Последний Совершенный Лангедока

Епископ выступил вперёд и картина разительно изменилась. Высокого худого старика в простой чёрной рясе и деревянных сандалиях узнавали издалека. Ему почтительно кланялись, а некоторые подбегали и, встав на колени в дорожную пыль, произносили что-то вроде «Benedicite, partite nobis!» [183] или «Просите Господа за меня, грешного», а де Кастр терпеливо останавливался, клал коленопреклонённому правую руку на голову и отвечал: «Да благословит вас Бог!»

Улица постепенно поднималась от реки, дома становились больше и богаче, дерево постепенно заменял знаменитый тулузский розовый камень, который на самом деле был бордовым, ну или казался мне таковым. Как целитель я прекрасно знал, что не найдётся двух людей, воспринимающих цвета одинаково. Особенно это касается женщин.

Над городом нависала мрачная громада базилики святого Сатурнина. Храм был выстроен в форме креста, в центре как бы пронзённого восьмигранной башней со стрельчатыми окнами. Позже я ознакомился с ним подробно, и меня поразил контраст дивной красоты храма внутри и мрачной, угрюмой архитектуры его фасадов. В тот день базилика осталась в стороне от нашего пути.

Примерно через четверть колокола мы вышли на небольшую площадь, и де Кастр с некоторым облегчением сказал мне:

– Вон лавка купца Соломона. Сейчас мы войдём внутрь, я буду разговаривать с приказчиком, а ты отойди в сторону и попытайся ощутить зов Книги. Если она отзовётся, это решит всё, если же нет, это не решит ничего. Но другого выхода у нас нет.

Снаружи лавка выглядела не то как склад, не то как жилой подвал. Вниз вели ступени, а в стене, сложенной из грубого, растрескавшегося камня, были прорублены окна, больше похожие на бойницы. Внутри царил полумрак. И если глаза на время отказались служить мне, то обоняние обрушило волну запахов. Пахло лежалыми вещами, плесенью, старым пергаментом и воском, которым натирают деревянные поверхности. Казалось, что я оказался не в лавке, а в комнате тяжело больного старика.

Наконец я смог разглядеть, что лавка разгорожена на две части длинным прилавком, стена за которым от пола до потолка была занята полками, заваленными какими-то вещами. Альда взяла с прилавка подсвечник и с присущим женщинам любопытством принялась разглядывать товары, переходя вдоль прилавка направо и налево. Де Кастр тихо заговорил с приказчиком, а я отошёл в самый дальний и тёмный угол и попытался воззвать к Книге. Я не имел понятия, как это следует делать, поэтому со стороны, вероятно, выглядел как слабоумный – взрослый и прилично одетый человек бессмысленно таращится в темноту и шевелит губами. К счастью, на меня никто не обращал внимания. Постепенно мне удалось изгнать из сознания досужие мысли и представить себе Книгу, но ответа не было. Временами я ощущал слабый, неразборчивый шёпот, но никак не мог понять что это – следы Евангелия, которое побывало в этой лавке, а теперь оказалось в другом месте, или просто следствие чрезмерного умственного напряжения. Я взмок, ноги дрожали. Пришлось прислониться к стене, холод которой был приятен, но опасен простудой. И вдруг всё моё естество пронизала болезненная судорога, и я дёрнулся подобно эпилептику. Камни помнили! Книга была здесь – перед моим мысленным взором было оно – Евангелие от Иоанна, небольшая книга в потёртом переплёте. Я видел её так ясно, что, казалось, мог пересчитать все трещинки старой телячьей кожи. Правда, исчез оклад из золота и драгоценных камней, но это уже не имело значения! Да, книга была здесь, теперь я чувствовал это совершенно ясно, но что стало с ней дальше? Видение не отвечало на этот вопрос.

Де Кастр мельком взглянул на меня, и я в ответ прикрыл глаза. Из лавки можно было уходить.

– Книга была здесь! – придушенным шёпотом сообщил я епископу на улице. – Но сейчас её здесь нет, и куда она делась, я не знаю.

– Прекрасно! Это большая удача, – улыбнулся де Кастр.

– Какая же это удача? Мы опять её потеряли…

– Не гневи Господа, Павел, – возразил тот. – Подумай сам: тебе удалось проследить путь книги через половину Ойкумены – от Константинополя до Тулузы, и она могла потеряться в любой момент. Какому-нибудь пилигриму вдруг понадобилась кожа для заплатки, и вот обложка содрана, а пергамент летит в воду или в костёр, он ведь исписанный, а значит, не стоит ничего. Конечно, мы должны уповать на то, что святую реликвию просто так не уничтожить, но всё-таки…

Я вздрогнул.

