Последний Совершенный Лангедока

Де Кастр взглянул на расстроенную Альду и досадливо крякнул:

– Вот ведь я дурень старый! Наговорил всякого на ночь глядя! Дитя моё, забудь то, что я рассказал. Мы, старики, видим всё в чёрном цвете. Даст Господь, беда обойдёт нас стороной, и дело закончится миром.

Альда через силу улыбнулась, но я-то видел, что епископ в свои слова не верит, и война всё-таки будет. Да, собственно говоря, она уже идёт.

Впервые с начала путешествия мой сон был глубок и спокоен, и, проснувшись на рассвете, в предутренней неге я подумал, что каким-то чудом перенёсся на ложе своего дома в Константинополе. Я чувствовал себя бодрым, отдохнувшим и полным сил, и решил начать день с гимнастики, рекомендованной Гиппократом. На галере для занятий не было места, а в лагере крестоносцев мне пришлось отказаться от упражнений, потому что вокруг меня немедленно собиралась толпа зевак. Одни утверждали, что я жонглёр и готовлюсь к представлению, другие спорили с ними, доказывая, что я исповедую какой-то неведомый языческий культ и жреца тёмных богов надо сжечь на костре, пока он не навлёк беду на всё войско.

Мне не хотелось, чтобы Альда проснулась в одиночестве – это могло испугать её, поэтому я разбудил девушку и сказал, что выйду во двор. Она сонно пробормотала, что, дескать, нечего было на ночь пить столько воды, повернулась на бок и опять заснула.

Я оделся и спустился во двор, с трудом найдя дорогу в запутанных коридорах. Вскоре я обнаружил, что дом, выходящий фасадом на улицу, образует с другими строениями усадьбы внутренний двор, в глубине которого была запертая на засов калитка. Я предположил, что она ведёт к реке. Двор был чисто выметен, а посредине тихонько напевал мелодичную песенку фонтан. Он был очень старым, на дне сохранились остатки римской мозаики, а посредине чаши стояла сильно повреждённая статуя девушки. Черты её лица стёрло время, одна рука была отбита, зато сохранилась другая, которая держала блюдо, с которого – чудо из чудес! – всё ещё струилась вода и стекала в бассейн, обложенный позеленевшими каменными блоками. Я в который раз позавидовал французам, которые ради забавы могут беспечно тратить драгоценную воду. Впрочем, что им маленький домашний фонтан, когда под боком протекает полноводная река.

Я разделся, сложил одежду на край каменной чаши и начал выполнять привычные с детства упражнения. Отвыкшие от нагрузки суставы скрипели, мышцы сводило болью, но я знал, что надо терпеть, и плавно увеличивал нагрузку. Моё внимание привлекло движение, и я увидел, что по двору не спеша идёт де Кастр. Я хотел прекратить гимнастику и пойти ему навстречу, но он понял моё намерение и отрицательно покачал головой. Епископ присел рядом с моей одеждой и спокойно ждал окончания гимнастики, осторожно толкая пальцем по воде сухой лист.

Наконец, я закончил предписанные упражнения, зачерпнул воды из чаши и с наслаждением плеснул себе на грудь. Кожа тут же покраснела, и я почувствовал приятное покалывание. Де Кастр с грустной улыбкой наблюдал за мной.

– Хотел бы я… вот так же, как ты, – сказал он.

– Эти упражнения для молодых, но я мог бы показать вам гимнастику для людей постарше.

– Нет, поздно. Не с моими коленями.

– А что с ними такое?

– Да ничего особенного, просто старость.

– Нет такого недуга – старость. Я мог бы осмотреть вас, отец мой, и назначить лечение.

– Целитель есть целитель – он всегда ищет для себя работу, – фыркнул де Кастр. – О моих хворях мы поговорим, возможно, позже. А сейчас, пока мы одни, найдутся более важные темы. Расскажи мне, что произошло после того, как мы расстались в Нарбо.

