Q

Дневник Q

27 июля 1546 года

Лютер мертв.

Реджинальд Пол бежал из Тренто, разбитый в пух и прах.

Император разродился указом.

Витербоский круг и все скрытые лютеране затаились.

«Благодеяние» запрещено.

Старость, возможно, единственная причина, побуждающая меня к написанию этих строк, которые никогда не будут прочитаны. Безумие.

Я перечисляю имена и места. Кардинал Мороне из Модены, Гонзага из Мантуи, Джиберти из Вероны, Соранцо из Бергамо, Кортезе. Некоторые сомнения еще остаются по поводу Червини и дель Монте. Оба друзья Пола, но двое последних — слишком робкие и незначительные людишки.

Его Святейшество Павел III выбирает членов Святой коллегии, чтобы они уравновешивали друг друга: на одного ревностного — одного спиритуалиста, на каждого фанатика — умеренного. Этой политике равновесия суждена недолгая жизнь: уже вскоре счеты будут сведены. Павел III Фарнезе — старый человек, склонный к манипуляциям, сторонник семейственности, со множеством незаконнорожденных сыновей, которых он облачил властью и устроил на высокие посты. Последний папа умирающей эпохи, который изо всех сил цепляется за престол и свои смехотворные делишки. Он не понимает, что его время уже кончилось. И здесь, и в северных землях идет в наступление новое воинство: святоши из сторонников Кальвина, торговцы, ревностные, непреклонные, преданные защитники реформированной веры и своего воистину страшного Бога, люди из инквизиции, фанатики, занятые своими обязанностями мелочного и убогого полицейского ремесла, придирчиво собирающие информацию, слухи, доносы.

Игнасио Лойола и его орден «воинства Божьего», рота Иисуса, Гисльери и новые доминиканцы; а за всеми ними Джампьетро Караффа, человек будущего, семидесятилетний, неподкупный и непреклонный лидер духовной войны, битвы за власть над душами людей.

А я сам посредине. Я тоже плачу дань времени, событиям, которые мне довелось пережить. Лютер, Мюнцер, Матис. Я сожалею не о врагах, павших на поле боя, а о людях, которыми они были, о себе самом, которым я был тогда. Сегодня передо мной отступил Пол, человек высокоинтеллектуальный, который искренне верит, что Богу надо служить честно. Он и его друзья не знают, что такое истинная вера, им никогда не приходилось жертвовать людьми, стоящими на их пути, или жертвовать собой, уничтожая других — это убийство, да, уничтожение и предательство веры. Мюнцер, анабаптисты и бог его знает сколько всех остальных. Какое проклятие — истинная вера, и сколько невинности было похоронено во всем этом безумии. Сколько утрачено. Но гораздо хуже высокомерие откровенной невинности, которая скрывается за чрезмерной самонадеянностью, за честностью. Это касается и судьбы Томаса Мора, и Эразма, и Реджинальда Пола. Безумцы, идиоты, готовые умереть из-за своей неспособности понять природу власти: либо служить ей, либо бороться с ней.

Ты старше меня, ты паришь в каких-то мечтах, настолько же далеких от папского престола, как и от грязи оборванцев. Ты мне отвратителен, меня тошнит от тебя, хотелось бы мне иметь свою прежнюю терпимость, но я заблудился, потерялся где-то на дороге, которая привела меня сюда. Годы не укрепили моего духа, они лишь ослабили его. Страшно, когда кончаешь тем, что смотришь в глаза врагов, заглядывая внутрь, чтобы увидеть пустоту, полное отсутствие разума, и ловишь себя на том, что готов простить глупость.

Посередине… И пока твои глаза еще на что-то годятся, пока кто-то не понял, что вера уже давно покинула тебя, только когда ты пьян, ты, как старый палач, отваживаешься с силой опустить на чью-то шею свой острый топор, невидимый в тумане.

ГЛАВА 15

Венеция, 18 июля 1546 года

Коротышка итальянец крепко сжимает меня в дружеских объятиях.

