Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов

Николай Бахрошин

Черный огонь

Славяне против варягов и черных волхвов

Ярость берсерков

Сожги их, черный огонь!

Пролог

Молочный туман дымкой тянулся по темной, как серебро, воде. Вокруг было тихо и сонно, как бывает перед восходом, когда все живое словно замирает, ждет, пока покажет из-за края земли свой круглый лик солнце Хорс. Только ранние птахи уже пробовали на звук голоса, дожидаясь, когда придет момент приветствовать златоликого бога радостным щебетанием, и в черном омуте время от времени всплескивал рыбиной Водяной Старик. Если пристально всмотреться в реку, можно было различить в глубине едва уловимые тени русалок-мавок, спасающихся от похоти коварного Водяного в своих нескончаемых хороводах.

Кутря ждал. Он умел ждать. Умел застывать неподвижно и сливаться с лесом, водой и камнями. Смотрел на серо-рыжий гранит валунов и сам становился камнем, таким же спокойным и холодным. Камень никуда не торопится, его жизнь — в неподвижном безмолвии. Конечно, вдалеке, за Ерошиным лесом, знал он, есть и другие камни, живые, что сами собой передвигаются с места на место. Но это — страшное, в таких камнях живут бесы, злая бестелесная нечисть, которая вечно ищет, где бы ей поселиться…

Он смотрел на тягучие воды Илень-реки и сам был водой. Тек вместе с ней, струился и уплывал далеко-далеко, за Олень-гору. Когда-нибудь он покинет пределы Яви, земного мира людей, и дух его, как вода, уплывет вверх, к вечно цветущей кроне Мирового Древа, где в светлом Ирии обитают духи умерших предков, а еще выше живут боги Прави. Так суждено, и так будет…

Надоедливые комары, эта зловредная отрыжка болотной бабы Шишиги, кружились над ним, зудели нудно, прицеливались пить теплую кровь. Но он обманул их. Я — дерево, несколько раз повторил он мысленно. Представил, какое дерево. Дуб-дерево, самое твердое, самое сильное. Внутренними глазами, как учили волхвы, увидел свои ноги-корни, руки-сучья и ствол-тулово. Увидел над головой пышную лиственную крону, ощутил вместо кожи толстую кору, почувствовал в себе струи живительных соков, подаренных Сырой Матерью-землей. Стал деревом.

Комары отстали. Поняли, что он теперь дерево. Не жалили больше, просто кружились вокруг по своим комариным надобностям.

Кутря ждал. Ни о чем не думал, не ярил сердце обжигающей ненавистью, спрятав ее поглубже в груди, просто плыл по непрерывности жизни, которая, как Илень-кормилец, тоже большая река. По течению плыл. Зачем спорить с течением? Чему суждено, то и должно случиться, а что случилось — того не исправить. Волей богов приходит человек в Явь, богиня Мокошь, ведающая пряжей жизней, протягивает нить судьбы каждого еще при рождении. Дело человека лишь правильно истолковать высшую волю и действовать, как ждут от него всеведающие боги…

Свея по имени Бьерн, по прозванию Пегий, Кутря услышал издалека. Его трудно было не услышать. Тот шагал тяжело, ступал нетвердо, шумно задевал за ветки и цеплялся ногами за камни, как страдающий от летнего обжорства кабан. Значит, много ржаного пива выпил свей накануне вечером, хмель еще гулял в голове. Это хорошо, это было ему только на руку…

Он ждал. Слушал. Звуки в тишине, у реки, разносились особенно громко и отчетливо. Мелко позвякивала плетеная железная кольчуга воина, постукивали по ноге деревянные, обтянутые расшитой кожей ножны меча. Эти пришлые люди даже во сне не расстаются с оружием, знал он.

Бьерн шел один. Кутре было слышно, как ниже по реке переговариваются на своем чудном языке, похожем на грачиный гай, другие свей, но те — далеко, они не успеют сюда. Наконец-то…

Бьерн Пегий был старым, опытным воином, ходившим с дружиной во многие походы-викинги по теплым и холодным краям. Сам огромный, круглый, как валун, краснолицый, с двухцветной, рыжей с седыми пятнами, бородой, аккуратно заплетаемой им в косичку. Соратники-свеи уважали его за храбрость, разум и воинское умение. Опасный враг.

