Княжий удел

– Худа, говоришь, больно! – И вновь его сотрясал новый приступ хохота.

Бояре уже давно отсмеялись, отерли платком бородатые лица, а Василий все не унимался. И наконец, успокоившись, отвечал серьезно сыну:

– Жаль, что не суждено мне увидеть свою невестку. Но бояре говорят, девка она красивая и добрая. На мать похожа, такие же глазищи. А у Матрены, я помню, хороши они были. Сладится все, сынок.

Свадьба великого князя Ивана Московского с княгиней Тверской состоялась в июне. По случаю женитьбы сына Василий объявил в городе праздник. Великая княгиня Мария разъезжала по монастырям и раздавала щедрую милостыню. Не усидела дома даже старая Софья Витовтовна, повелела запрячь мерина попокладистее и увязалась вслед за невесткой. Юная княгиня Мария Московская ездила по столице в санях, запряженных шестеркой лошадей, которую сопровождали всадницы. Московиты не привыкли к такому зрелищу – жались к стенам, отбегали в сторону, пропуская конный отряд. Никто не осмеливался смотреть девкам-охальницам в лицо, сжимали шапки и отвешивали глубокие поклоны, как перед великими господами.

Народ в городе гулял до глубокой ночи: пили вино, стучали в барабаны, плясали. Шуты и шутихи, нацепив на шею звонкие бубенцы, бегали по улочкам и веселили народ. Караульщики у городских ворот в этот день были сговорчивыми – отворили ворота, и в Москву из дальних и ближних сел прибывал народ посмотреть на свадьбу великого князя Ивана.

Упились допьяна. Мужики вповалку лежали на базарах, где была выставлена княжеская медовуха. Стража не наказывала провинившихся кнутами, а глашатаи объявили свободу лиходеям.

Сам Василий еще утром разъезжал по темницам и миловал узников. Ликование охватило всех, и следующее утро встретили хмельными.

Позади свадебное веселье, впереди совместная жизнь. Запропастились куда-то тысяцкий и дружка, Иван остался один. Боярыни ввели к государю десятилетнюю жену Марию Московскую и оставили молодых одних. Марья озоровато глянула на мужа из-под фаты и присела на лавку.

– Репы хочешь? – вдруг предложил Иван жене давно очищенную желтую репу. – Сладкая…

– Хочу… – пропела Марья, отложив в сторону тряпичную куклу.

Ваня грубовато ухватил куклу и бросил ее в угол.

– Хватит тебе в куклы играть! Теперь ты жена моя!

Марья хмыкнула, а потом испуганно разревелась.

– Плохой ты! Зачем Аннушку обидел! Больно ей!

Иван накинул нагольную шубу и вышел в сенцы. У дверей караулили двое постельничих. Бояре, заприметив юного князя, заулыбались:

– Марья Московская хнычет? Что, женки испугался? А ты лаской ее, государь, возьми. Сильничать здесь ни к чему! Так оно лучше будет, это тебе не по лесам рыскать.

– Шапку с головы долой, когда с государем говоришь! – взвизгнул рассерженно Иван.

Боярин охотно подчинился юному князю, опасаясь в дальнейшем заиметь в нем грозного врага.

Иван вернулся в горницу. Марья уже утерла нос и глаза и качала куклу на коленях.

– Я государь-муж, а ты жена моя! – сказал двенадцатилетний великий князь. – Иди сюда и рядом сядь. Теперь нам всю жизнь так быть.

Всю ночь в комнатах государя горели свечи – таков обычай. Гости улеглись, а банщики растапливали печи, чтобы с утра жених мог отправиться в баню.

Государю не спалось. В последний год сон Василия Васильевича стал беспокойным. Он мог подолгу лежать на ложе, прикрыв рукой пустые глубокие глазницы, и не забыться до самого утра.

– Прохор! Прошка! Где ты там?!

Прошка был рядом с государем, встрепенулся ото сна и отозвался со своего места:

– Я здесь, государь! Чего изволишь?

Государь вытянул руку, и пальцы его коснулись жесткой бороды боярина.

– Прохор Иванович, ты был со мной с самого начала. Ты помнишь, как я ездил со своим дядей Юрием Дмитриевичем в Золотую Орду на суд к Улу-Мухаммеду?

– Да, государь.

– Тогда князь Юрий признал меня своим старшим братом. Помнишь ли ты, как я потом лишился княжения и Юрий занял московский стол?

