Унтовое войско

От сигнальщика, находящегося на салинге [49], поступило донесение, что трехмачтовый корабль повернул на север и движется курсом на сближение.

— Что, старший лейтенант? — спросил Муравьев. — Когда он может нас настигнуть? Вот поганство!

Гаврилов передернул плечами, подумал:

— Разрешите взглянуть… Что за корабль?

После ухода Гаврилова Екатерина Николаевна, сидевшая на диване за перегородкой, вышла к столу.

— Это опасно? За нами погоня? — обратилась она к мужу по-французски. — Боже мой!

Муравьев поднялся, подошел к жене.

— Я тысячу раз проклял тот час, когда согласился взять тебя с собой. — Он вздохнул, перекрестил ее. — Но судьбе угодно, чтобы ты следовала со мной. Единожды ты явилась предо мной как счастливое провидение, и мы одолели штиль. Бог даст, твое присутствие на корабле принесет нам новую удачу.

— А если погибельный плен?

Он не успел ответить. Вошел Гаврилов и доложил, что «Пальметто» преследуется вражеским судном.

— Кто же это? — нетерпеливо спросил Муравьев. — Что вы молчите? Не разглядели его флагшток? Он так далеко?

— Ваше превосходительство, я опознал это судно. Оно было в бою под Петропавловском.

— Ну и что?

— Нас преследует трахмачтовый фрегат «Ла-форт»! Шестидесятипушечный…

— Чей он?

— Французский.

— Французский?! — удивился генерал. — Вы не ошибаетесь, голубчик? Почему именно французский?

Екатерина Николаевна, зажав ладонями виски, ушла за перегородку. Она поняла, почему этот моряк замялся, отвечая ее мужу… Ей по-прежнему не доверяли, ее стеснялись, она всем тут мешала. Но куда ей деться? И что делать? Если «Пальметто» будет пленен, тогда… Она упала на диван, зажимая ладонями уши, чтобы не слышать ничего, что творилось вокруг.

Гаврилов предложил Муравьеву смелый план.

Фрегат мог сблизиться с барком на пушечный выстрел около трех часов пополудни. В районе сближения на карте Завойко значилась рифовая гряда в нескольких десятках кабельтовых от берега. Если удачно маневрировать, то «Пальметто» проскочит вблизи подводных камней, а громоздкий фрегат наверняка получит пробоину.

Муравьев понимал, что расчеты Гаврилова могли не оправдаться… И тогда верный плен, верная погибель.

Капитан «Пальметто», страшась плавания возле рифов, уговаривал генерала отказаться от плана старшего лейтенанта. Он надеялся на постоянную переменчивость ветров в Охотском море.

— Поверьте, генерал, — с улыбкой, не выпуская трубки изо рта, убеждал его капитан, — этому французскому коту не так-то легко схватить за хвост американского мышонка.

Муравьев посмотрел на старшего лейтенанта.

— Да, генерал, нас схватить не так просто, — подтвердил Гаврилов. — Мы будем уповать на переменчивость погоды. Здесь она не бывает устойчивой. Ветра могут не дозволить неприятельскому кораблю следовать за нами прямолинейным курсом. И еще наш союзник — туман. Посмотрите, что творится!

Муравьев глянул и поразился. Совсем недавно он отчетливо видел черные угрюмые скалы берега. Проглядывалось чуть ли не каждое деревце. А теперь скалы покрылись клочьями серой ваты и уже не разобрать, где урез воды Серые клочья стекали с черных боков скал и, клубясь и растягиваясь вверх и вширь, подступали к барку.

— Я на туман надеюсь более, чем на ветер, — заявил Гаврилов.

— Ну так нет надобности и в рифах!

— Нет, генерал. Надобность остается. Плыть до Аяна суток восемь, а то и более. Нельзя надеяться только на ветра и туманы. Восемь суток не столь малое время, чтобы кот не изловчился и не скушал мышонка. А пробоина в днище фрегата… Это, генерал, весьма бы нас утешило, Французы задержатся с ремонтом… сколько-то там., суток двое — трое. А может, и вовсе отвязались бы от нас. Полагаю, что от рифов нам отказываться негоже. А то, что капитан «Пальметто» против, так его и понять нужно. Он своим капиталом рискует, ему страховая компания не уплатит, ежели барк затонет. Сам виноват — связался с русскими… А плена он не страшится. Его отпустят с миром. Убедит французов, что генерал Муравьев заставил его силком принять на борт русский штаб. Да оно почитай, что так и было. — Гаврилов улыбнулся одними глазами. — Будь у этого американца выбор, он и не решился бы рисковать судном и своей собственной шкурой. Поверьте мне, знаю я этих китобоев и торговцев.