– Вы правы, отец мой, а я поддался унынию, но что нам теперь делать? Где искать Евангелие?

– Сегодня в лавке работает другой приказчик, не тот, что был вчера. Иудеи предпочитают нанимать на работу только своих соплеменников, но нам повезло, этот – сын Лангедока. Он рассказал, что дорогие товары Соломон держит под замком в окованных железом сундуках и ключи всегда при нём. Что в этих сундуках, он не знает, но видел, как хозяин складывал в них какие-то вещи, похожие на манускрипты. Может быть, он успел продать их, а может, и нет. Приказчик говорит, что его хозяин отличается прямо-таки болезненной аккуратностью и записывает каждую проданную мелочь вроде огарка сальной свечи. Но эти счётные книги тоже под замком. Стало быть, нужно дождаться возвращения купца из Антиохии. Иудеи скрытны и не любят посвящать посторонних в свои торговые сделки, но они также и алчны – звон монет для них слаще райской музыки.

– А если всё-таки скрытность пересилит жадность? – спросил я.

– Тогда мы предложим ему столько, что осторожность будет жалобно пищать подобно цыплёнку, а алчность заревёт как бык, – рассмеялся де Кастр. – Кроме того, мы будем ходить по богатым кварталам Тулузы, посетим городские храмы и дворец графов Тулузских, может быть, удача улыбнётся нам, и ты почувствуешь книгу.

– Отче, вы подаёте мне надежду, которая, казалось, навсегда ушла из сердца!

– Прошу тебя, Павел, воздержись от пышных слов, – сказал де Кастр, нахмурившись. – Я чувствую, что сердце твоё чисто, и ты говоришь от души, но всё равно, они лишние. Помочь тебе – мой христианский долг, и я сделаю всё, что смогу. Больше того, я провижу, что Книга будет найдена, и ей суждено сыграть важную роль в судьбе Тулузы, а может быть, и всей общины истинных христиан в Лангедоке. Но об этом говорить рано, да здесь и не место.

Епископ заглянул мне в глаза и мягко спросил:

– Не обиделся? Вот и хорошо, ты умный мальчик. А теперь пришло время посетить другие лавки, товары которых радуют женщин. Смотри, твоя Альда скучает, хотя и старается не показать вида.

Я взял девушку за руку, и мы отправились за покупками. В лавке башмачника удалось найти хорошую кожу, хозяин снял мерку и пообещал сшить добротные башмачки за три дня. Потом мы выбрали и купили ткани, отнесли их к портному, и Альда долго объясняла, какая и какого фасона одежда ей нужна, потом мы рассматривали украшения, нюхали благовония и притирания, Альда выбирала какие-то вещицы, назначения которых я вовсе не знал. Я не мешал ей, потому что в последнее время у моей жены совсем не было развлечений. Альда была бережлива и не избалована подарками. И, выбрав очередную безделушку, она боязливо смотрела на меня, ведь своих денег у неё не было. Я улыбался и развязывал кошель.

В лавке ювелира к прилавку подошёл де Кастр, выбрал изящную подвеску из искрящегося горного хрусталя на тонкой золотой цепочке и молча надел её на шею девушке. Альда онемела и бросила испуганный взгляд на меня.

– Береги это украшение, – сказал я. – Этот подарок от чистого сердца.

Альда хотела поцеловать епископа в щёку, но вовремя одумалась. Де Кастр едва заметно улыбнулся.

Вообще, делать покупки вместе с епископом было сущим мучением. Его везде узнавали, хозяева бросали покупателей и выкладывали перед ним лучший товар, уговаривая взять его за полцены или вовсе даром. Конечно, де Кастр всегда отказывался, но уговорить купцов взять за товар справедливую плату было нелегко, поэтому епископ обычно просто ждал нас на улице.

Наконец, все покупки были сделаны, и тут Иаков, который полдня безропотно таскал за Альдой корзину, дёрнул меня за рукав и показал, что на обратном пути ему будут нужны свободные руки. Делать было нечего, я взял корзину, которая оказалась неожиданно тяжёлой, и мы двинулись в обратный путь. Мой кошель изрядно похудел, но видя радостное личико Альды, я ни на миг не пожалел о потраченных монетах.