– Как же такое забудешь, батюшка?! Но, слава Богу, он же и одумался, вернул тебе стол, когда его сыновья убили его любимого боярина за то, что тот надоумил тебе удел передать.

– Всю жизнь я воюю, сначала с дядей, потом с братьями своими двоюродными – Васькой Косым и Дмитрием Шемякой… Последний меня глаз лишил. Только с Дмитрием Красным мы были дружны. А другой мой брат, Иван Можайский? Без конца от меня к Шемяке бегал. Уделов ему не хватало. А невдомек супостату, что от своего отрывал!

– Знаю, знаю, государь, про все ведаю.

– Вот что я тебе скажу: не хочу, чтобы сын мой в междоусобицах жизнь проводил. От Дмитрия всего можно ожидать, если бы не иерархи, так и сыновей моих сгубил бы! Только, что бы он ни делал, я все равно московским князем остаюсь. Не может быть двух Божьих избранников, тесно им станет. Однако не хочет Дмитрий этого понимать, вот поэтому новую смуту затеял. К королю Казимиру за помощью обращается. В грамотах пишет: ежели он поможет вернуть ему московское княжение, тогда из собственных рук передаст Рязань и Великий Новгород! Вот такие дела! Мало ему ссоры со своим старшим братом, так он еще и Ванюшу в войну втянуть собирается. Что же это за брат, от которого только одно лихо и ведаешь! Вот я и спрашиваю тебя, Прохор Иванович, нужен ли мне такой брат?

Прохор узнавал в князе прежнего господина. Теперь это был не тот сломленный бедой человек, каким он застал его сразу после ослепления, унизительно выпрашивающий у Дмитрия жизнь; и не тот монах в смиренном одеянии, каким увидел его в Угличе. Перед ним был дерзкий, властолюбивый князь, который однажды поднял на рогатину медведя, чтобы еще раз убедиться в своей исключительности.

Много всего выпало на долю Василия: раннее княжение, которое он принял в свои руки сразу после смерти отца; унизительные просьбы; позорное пленение; страх быть изгнанным из собственной вотчины; потеря зрения, участь узника.

Но так ли уж князь слаб, как это могло показаться когда-то?

Слепцом Василий собирал в Вологду бояр со всей Руси в надежде, что когда-нибудь удельный северный город поднимется до стольного. Вологодский князь Василий терпеливо дожидался пожалования Дмитрия и его прощения. Он не хотел сдаваться, даже будучи слепцом, и ходил против недругов в походы. Василий никогда не был раздавленным. Он, подобно помятой траве, распрямлялся всякий раз.

И сейчас Василий задумал нечто необычное.

– Я хочу сыну сделать свадебный подарок, – продолжал Василий Васильевич. – Я желаю, чтобы его княжение протекало безмятежно. Это можно сделать только одним путем… – Дыхание у Прошки перехватило, он уже догадывался, к чему клонит великий князь. Прохор сделал судорожный глоток, и пламя свечи качнулось, осветив темные глазные впадины на лице Василия. – Умертвить Дмитрия Шемяку! Меня не интересует, как это будет сделано, важно, чтобы галицкого князя не стало!.. И чтобы имя мое, как и прежде, оставалось незапятнанным.

– Слушаюсь, государь, – отвечал Прохор, заглянув в темные глазницы Василия. – Позволь сказать слово.

– Говори.

– Ждал я этого часа, а потому в окружение Дмитрия своих людей поставил и жалованье им щедрое платил. Только не мог я на это пойти без твоего благословения.

– Говори дальше.

– Повар Дмитрия Юрьевича мной за большие деньги куплен. Подговорить его нужно – и не станет твоего брата.

– А ежели посадник про то догадается? Виданное ли дело, чтобы на Новгородской земле князь Галицкий помирал!

– Посадника я знаю, государь. Когда ты в опале был, то я в Новгороде при его дворе жил. Да он и сам Дмитрия не любит. Даже привечать не хотел и, если бы не тысяцкий, выгнал бы взашей!

– Хорошо. Поступай, как задумал.

На улице светало. Дворовые готовили столы по чину, и их быстрые шаги то и дело раздавались за дверью.

Умолкли скоморохи. На посадах не слышно разудалых голосов. Москва затихла, чтобы через час проснуться и продолжить свое буйное веселье.

Праздник еще не закончился.

Софья Витовтовна скончалась на восемьдесят втором году. Умерла тихо, в окружении многочисленных боярышень в своем любимом дворце недалеко от Москвы.