Unknown

Но, когда утро привело больное сознание Экуя в чувство, оказалось, что среди пустых кружек и остатков еды лежит только его голова на сложенных крестом руках, да пояс с пустым потайным карманом, который кто-то заботливо подсунул Экую под щёку.

– Что же теперь будешь делать, солдат? – спросил кабатчик, смахивая объедки на пол. – Если соберёшься обратно, дам тебе еды в дорогу. Много не жди, зато бесплатно. Денег-то у тебя уже нет.

– Куда мне обратно? – мутно спросил Экуй. – Не пойду я…

– Вот так-так! – воскликнул кабатчик. – А жить тут как собираешься? На что?

Господин Экуй тяжело повернул голову к объедкам на полу.

– Могу тебе помогать. Вон, полы чистить… со столов тоже…

– На это у меня мальчишка есть, – без особого участия ответил кабатчик. – Ещё что-нибудь делать умеешь?

– Волосы могу стричь, – после паузы выдавил из себя Экуй. – Зубы рвать, полоскания смешивать…

Хозяин таверны с сомнением окинул его смятую фигуру.

– Дело прибыльное, если не врёшь, конечно.

Он кликнул с кухни мальчишку из прислуги, вынес табурет, кривые ножницы и велел состричь мальчишке махры. Господину Экую показалось, что навыки, приобретённые у цирюльника герцогини Анжуйской давно забылись за ненадобностью. Но, едва ножницы оказались в руках, он довольно ловко щёлкнул ими над заросшей детской головой, потом подхватил миску из-под овощей, нахлобучил её на мальчишку и обстриг всё, что осталось торчать снаружи. Получилось не слишком хорошо, но ровно. К тому же, уверенные движения господина Экуя не оставляли сомнений в том, что стричь ему доводилось, и лицо хозяина заметно помягчело.

– Ладно, – сказал он, – оставайся. Куплю тебе инструменты, какие понадобятся, место на улице отгорожу и с цеховиками всё улажу как следует. Но уговор – всю выручку мне. За это жить здесь будешь и питаться. Согласен?

Господин Экуй, без особого энтузиазма пожал плечами. Ему было всё равно.

Месяца два после того господин Экуй исправно стриг чужие головы. Один раз вырвал из чьей-то пасти совсем гнилой зуб, а с другой оказией, снискал себе славу хорошего лекаря, когда составил для ноющего от зубной боли господина, дубовый отвар по рецепту того, которым пользовали в Вокулёре мессира де Бодрикур. И всё бы ничего, но было в его существовании какое-то вялое отупение и безразличие ко всему. Весь месяц он не столько ел в трактире, сколько пил, становясь в подпитии слезливым и разговорчивым. О Деве беспокоился меньше и меньше, потому что, всякий раз, когда заговаривал о ней, вспоминал того убитого пажа, о котором, чем дальше, тем уверенней думал, что победа под Турелью и бесславный уход английского войска потом – это его рук дело. Даже, кажется, рассказал об этом очередному собутыльнику. Но утром с уверенностью не мог вспомнить – рассказал, или нет?

А потом случилось подсесть к нему для стрижки одному господину. Одетому хорошо, но хромому на одну ногу. Сидел господин молча – и слава Богу, потому что разговаривать за работой Экуй не любил. Но, едва стрижка была закончена, господин встал и, расплатившись положенными экю, вытащил из кармана золотую монету.

– Она будет только ваша, если расскажете мне подробно о том паже, которым подменили Деву под Турелью, – сказал незнакомец, глядя Экую в глаза.

– Зачем вам? – буркнул тот. – Я ничего не знаю…

Люди слышали, как вы рассказывали об этом.

– Не было такого. Врут всё… Я, когда выпью много чего выдумываю…

Но господин даже лицом не дрогнул. Сказал только:

– Я скоро еду в Сабли, где, по слухам, прячут пажа Девы, раненного под Парижем… Уверен, это тот самый. Он нужен мне. С его помощью я хочу предотвратить заговор против Жанны дю Лис потому, что не знаю известно вам это или нет, но тот, кого все считают пажем Девы, на самом деле сам истинная Дева Лотарингии.

– Что?!

Экуй поперхнулся собственным вопросом и быстро осмотрелся по сторонам, не слышал ли их кто?

– Дева?!!! – зашептал он. – Этот мальчик?! Да вы издеваетесь надо мной, сударь?! А кто же тогда та, которая сейчас при короле? Которая сражалась?

