Широки врата

Компаньон Ланни не был Санчо Пансой, чтобы удерживать его, а был ещё одним мечтателем, рожденным на страдание, как искра, которая устремляется вверх. Рауля мучила совесть, потому что он спал на королевских кроватях и катался, как сыр в масле, в то время, как его страна была на краю гибели. Он спросил, не следует ли ему расстаться с Ланни и попытаться предупредить народ об ожидающей их опасности или, возможно, сесть на самолет в Париж и предупредить окружающий мир. Ланни успокоил его, обещая, что, как только они прибудут в Мадрид, он отстучит на своей машинке о том, что узнал, и перешлет авиапочтой всё Жану Лонге, редактору Le Populaire. Сообщение не будет подписано, Ланни вставит ключевое предложение, по которому его легко опознают, как старого знакомого.

Отлично. Младший Дон Кихот принял эту программу. Они ехали так быстро, как позволяли дороги, и уделили только часть дня, чтобы осмотреть Толедо, древний город, похожий на крепость на скале над рекой Тахо, вытекающей из ущелья и окружающей город с трех сторон. Дома были построены как крепости, многие с глухими стенами и тяжелыми железными воротами. Улицы были таким узкими и извилистыми, что казалось, будто все время находишься в одном здании. На многих улицах, остановка автомобиля вызывала остановку всех других. Но, как правило, никаких других не было. Толедо славился производством острой стали, предназначенной для проникания в человеческие тела, а туристам город говорил о жестокости и страхе.

На высоком холме стоял Алькасар, мавританская крепость, построенная на фундаменте арабской крепости, огромное квадратное строение, в котором сейчас размещалась военная академия. Ланни смотрел на её массивные гранитные стены и считал их еще одним порождением страха. Не обладая паранормальными способностями, он мог только представить себе старинные сражения и осады. Все пятьсот километров между Севильей и Толедо были только воспоминаниями о Сиде и его врагах, о Рыцаре Печального Образа, о жестоких и фанатичных монархах Кастилии. Но он не мог услышать ни грохота современных сапог по сухой и пыльный дороге, ни лязганья тяжелых пушек, ни гул грузовиков и танков. Стены Толедского Алькасара отражали только эхо шагов туристов. Не дрожали башни, не рушились гранитные блоки. Завеса будущего была более непроницаемой, чем все укрепления, построенные маврами или испанцами, а через нее не было слышно ни взрывов снарядов, ни стонов или криков умирающих фалангистов.

Удобно устроившись в апартаментах отеля Палас, Ланни достал свою портативную пишущую машинку и настучал письмо социалистическому редактору в Париж. Первое предложение звучало следующим образом: «Вам пишет друг, который принес вам эскизы молодой немецкой художницы». Читая письмо вслух Раулю, Ланни опустил это, объясняя: «Я указал на личные обстоятельства, которое будут понятны Лонге». Он наклеил марку авиапочты на письмо, вышел на улицу и бросил его в почтовый ящик, установленный на трамвае, который остановился на углу. Это был один из вкладов Мадрида в цивилизацию, почтовые ящики на каждом своем древнем трамвае. И он удивился, почему американские города не приняли эту идею.

Мадрид в июле был таким же, как и другие большие столицы Европы: в городе не было «никого». В это «никого» входили почти все, кто был достаточно богат. У кого их дети с удовольствием играли на пляже, у того была вилла в Сан-Себастьяне, или Биаррице, или, возможно, на побережье Нормандии. Кто любил лазать по горам, те имели дачу в Гуадарраме или, возможно, шале в Швейцарии. Ланни разослал свои рекомендательные письма по почте, и тем же путём к нему поступили разрешения для просмотра частных коллекций.