Закрылась дверь за Гавриловым. Муравьев устало опустился в кресло. Мысли лихорадочно сменяли одна другую:

«Неужели конец? Как глупо и нелепо — пускаться в плавание на легком суденышке. О чем ты думал, генерал? И еще с женой. Шесть пушек на «Пальметто». Какая же тут оборона? Догонят и возьмут в плен. Позор на всю жизнь. Привезут в Париж… Авторитет, слава, почет — все рухнет, рассеется, как мираж. Защищаться? Что могут поделать несколько десятков нижних чинов и штабных офицеров? Верная смерть. А жена? А дело амурское? Кто сплавы будет готовить? Кто доведет до конца переговоры с китайцами?

Нессельроде узнает, что я в плену — потрет эдак пальчик о пальчик, пригладит седеющие волосы, зачесанные вверх от висков, ухмыльнется эдак умильно и покойно: «Муравьев-то — слыхали? Памятника себе добивался… Подай ему Амур! Подай ему океан! Никакого вразумления не принимал. Ну и достукался!»

В груди что-то давило, спирало. Мешало дышать. Провел по лицу ладонью, ощутил припухлость под глазами. «Старею, годы уходят…».

В трюме барка полутемно. Чадили сальные свечи в штабном отделении. Нижние чины освещали себя лучиной. У них потеснее, нет ни стульев, ни скамеек. Солдаты выпросили у казаков с вельбота досок. По доске на две бочки — вот тебе и беседка. У офицеров скамейка, взятая из капитанской каюты, несколько табуреток, заимствованных у экипажа «Пальметто».

Волконский только что вернулся от генерала, сообщил, что видимость на море скверная, но панихидного настроения быть не должно.

— Мишель, не тяни душу!

— Фрегат похоже… получил пробоину на рифах. Но он еще может покуситься на нас.

— Ну, а сам генерал… Как он… это самое… выглядит? Не взволнован ли? Как Екатерина Николаевна?

— Генерал спокоен. Поглощает чай с утра и до вечера. Екатерина Николаевна вполне здорова. Читает журнал «Гирлянда».

— Наша амазонка, господа, достойна амурской экспедиции!

Волконский сказал:

— Господа, прошу прощения. Генерал приказал передать и нижним чинам сию радостную весть. Я покидаю вас.

Волконский прошел к трапу и повернул в отсек, где находились солдаты, матросы и казаки.

Дневальный, вытянувшись, отдал рапорт. С соломы поднялось несколько человек. Волконский дал знать, что фрегат «Лa-форт» получил пробоину и отстает от «Пальметто». Ночью можно спокойно спать. А утром…

— Утро вечера мудренее, ваше благородие, — проговорил светлоглазый широколицый улыбчивый солдат, накидывая шинель на плечи.

Дневальный, почесав в затылке, неуверенно спросил:

— А нельзя ли дознаться, ваше благородие, как нам быть, ежели француз-таки настигнет нас в море? Сражаться будем или как? А то мы с панталыку сбились.

— Будем сражаться.

— Да уж сил нету. С этими… с якорями… выбегались, как новобранцы. Люди вповалку лежат.

— Из дому-то давно?

— На войну взяли.

— За ночь, братец, отдышишься, в прежнюю силу войдешь, — отвечал Волконский. — Спать надо, чтобы душа и тело не тосковали.

С соломы, из темноты, хохотнули:

— Он, ваше благородие, со страху сна лишился. Ему хоть глаза зашивай!

Дневальный, не обращая внимания на смешки, зажег пучок лучины и вставил его в подернутый копотью светец.

— А про плен ничего не слыхать?

— От водяной! Какой ишо тебе плен?.

На свет подошел матрос с заспанным лицом, усы колечком.

— Сделай благодарность генералу, что он тя заставил верповаться, — проговорил добродушно матрос. — А то давно бы в плену сидел, либо у морского царя дневалил. Фрегат-то видел? Как вымахнул… только-только проскочили.