Доказать ей… Нет, нельзя ждать! Он просто не может, не выдержит, он устал ждать… Если бы кто знал, как он устал ждать!

— Или боишься, паря? — вдруг спросил князь, хитро прищуриваясь.

От неожиданной обиды Весеня даже задохнулся.

— Я?! Я — боюсь?! Да я — первый!.. — сразу разгорячился он.

— Так, мужики! — веско, как князь, сказал Кутря, обращаясь сразу ко всем. — Ждать невместно, когда такая добыча сама в руки плывет. Пока остальных соберем, пока то да се… Уйдет, как малек сквозь бредень! А кто, как не мы, за старые обиды отомстит, за убитых родичей кровью отплатит?!

Отроки вокруг, слушая его, снова закивали, соглашаясь теперь уже с князем. Если за старые обиды, за убитых родичей — это понятно…

Эх-ма, такой хороший сон перебили, опять вспомнил Кутря.

— А ну, пошли!

— Двинулись…

— А что?! Пошли, пошли, мужики…

— Ан и мы небось не хуже княжьих дружинников! Небось найдем, как встретить гостей! — загудели остальные, зло, по-особому оживляясь перед кровавой сечей…

9

Волхв Ратень подходил к брошенному капищу тихо, почти неслышно. С тех пор как разогнал талагайцев, волхв больше не был на святом месте. Сначала сил не находилось, потом — желания.

Теперь вдруг решился. В одночасье собрался и отправился прямо в лес, никому не сказавшись. И чем ближе подходил к знакомым местам, тем осторожнее ступал по Сырой Матери, не задев лишний раз торчащих корней, не потревожив ветки на дереве.

Не таился, не от кого тут было таиться, просто само так получалось. Не осторожничал, скорее просто бережно нес в груди горе прощания. Начал подходить ближе — и заново заболело оно внутри, как рана, которую разбередили неосторожными прикосновениями. Чем ближе, тем отчетливее болела невидимая рана, тем яснее вспоминал волхв хромоногого Тутю, близкого и родного, как брата, маленького, звонкоголосого Сванечку, любимого, как сына-последыша… Давно, казалось, все было, и одновременно — так недавно, словно вчера… Вольно им было умереть, улететь в Ирий духами! А ему каково без них остаться?

Хоть и не шли ноги, но пришел все-таки потихоньку.

Одни боги знают, что Ратень ожидал увидеть на святой поляне. Сам он точно не знал, даже не загадывал. Пепелище, разор, опрокинутый частокол? Поваленные, посеченные талагайскими топорами чуры, кровавые лужи, над которыми стаями кружат жирные мухи? Едкий дух застарелого палева, все еще клубящегося сизыми дымами?

Да, если бы нашел такое, не удивился бы…

А не было ничего! В том-то и дело, что ничего не было!

Как стояло раньше святое капище, так и теперь стояло. Златоликий Хорс, не обращая внимания на редкие вялые облачка, в полную силу лил сверху щедрое обильное тепло лета. Чертил своими лучами причудливые фигуры между стволами деревьев, ярко высвечивал открытые проплешины и саму поляну, пытался заглянуть под нижние, густые ветви молодых елей, скрывающих своим мохнатым покровом мокрую грибную прель.

Все как прежде… Жужжали над травой хлопотливые мошки, стрекотали на разные голоса лесные птахи, глухим, неразборчивым шумом переговаривались между собой смолистые сосны, качая высокими кронами. И чуры все так же невозмутимо, пристально смотрели поверх глубокими деревянными глазницами.

Тишина, безлюдье, покой… Словно и лесу вокруг, и богам в небе нет никакого дела до того зла, что здесь случилось. Было, мол, и быльем поросло! Что вечным богам до мелких человечьих дрязг?

Это удивило даже. Шел как на могилу, а глянул — и следа нет…

Ратень вдруг подумал, что, найди он пепелище и разорение, стало бы легче… А стало бы?

Конечно, сообразил он, талагайцы наверняка приходили еще раз, забрали своих раненых и убитых. Да и родичи, вспомнил он, рассказывали, что наведывались сюда, прибрали Тутю и Сваню-маленького, устроили им положенное огненное погребение, пока он сам плавал в горячке по Красной реке. Остальные раны, значит, Сыра Земля сама заровняла. Оставшуюся кровь дождями смыло, вдавленные следы травой поросли… Да, Сырая Мать недолго держит раны на своем теле, подумал волхв. Если б не так, быть бы ей всей израненной…

Впрочем, на самом святилище что-то ощутимо смердело, почувствовал Ратень еще издали. Он подошел поближе, как положено, первым делом отдал хвалу богам. Осмотрелся. Ожидал увидеть человеческие останки, а нашел только дохлую лису, расклеванную птицами до клочков рыжей шерсти. Она-то, плутовка, как сюда попала?

Собрав вонючие, студенистые куски падали, Ратень отнес их подальше в лес, выкинул. Вернулся, хотел сполоснуть испачканные руки в родничке, но пожалел ухоженный ключик, отер о траву. Присел на корточки возле святилища, задумался тяжело.

Все было как прежде… И в то же время по-другому, чувствовал он волховским чутьем. Вроде все на месте, и чуры, и жертвенники, и их изба с приоткрытой, чуть покосившейся дверью, и водяной ключик, журчащий в бревенчатом срубе. Даже брошенная жердина, которой он, как помнил, гонял талагайцев, по-прежнему валялась поперек поляны. Судя по засекам и темным выщербинам на дереве — хорошо гонял.

Так, да не так! Словами объяснить трудно, но словно чего-то главного не хватало теперь. Словно мертвое все стало. Будто сила-жива отсюда ушла, светлые духи улетели без возврата и обещания. На таком месте больше не захочется богов славить. Разве что передохнуть, оправиться, водицы испить и дальше пойти. Обычная поляна, обычный родник…

Нет, не зря нашел падаль, понял Ратень. Знак это! То-то он сразу удивился, почему боги не откликнулись на его хвалу. Даже не промолчали — не услышали. Высокие чуры и не глянули на него, пусто таращили деревянные глаза в никуда. Словно и не было уже здесь богов, что оживляют дерево £воим вниманием. Ушли боги, покинули оскверненное место… И духов Тути и Свани больше нет поблизости, уж их бы он сразу учуял. В светлом Ирии теперь старый и малый, без него вкушают сладость и прохладу небесную.