Но многие в этой большой столице не владели ни виллами, ни дачами, ни шале, но должны были выходить из дома, несмотря на жару. Магазины закрывались с полудня до трех часов, у всех была сиеста. Когда заходило солнце, и тротуары, и стены домов отдавали тепло, люди выходили наружу, сидели на своих порогах и общались, или прогуливались по бульварам, приветствуя своих друзей. Они громко разговаривали, яростно жестикулируя, и слушали рев громкоговорителей. Час ужина наступал в девять или десять часов вечера, а театры и развлечения начинались в половине одиннадцатого или двенадцатого.

Два путешественника покинули свой отель и пошли по ярко освещенным улицам, осматривая достопримечательности, которые оба видели впервые. Рауль родился и вырос в ста километрах от этого города, но бедные не путешествуют по Испании, и он покинул родное село только тогда, когда его отца убили в дни диктатуры Примо де Ривера. Нищий юноша прошёл в одиночку через снежные перевалы Пиренеев. На Ривьере он зарабатывал свой хлеб, как обувной служащий, и выучил сам французский и английский, записывая слова на листках бумаги и запоминая их в ожидании клиентов.

Теперь эти двое осматривали Мадрид и находили его скорее европейским, чем испанским городом. Здесь не было скученного средневекового «старого города», как в Севилье и Толедо. Здесь пригороды располагались на обширной равнине. Здесь были широкие бульвары, метрополитен и другие современные черты, которые можно было называть усовершенствованием или чем-либо ещё. Во всяком случае, можно было водить машину с удовольствием, а при встрече некоторых людей угадать, что у них были ванные комнаты. Люди машинного века получали новые впечатления, разглядывая реликвии и руины, подземелья и орудия пыток, мечи, копья, доспехи и тому подобное. Но потом и они возвращались в мир, который знали, и который оставлял им некую надежду для их детей.

В той или иной форме франко-американскому туристу удалось вступить в контакт с членами преуспевающих классов. Некоторые из них были старомодны и остались запертыми в своих каменных особняках. Был один увядший аристократ, который прикатил в город встретиться со сказочно богатым американцем, маскировавшимся, по его представлению, под искусствоведа. Младших сыновей, которые занимали посты в правительстве или армии, можно было убедить говорить о политике, и мало кто из них сказал доброе слово о существующей власти, которая к настоящему времени управляло страной в течение пяти месяцев. Наиболее снисходительные называли правительство некомпетентным, но то, что власть хотела бы сделать, считалось совершенным злом. Все соглашались, что власть нужно как-то заменить, и побыстрее, потому что страна дрейфует к банкротству и хаосу. Но они были менее свободны в высказываниях, чем люди на юге. Либо заговорщики им не доверяли, либо они были более осведомлены о необходимости осторожности.

Ланни и Рауль решили не питаться в модных ресторанах, ибо там им предоставлялся столик на двоих, и там было бы верхом неприличия говорить с незнакомцем. Но если питаться в дешевых кафе, то соседи считали само собой разумеющимся обратиться к соседу, а услышав волшебное слово americano, начнут тут же изливать свои сердца. Здесь тоже много ругали правительство, но по противоположной причине, что оно не может выполнить своих обещаний. Оно состоит из вежливых старых джентльменов, которые не в силах нарушить обычаи или вызвать неудовольствие своих подчиненных, бюрократов, чиновников, которые остались прежними независимо от результатов выборов. Чиновники современной Испании напоминали духовенство в золотые дни славного короля Карла, которые пели:

Какой бы в Британии не правил король

В церкви Брэя я буду всегда играть свою роль [136]!

Путешественники были рады обнаружить, как хорошо информирован средний мадридец о делах родной страны. Они вообразили, что стали носителями больших секретов, но выяснили, что рабочие всех сортов, даже служащие и учителя, знали, своих врагов по именам и титулам или армейским чинам. И как можно было не знать, когда эти люди открыто встречались в шикарных кафе, произносили речи и пили тосты за контрреволюцию? Как можно было не знать, что они имели в виду насилие, когда ночь за ночью их молодые гангстеры подстерегали друзей Республики и расстреливали их на ступеньках их домов?