Меншиков

И что хуже всего — недаром говорится: одна беда не приходит никогда! — двадцать второй год оказался неурожайным. Знойные и сухие ветры разгоняли тучи, подымая вихри на дорогах, солонце нещадно палило хлеба и травы. Подсыхали до срока тощие ржи и овсы. Сухие пашни сквозили, как лысины. Лебеда, предвестница запустения и голода, заступала места тучных хлебов, выгоны в деревнях зарастали высокой сорной травой, глухая крапива поднималась у порогов, на полураскрытых крышах серебрилась полынь.

Нужно было прибегать к крайним мерам — копейки считать, ужиматься во всём. Но уверил государя Александр Данилович, что Ладожский канал, хоть и при великом безденежье, всё же «будущим летом может окончиться», и этому послал «с превеликою подробностью описание». «А двор константинопольский, — донёс, — смотрит на персидский поход равнодушно и пребывает спокоен, с чем ваше величество и поздравляю».

Всё выполнил Александр Данилович, что наказывал ему при своём отъезде государь. В Питере всё кипит…

«Только… — мучился, горько думал светлейший, — как государь отнесётся к „шумству в сенате“?…»

Пошли слухи, что из-за этой ссоры государь раньше времени хочет из Персии возвратиться в Москву, «ибо толики неустройства, произшедшие в сенате от самых первейших особ, — говорили, — могут иметь по себе зловреднейшие последствия, из которых за самое малое может почесться расстройка в порядке текущих дел по сенату».

По диким, необжитым местам пришлось двигаться русскому войску. В том месте, где Волга и Дон почти сходятся, открывалась обширная степь, расстилающая вправо и влево, до Чёрного и Каспийского морей. Безводна и безлесна была эта пустыня, а вблизи Каспия грунт её был так сильно пропитан солью, что в жаркие дни покрывался плотной белой коркой.

По степи бродили калмыки, ногайцы со своими войлочными кибитками, отарами овец, стадами коров, табунами коней. Жилья почти не встречалось, только изредка на берегах болотистых речек, где назойливая, въедливая мошкара дни-деньские дрожала тонкими, прозрачными столбиками, виднелись поселения раскольников, покинувших родные места по причине гонения «никониан» на старую веру.

Пенистые, шумные Терек, Кубань, перерезая на юге эту необъятную равнину, несли свои быстрые воды в моря. Здесь, на юге, степь оживала — волнистая, изрытая норами хомяков, землероек, тушканчиков, сусликов, тонко пересвистывающихся окрест; изобилующая дичью — перепелами, дрофами, стрепетами, она расстилалась возле Терека и Кубани пышным, лиловатым ковром.

За Кубанью и Тереком стеной возвышался Кавказский хребет. По берегам этих рек и особенно по ту сторону их, где равнина мало-помалу поднимается, подступая зелёными лесистыми холмами к каменным громадам Кавказа, почва необыкновенно плодородна; трава здесь в рост человека, в лесах растут великолепные дубы, клёны, пирамидальные тополя, по склонам холмов густо курчавятся дикие виноградники. И воздух здесь особенно синь, и дали ясны…

Жители этих прекрасных закубанских и затеречных холмов и долин сильны, красивы, воинственны. Те из них, которые обитали ближе к Каспийскому морю, признавали над собой класть персидского шаха, но в действительности вовсе него не зависели и руководствовались собственными обычаями, подчиняясь своим выбранным старшинам либо местным наследственным ханам, султанам.

Ещё с давних времён московский двор сносился с закубанскими и затеречными племенами. Горцы, живущие в верховьях Кубани, участвовали в походах Ивана Грозного. Донские казаки постоянно водили с горцами хлеб-соль. Для сношений с племенами, жившими за Тереком, был ещё издавна построен близ устья этой реки город Тёрки; казаки, поселённые близ него, и русские, сами переселившиеся сюда, переняли многие обычаи своих соседей, освоились с их языком, сдружились с ними, а другие и вовсе вступили в родство.

Вот этот-то крайний пункт русских владений и был назначен сборным местом для войск, отправляемых в персидский поход. В конце июля туда прибыла флотилия с пехотой, а в начале августа — кавалерия, следовавшая степью.