— Друг мой, мне удалось провернуть замечательнейшее дело. Милан — неисчерпаемый рынок, уверяю тебя, где множество немцев, таких же, как и ты… А еще там полно испанцев, швейцарцев, французов. И сами миланцы — прекрасные читатели, народ, который может оценить выдающееся произведение: мне удалось продать почти три сотни копий «Благодеяния», и еще сотню я оставил своему другу, книготорговцу, который обещал мне продать их в ближайшее время.

Единственный способ заткнуть его — взять за плечи и заставить сесть. Он замолкает, ловит мой красноречивый взгляд и кривит рот.

— Что случилось? — Тон человека, ожидающего катастрофы.

Я сажусь напротив него и прошу одну из девочек принести мне что-нибудь выпить.

Взрыв кашля.

— Послушай, Пьетро, произошло несколько событий. И далеко не все столь уж трагичны.

Он поднимает глаза к потолку:

— Я этого ожидал, я знал это, мне нельзя было уезжать…

— Дай мне договорить. Ты знаешь о запрещении книги собором?

Он кивает:

— Конечно, нам придется стать более осторожными, но мы же этого ожидали, разве нет? И в чем проблема? Мы будем продавать ее по цене, вдвое превышающей нынешнюю, и мы продадим во много раз больше.

— Ты можешь помолчать хотя бы минуту?!

Он складывает ручонки на груди и прищуривает глазки.

— Пообещай, что не будешь прерывать меня.

— Хорошо, говори.

— Биндони заявил, что выходит из дела.

Никакой реакции, за исключением, пожалуй, почти незаметного подъема одной брови. Он сидит неподвижно, а я продолжаю:

— Он говорит, что, раз книгу запретили, он боится, что ему несдобровать — могут закрыть его типографию. — Поднимаю руку, чтобы предотвратить его реакцию. — Минуточку! Думаю, он действительно ждал серьезного предлога, чтобы выйти из дела… Из-за нашего нового партнера.

Поднимается и вторая бровь, лицо становится багровым, как свекла. Он больше не может сдерживаться.

— Знаю. Была договоренность, что я поеду в Падую распространять книгу между друзей Донцеллини и Строцци. И я это сделал. Но я добился еще и многого другого.

Багровый цвет бледнеет, взгляд тухнет, круглая голова Перны клонится к столу, ярость сменяется отчаянием.

Убитым голосом он просит:

— Расскажи мне все с самого начала и не упускай ничего.

Мы наливаем себе граппы. Перна осушает первую рюмку и сразу же наполняет следующую.

— Есть одна шишка, крупнейший банкир, заинтересованный в предприятии с «Благодеянием». Он предложил свою торговую сеть для распространения книги.

Взгляд Перны светлеет — он возвращается к жизни.

— Он может осуществить ее перевод на хорватский и французский языки.

Кажется, даже его уши стали торчком.

— У него есть контакты с крупнейшими издателями и даже с подпольными типографиями в Венеции и за ее пределами.

Его глаза светятся.

— К тому же он хочет увеличить тираж по крайней мере на десять тысяч экземпляров.

Перна подпрыгивает на стуле:

— И чего вы ждете? Когда вы представите меня ему?

— Спокойно, спокойно. Биндони не захотел с ним знаться, он сказал, что это слишком большая рыба, что нас попросту раздавят…

— Его действительно раздавят! Из-за его глупости! Кто этот банкир, как его зовут?

— Это маран, сефард португальского происхождения. Жоау, или Жуан, Микеш: он вел дела императора… Он живет в палаццо на Джудекке.

Перна вскакивает:

— Пусть Биндони обосрется. Говорил же я тебе, «Благодеяние» — грандиозное предприятие, и, если мелкий, посредственный книгопечатник не хочет этого понять, это его дело. — Он прохаживается по залу, разговаривая сам с собой. — В одном деле с евреями… В одном деле с величайшими дельцами… Аферистами всего мира…

Франческо Строцци. Римлянин. Образованнейший, культурнейший человек, читал Лютера.

Джироламо Донцеллини. Римлянин. Образованный, скрытый лютеранин. Знаток древнегреческого. Занимается новой наукой. Он начинал на службе у кардинала Дуранте де Дуранти. Бежал из Рима, потому что испанский монах, работавший переписчиком, выдал его инквизиции.