Я вздохнул. После гимнастики мне хотелось есть, но я не знал порядков, установленных в доме, поэтому оставалось ждать, когда хозяева пригласят нас за стол. Я оделся, сел рядом с епископом, помолчал, собираясь с мыслями, и принялся за рассказ, оживляя в памяти череду недавних событий. Де Кастр внимательно слушал, не перебив меня за время рассказа ни разу и не глядя на меня. Лицо епископа было сожжено солнцем, как у простого крестьянина, старческая кожа туго обтягивала скулы, и если бы я не знал, что он жёстко ограничивает себя в пище, счёл бы Совершенного тяжело больным. Но больным де Кастр, конечно, не был. Для своих лет он был силён и, вероятно, вынослив, кроме того, обладал острым умом и превосходной памятью, и на лице его лежал тот особый отпечаток, какой бывает у людей, ведущих напряжённую мыслительную работу.

Закончив рассказ, я зачерпнул воды из фонтана и напился. Оказалось, что я отвык от долгих разговоров.

– Правильно ли я тебя понял, сын мой, что в замок Фуа ты попал не по своей воле? – спросил епископ.

– Думаю, что да, ведь с трубадуром я встретился случайно, а вот собирался ли он в этот замок раньше, не знаю.

– А где сейчас этот трубадур?

– Юк? Он приехал в Тулузу вместе с нами, точнее говоря, он увязался за легатом, по-моему, с целью втереться в его свиту. Мы расстались у городских ворот, и где он теперь, понятия не имею. А почему вы спросили? Разве в трубадуре есть для нас какая-то польза? По-моему, он человек скверный и пустой.

– Я знаю многих трубадуров, но с Сент Сирком мне встречаться не довелось, – ответил епископ. – Но, видишь ли, в чём дело… Епископ Тулузы Фулькон, о котором я упоминал вчерашним вечером, – в прошлом тоже трубадур.

– Я знаю, Юк рассказывал мне.

– Ну, вот… Для всех тайна, почему Фулькон решил уйти от мира. А ведь у него была жена и дети! Что стало с ними, я не знаю, но говорят, что супруга Фулькона тоже приняла постриг. Бывший трубадур проявил в делах веры такое рвение, что пять лет назад стал епископом Тулузы. Графы Тулузские и консулы никогда не делали различия между сторонниками Рима и истинными христианами, в Лангедоке царил мир и веротерпимость, и даже иудеи и мавры чувствовали себя в полной безопасности – их философские и целительские школы были известны далеко за пределами Лангедока, но теперь всё изменилось. Подобно Нерону, на чьих руках святая кровь апостолов Петра и Павла, Фулькон преследует всех, кто не разделяет догмы католичества. Под его рукой ходит отряд громил и фанатиков, которые пышно именуют себя Белым братством. Мы попытались найти управу на него у графа, но ему сейчас не с руки ссориться с Римом, и он отмахнулся от наших просьб. Поэтому в противовес Белому братству нам пришлось создать своё, Чёрное братство, и дело уже дошло до стычек между ними. Пока дело ограничивается перебранками, синяками и царапинами, но, думаю, это только пока.

Юк де Сент Сирк – клеврет аббата Сито. По твоим словам, он – человек циничный и беспощадный, и если Фулькон поставит его во главе Белого братства, жди беды. Кроме того, Юк знает тебя и Альду.

– Но он не знает ничего о моей миссии. Для него я – глуповатый и наивный грек-целитель, для которого не существует ничего, кроме медицины.

– Это хорошо, но не стоит считать врагов глупее, чем они есть. Я рассказал тебе про Белое братство не для того, чтобы напугать, а для того, чтобы ты был осторожен. Не ходи по городу в одиночку, пусть тебя сопровождает Иаков, это же касается и твоей девушки. Кстати, прости за откровенный вопрос, но я должен знать: кто она тебе по Закону Господа?

– Я же сказал: Альда – моя жена! Но… но мы не приносили клятвы в храме.

– Я мог бы провести обряд, если хочешь… – негромко сказал де Кастр, внимательно глядя на меня.

Я растерялся.

– Я… я не знаю… Мы разной веры… И мой обет… Пока он не исполнен, я не хозяин себе, если вы понимаете меня.

– Боюсь, меня неправильно понял как раз ты, – мягко сказал де Кастр, кладя мне руку на плечо. – По нашей вере обряд не имеет особого значения, ваши сердца выбрали друг друга, а значит, союз благословил Господь. Но, видишь ли, вы делите ложе, а женщины считают себя оскорблёнными, если их статус не определён. Альда ничего не скажет тебе, но, возможно, в душе она страдает. Послушай старика, предложи ей совершить обряд. Пусть решает она. В таких вещах женщины куда мудрее мужчин.