На краю света. Подписаренок

А потом Петька принес еще огромную пачку бумаг. Они были размечены Иваном Осиповичем красным карандашом, и я должен был рассортировать их по сделанным разметкам, а потом подбирать их по датам поступления и отправления и подшивать в соответствующие дела.

Объяснив мне все это и показав, как делается подшивка в картонные папки, Петька оставил меня одного и спокойно ушел к себе в канцелярию.

А подшивать волостные бумаги оказалось занятием интересным. Прежде чем подшить бумагу к намеченному делу, ее надо было непременно просмотреть и даже внимательно прочесть. Поначалу я подшивал разные циркуляры и приказы Комского волостного правления сельским старостам. Все они были очень строгие и сердитые и почему-то всегда с угрозами. Недаром Финоген не ждал от них ничего хорошего.

И вот теперь эти строгие бумаги лежали у меня на столе, и я спокойно вчитывался в них. Мало того. На столе у меня лежали бумаги от самого крестьянского начальника, от станового пристава, от мирового судьи. Эти бумаги были тоже строгие и такие же сердитые и с угрозами. Только пугали они уж не сельских старост, а самого волостного старшину, все Комское волостное правление.

Кроме строгих и сердитых приказов от новоселовского начальства, было много бумаг из Минусинска от исправника, от уездного казначейства, от воинского присутствия, из Ачинска от воинского начальника, из Красноярска от какого-то тюремного надзора, от статистического комитета, от губернского по крестьянским делам присутствия и даже от самого господина губернатора. Эти бумаги были тоже очень строгие. Но строгость в них была какая-то вежливая.

Крестьянский начальник и пристав требуют, приказывают, последний раз предписывают, и все время «под страхом строгого административного взыскания». А оттуда то же самое, но только в других оборотах: «О выполнении благоволите донести в самом непродолжительном времени», «Статистический комитет надеется не позднее пятнадцатого мая получить от вас исчерпывающие сведения по данному вопросу».

А потом я стал подшивать бумаги, присланные в волость из деревень от сельских старост. Эти бумаги интересовали меня главным образом почерками писарей. Вот донесение комского старосты о ссыльнокаторжном Анкудинове. Оно написано прямым, красивым почерком комского писаря Родионова. Вот бумажка безкишенского старосты. Она написана каким-то серым, слепым почерком, с завитушками. А вот «рапорт» из Проезжей Комы. Написан он мелким, четким, красивым почерком. Поля широкие, строчки ровные. Сразу видно, что это писал настоящий писарь. В волости у нас восемнадцать деревень. И из всех в волостное правление поступали донесения, сообщения и даже какие-то «рапорты». Все они были написаны разными почерками, и за каждым мне представлялись разные писаря, непохожие друг на друга.

В общем, подшивка бумаг двигалась у меня довольно медленно. Перед окончанием занятий Петька заглянул ко мне в комнатку и остался очень недоволен моей работой.

На другой день я тоже больше читал, чем подшивал свои бумаги, и закончил работу только на третий день. Теперь Петька поручил мне наделать ему побольше конвертов для отсылки бумаг сельским старостам. Он принес пачку чистой бумаги и показал, как можно сразу за один прием сделать десять заготовок для конвертов и моментально их склеить. И опять оставил меня одного.

Эта работа была нетрудная. К тому же здесь мне не приходилось отвлекаться на чтение разных интересных бумаг, и я быстро сделал Петьке двести с лишним конвертов. Он даже удивился.

Через некоторое время Петька доверил мне записывать бумаги во входящий и исходящий журналы. Во входящий полагалось вписывать не только номер поступившей бумаги и от кого она получена, но и о чем она написана. А написаны они были иногда так, что их трудно было понять, а не только записать. В этих случаях я обращался за помощью к Петьке. Он внимательно прочитывал такую бумагу, долго думал о чем-то, потом возвращал ее мне и говорил: «Запиши как-нибудь».

А потом мне начали подбрасывать работенку Иван Фомич, Павел Михайлович и даже Иван Осипович.

— Вот перепиши-ка этот циркулярчик о борьбе с грызунами, — говорил мне Иван Фомич. — И напечатай его на гектографе.