Ярость опять накатила горячей красной волной, но он привычно сдержал ее. Он помнил. Отчетливо, словно до сих пор видел перед глазами. Когда Пегий насиловал прекрасную деву Сельгу, он тоже не снял своей железной, кольчужной рубахи. Так и навалился, не разоблачаясь. Просто распустил пояс, задрал железо и насел на нее со спины, царапая кольцевым плетением ее гладкую смуглую кожу, бил ее время от времени по голове, чтоб была послушной. Пыхтел, сопел, гоготал, как гусь, тряс своей двухцветной бородой. Закончил дело, зарычал довольно. Встал, ударил ее ногой в бок, спрятал в порты свое плодородие, снова прикрылся кольчугой. Ушел, не оглядываясь, презрительно плюнув на ее раздавленное, вмятое в траву тело, ставшее сломанным, как цветок ломается под медвежьей лапой. Бормотал что-то неразборчивое на своем языке.

Этот обидный плевок Кутря видел хоть и издалека, но отчетливо. Хотел броситься за ним вдогонку, но тревога за девушку пересилила, кинулся к ней. Теперь сам понимал, как умно было сдержаться. Ну, догнал бы, и что? Ни оружия с собой, ни доспехов, а Бьерн в кольчуге и при мече. На свея, как на матерого кабана, не ходят с пустыми руками. Они, как и кабаны, только кажутся неуклюжими и неповоротливыми; когда доходит до драки, они опасней самого медведя.

Бьерн поймал Сельгу здесь же, недалеко, на реке, когда она в одиночку совершала свое утреннее омовение. Подстерег, наверное. Пегий давно на нее заглядывался. На красавицу Сельгу всегда заглядывались все пришлые. Княжий доверенный ратник Затень, звенящий серебряными браслетами молодец с чернеными глазами и нарумяненными до красноты щеками, три дня уговаривал ее уехать на крупе его коня. Сулил многое, обещал за ласку золотые горы и молочные реки. Нет, не уехала, не купилась.

Во всех селениях поличей любой из свободных парней тоже был бы рад объявить ее своей перед всеми и повести к домашнему огню. Никому не отдавала Сельга своего слова.

А Пегий подстерег…

Кутря тогда случайно оказался неподалеку. Видел все с высоты холма. Нет, он не мог помочь, не успел бы приблизиться. Пегий опростался быстро, наголодался, видно, без женщин в своем дальнем походе. Ушел…

Ничего, Кутря умел ждать, сохраняя угли в груди, не давая им разгореться в гневный пожар. Жизнь научила его терпению. Сейчас час пришел.

Он терпеливо наблюдал, как Бьерн остановился, пошатываясь. Как долго и шумно мочился с берега прямо в воду, оскорбляя Илень и не извиняясь при этом. На мгновение он даже испугался, что не успеет отомстить, не сможет умыть лицо теплой кровью врага. Вот сейчас высунется из реки разгневанный Водяной Старик, ухватит Бьерна за его лохматое плодородие — и в омут, творить расправу.

Нет, повезло, Водяной не заметил обиды. А может, не захотел связываться с грозным воином. Старик тоже хитрый.

Помочившись, Бьерн шумно, с удовольствием рыгнул и двинулся дальше. Почти поравнялся с валунами, где наверху притаился, замерев, мститель.

Кутря несколько раз резко и сильно напряг руки и ноги, разминая их, как на охоте после долгой и неподвижной засады. Доспехов у него и сейчас с собой не было, ползать ужом вокруг крепости, выглядывая обидчика, они бы только мешали. Зато есть за голенищем короткий ножной меч. Этого хватит…

Пора!

Одним прыжком, рысью с ветки он кинулся на свея. Обрушился телом, сбил на землю, упал вместе с ним, всадил железный нож в красную полоску шеи между железной рубахой и гладким, как булыжник, шлемом.

Успел ударить!

Бьерн, сбитый на землю, оглушенный неожиданной болью, еще ничего не понял, только вцепился в землю мозолистыми, словно костяными, руками, набитыми веслами в долгих водяных переходах. А Кутря уже выдернул нож, плавным, быстрым движением перерезал толстую шею от скулы до скулы. Свей захрипел, забулькал, забился под ним, в точности как взятая на охоте дичь. Струей хлынула на траву теплая темная кровь.