– Это не наше с вами дело. Об этом лучше спросить кое-кого поважнее.

– Кого?!!! – глупо шикнул Экуй, но тут же и замолчал.

Уж кому, как не ему знать этих важных, кого следовало спрашивать.

– Значит, подмена всё-таки была… – пробормотал он, не столько незнакомцу, сколько чему-то внутри себя, – Но вроде и не было!.. Та… Другая… Моё ли это дело?.. Выходит, под Орлеаном всё-таки было подлинное чудо?

Он вдруг осознал, что готов и очень хочет верить! И в то, что мальчик жив, и в то, что он – девушка! И легко готов смириться с подменами одной девушки на другую, потому что, в сущности, какая разница, от кого чудо исходило? Главное, он верил не в иллюзию и не напрасно

– Кто вы такой, сударь? – покорно спросил Экуй.

– Я тот, кто против воли узнал больше, чем хотел, и кто теперь хочет спасти свою душу, – ответил незнакомец. – Я почти собрал отряд добровольцев, но только вы знаете истинную причину нашего похода. Остальным известно лишь то, что мы идём под знамёна маршала де Ре.

Голова Экуя пошла кругом. Всё-таки Господь не покинул свою посланницу!

– Но… почему я?

Незнакомец вложил золотой ему в руку.

– Люди слышали, как вы хвалились знакомством с этим… пажем… А мне нужен человек, которому паж – будем пока называть его так – доверял бы. Его следует вернуть к Жанне. Вернуть тайно, потому что маршал будет препятствовать, и тут без вас не обойтись. Мне эта девушка вряд ли поверит.

Надежда, медленно пробуждающаяся в Экуе распустилась давно уже непривычной улыбкой на его лице.

– Сударь, заберите ваш золотой. Если мальчик жив, я и сам хочу его увидеть! – он потряс головой, чувствуя, как выбирается из самых недр его существа какой-то ликующий, тихий, не сдерживаемый смех. – Надо же… то-то я всё думал, что прялка-то больше бы ему подошла… И ведь, глянь-ка, как чувствовал, потащил её за собой под Турель-то… Видать угодна моя вера провидению…

Ладонью он обтёр лицо от глаз до подбородка, словно хотел собрать в кулак всю свою радость и спрятать от других, разуверившихся. Забормотал, озираясь по сторонам:

– Не герцогиня… Сама судьба!.. Хорошо… Теперь, да, хорошо… Куда идти-то надо? В Сабли? Что ж… почему бы и не в Сабли… Надо же! Прялка-то не зря на ум шла… А вы, сударь?… Вы кто? Вас как зовут?

– Я Жан де Вийо. Бывший конюший герцога Анжуйского.

Пуатье

(20 апреля 1430 года)

– … Таким образом, вопрос о возвращении из плена герцогов Орлеанского и Бурбонского, а также графа д'Ё, остаётся открытым. В связи с чем – раз уж английская сторона своих обязательств не выполнила – вашему величеству следует оставить без внимания запрос Жана Люксембургского о возврате ему части земель Компьеня и Крей.

Ла Тремуй договорил и выжидательно уставился на Шарля. Тот смотрел в окно совершенно безучастно, как будто всё говорившееся его не касалось.

Весенний день был в самом разгаре. По тёмно-вишнёвому камзолу короля прыгали солнечные блики, выбивая ослепительные искры из граней вшитых в узоры драгоценных камней. Чирикали разбужённые теплом птицы, и весело смеялись гуляющие в небольшом садике под окнами фрейлины Изабеллы Лотарингской. Это лето юная герцогиня, недавно ставшая матерью, решила провести у своей свекрови – герцогини Анжуйской – и красавицы, прибывшие вместе с ней, произвели впечатление при дворе французского короля.

Стоя у окна, Шарль тоже прислушивался к их птичьему чириканью с нескрываемым интересом, и Ла Тремуй озабоченно потёр ладонью подбородок. С тех пор, как этот птичник здесь появился, мадам Катрин всё реже удостаивалась королевского внимания. И, хотя никаких явных предпочтений Шарль никому не выказывал, всё же чувствовалось по всему – интерес в нём зреет не шуточный, что Ла Тремуя, испугало тоже не на шутку. Политик с мужем боролись в нём не долго. «Я вряд ли продержусь в полноправных мужьях, если перестану влиять на дела в этом королевстве», – сказал опытный царедворец ревнивому супругу. После чего, с удвоенной энергией взялся за те дела, которые представляли сейчас для короля Франции вопросы первостепенной важности.