В середине августа Пётр прибыл в Тёрки. Шевкал Адель-Гирей принял его и Екатерину торжественно, пышно, хотя в душе и был весьма недоволен прибытием русских. Отдохнувши в Тёрках и оправившись после тяжёлого похода по знойным степям, русское войско под предводительством самого Петра двинулось далее равниной, расстилающейся между морем и горами, сначала широкой, потом постепенно суживающейся и запиравшейся в самом тесном месте Дербентом — старинной крепостью, принадлежавшей Персии.

Данник шаха, утимишский султан Мухаммед, к которому Пётр послал трёх донских казаков с требованием покорности, приказал казаков тех умертвить и со всеми своими силами двинулся против русских.

Казаки без особого труда разбили армию Мухаммеда. Весть о поражении утимишского султана мигом разнеслась по всему побережью, и наиб Дербента счёл за благо встретить Петра с серебряными городскими ключами на блюде — сдать крепость без боя.

Народы, покорённые шахами за двести — триста лет до прихода Петра, непрерывно боровшиеся с персидскими завоевателями за свою независимость, не оказывали русским большого сопротивления.

А за Дербентом уже лежали те богатые, таинственные и прекрасные земли, где ткались бесподобные шали, ковры и шелка, где в изобилии произрастали шафран и индиго, та сказочная страна, в недрах которой, по всеобщему, твёрдо укоренившемуся поверью, таились неистощимые россыпи драгоценных камней — алмазов чистейшей воды.

Приблизиться к владениям «Великого Могола» повелителя Индии, было сокровенной целью Петра. Только приблизиться!.. И Пётр написал своему резиденту в Персии, чтобы тот успокоил министров шаха, разъяснив им, что русские не желают завоёвывать Персию: «только по морю лежащие земли займём».

Но смелым предположениям Петра не суждено было осуществиться. После взятия Дербента начались затруднения с основным продуктом питания — с хлебом. Подошедшие к берегу двенадцать ластовых судов, груженных мукой, не могли пристать к берегу — не позволял внезапно поднявшийся жестокий северный ветер. Долго эти суда швыряло на рейде. И они дали течь. Команды, сутками откачивающие воду из трюмов, выбились из сил, а ветер не утихал. Оставалось одно: пустить суда к самому берегу — посадить их на мель. Так и сделали. Но муки, когда её выгрузили, подмокло и испортилось много. Ждали из Астрахани ещё тридцать судов с крупою и хлебом, но о них не было слуха.

Наконец капитан Вильбоа, командующий астраханским караваном судов, дал знать, что он только вошёл в Астраханский залив, а далее идти не решается, потому что суда в плохом состоянии и по открытому морю на них плыть в такую штормовую погоду опасно.

Тогда, оставив в Дербенте свой гарнизон, как в городе, уже принадлежавшем России, Пётр с остальным войском скорым маршем выступил к Астрахани.

Тяжёлым был переход…

«Только не отставать! — строго наказывал Пётр своим генералам. — А буде телега испортится или лошадь станет, тотчас из оглоблей вон и разбирать по рукам, что нужно, и по другим телегам, а ненужное бросить, но не отставать!.. И объявить под смертью — кто оставит больного и не посадит его на воз!»

В том месте, где река Астрахань отделяется от речки Сулак, Пётр заложил новый форпост — крепость Святого Креста, которая, по его мысли, должна была надёжно прикрывать русские границы, более надёжно, чем крепость Тёрки. Положение Терской крепости Пётр нашёл весьма неудобным, непрочным.

Для дальнейших военных действий Пётр снарядил из Астрахани два сильнейших отряда под командованием: один — генерал-майора Матюшкина, второй — полковника Шипова. Матюшкин был послан к Баку, Шипов — к Рящу.

Военные действия обоих отрядов были настолько успешны, что 12 сентября 1723 года уполномоченный шаха решил подписать с Петром договор, по которому к России отходили города Дербент и Баку, а также провинции на побережье — Гилянь, Мазандеран, Астрабад.