— А теперь таким же манером сооруди вот этот приказ о борьбе с лесными пожарами, — говорил он в следующий раз и вручал мне длинный циркуляр высшего начальства, который обязывал сельские власти принимать самые неотложные меры к тушению возникающих летом лесных пожаров.

Потом я графил разные отчеты и ведомости, переписывал сводки о состоянии посевов, о взимании окладных сборов, о наличии хлебозапасных фондов в волости и все такое.

Иван Осипович поручал мне снимать копии со статейных списков на ссыльнокаторжных, присланных на поселение в нашу волость. А Павел Михайлович приспособил меня писать и печатать ему на гектографе повестки с вызовом заинтересованных лиц в волостной суд. Даже сам Иван Иннокентиевич стал поручать мне иногда кое-какую работенку, главным образом переписывать разные статистические отчеты.

Теперь я был в волости уж постоянно при деле, и Иван Иннокентиевич положил мне даже жалованье — три рубля в месяц. На такие деньги можно было уж жить на свой счет и не быть в тягость дяде Якову и тетке Татьяне.

Когда я принес ей деньги, она даже расплакалась: «Никакой платы нам от тебя не надо! Спасибо, что живешь с нами. А деньги эти мы пошлем твоей матери. Порадуем ее первым твоим заработком».

Один раз, когда я довольно быстро и аккуратно переписал для Ивана Иннокентиевича какой-то отчет, он подмахнул его не читая, немного подумал о чем-то и позвал к себе Ивана Фомича.

— Меня очень беспокоит наша книга для записи арестантов, — сказал он Ивану Фомичу. — Ведется она у нас неаккуратно. Случись ревизия — опозоримся с этим делом на всю губернию. Может быть, поручить вести ее Иннокентию? Дело несложное. Пусть парень приучается к самостоятельной работе.

Иван Фомич подумал немного и одобрил намерение Ивана Иннокентиевича. С этого дня я стал вести арестантскую книгу на заключенных в комской волостной тюрьме.

Отбывающие в волостной тюрьме отсидку арестанты все свое время проводили в сторожке. В ней они и дневали, и ночевали, и кормились на своих харчах — варили на плите у дедушки Митрея щи, жарили сало, кипятили чай. Дедушко Митрей был в волости единственным тюремщиком и держал своих арестантов в большой строгости. В случаях неожиданного появления начальства — пристава или крестьянского начальника — они должны были немедленно прятаться в свои камеры. Но с большим начальством бог как-то миловал. Даже урядник, в общем-то для арестантов человек вредный, в сторожку не заглядывал.

Вместе с арестантами в сторожке проводили время приезжавшие в волость старосты. Здесь находились дежурные ямщики, здесь предпочитали проводить время старшина и заседатель. Они чувствовали себя тут начальниками, были окружены почтением и не сидели с закрытыми ртами, как у нас в канцелярии.

Теперь я стал аккуратно записывать в арестантскую книгу всех мужиков, отбывающих по решению волостного суда или по приговору мирового судьи отсидку, и выписывать их по истечении положенного срока. Тут для меня самым важным был прием арестанта, приведенного под конвоем деревенского десятского. Его приводят ко мне со двора, и я записываю его в арестантскую книгу с точным указанием времени прибытия на отсидку. С этого момента он становился уже нашим арестантом.

Делать это мне почему-то было неловко, так как арестант смотрел на меня как на волостного тюремщика. Получалось, что это я делал его арестантом. А потом десятский уж по моему приказанию отводил его в сторожку и сдавал дедушке Митрею.

По истечении положенного срока я выписывал его из своей арестантской книги, и он становился вольным человеком и отправлялся домой.

Таков был порядок водворения арестантов в волостную тюрьму. Но этот порядок строго не соблюдался. Иногда привезенного арестанта сразу сдавали в сторожку дедушке Митрею, а мне приносили направление от сельского старосты. Оформлять заочно мне даже нравилось, хоть я и понимал, что это нарушение порядка, и на всякий случай ходил потом в сторожку посмотреть на арестанта.