Княгиня Екатерина Дашкова

— Но вы не отвечаете на вопрос о моей дочери!

— О, это такая сложная тема.

— Она, по крайней мере, здорова?

— Жива и здорова, но…

— Что же в таком случае?

— Ваше сиятельство, мисс Анастасия провела курс лечения в Ахене, но не пожелала возвращаться в Россию.

— Как — не пожелала? Что же ей делать в Германии?

— Я никогда не умела читать мысли мисс Анастасии. Она из Ахена пожелала поехать в Вену, куда я ее сопровождала, а затем в Варшаву, где я поняла всю бессмысленность своего присутствия. Мисс Анастасия тяготилась моим обществом и не выражала желания возвращаться на родину.

— Вы не смогли ее удержать от новых безумных трат? Не так ли, мисс Бетс?

— Это не представлялось возможным, ваше сиятельство. Мисс Анастасия каждый день требовала от меня денег, пока я не была вынуждена отдать ей всю сумму.

— Четырнадцать тысяч! Боже мой!

— От них уже мало что осталось, ваше сиятельство. Мисс Анастасия ни в чем не отказывает себе, и единственная надежда, что скорое безденежье вынудит ее вернуться.

— А мне останется расплачиваться с новой кучей долгов.

— Вы гневаетесь, ваше сиятельство.

— Почему же, мисс Бетс. Раз ваши доводы и здравый смысл оказались бессильными, какой смысл был в вашем дальнейшем пребывании около этой сумасбродки. Вернемся же, мой друг, к нашей привычной жизни и будем покорно ждать окончания очередной эскапады княжны. Родные давно говорили, что она унаследовала далеко не лучшие качества собственного отца.

— Вы никогда не жаловались на них, ваше сиятельство.

— Я любила мужа, мисс Бетс. Я его очень любила.

— Вам перестал докучать ваш ревматизм, княгиня?

— Благодарю вас за внимание, ваше величество. Вряд ли мое здоровье стоит того, чтобы становиться предметом обсуждения, но раз уж зашла о нем речь, зимой я всегда испытываю облегчение.

— Это следствие усилий доктора Роджерсона?

— В моем случае, ваше величество, доктор Роджерсон бессилен. Ревматизм отступает только при сухой погоде.

— А на вашей даче, где вы так любите уединяться, княгиня, по-прежнему сыро. Может быть, вы используете сырость как защиту от неугодных вам посетителей?

— Ваше величество, даже рискуя казаться мизантропкой, я предпочитаю сохранять время для занятий. Академия отнимает множество времени, которое неудобная для других дача помогает сберегать.

— Вы тяготитесь даже приездами к моему столу?

— Как вы могли подумать такое, ваше величество! Возможность видеть вас, говорить с вами — единственная моя радость. Два дня в неделю я могу ее испытывать — мне остается самой себе завидовать.

— Вы немного опоздали, Екатерина Романовна. Генерал Брюс чрезвычайно интересно рассказывал о геройстве солдат наших, штурмом бравших крепость и лицом к лицу противостоявших смерти. Такое массовое мужество — это поистине поразительно.

— Именно массовое мужество, ваше величество — в этом, мне думается, весь секрет. Меня оно не удивляет. Мне кажется вообще, что самый большой трус может вызвать в себе минутную храбрость. Он бросается в атаку, потому что сам знает, что долго она не продолжится.

— Что же тогда, по-вашему, княгиня, представляет храбрость, раз вы отказываете в ней даже штурмующим неприятельскую крепость воинам?

— Вы почувствовали себя задетым, Яков Александрович? Напрасно. Я не имела в виду усомниться в доблести наших войск. Речь идет о другом. Я считаю героическим мужеством не храбрость в сражении, а способность жертвовать собой и долго страдать, зная, какие мучения ожидают нас впереди. Если будут постоянно тереть тупым деревянным оружием одно и то же место на руке и вы будете терпеть это мучение, не уклоняясь от него, я сочту вас мужественнее, чем если бы вы два часа сряду шли прямо на врага.

— Вы говорите действительно о высшей степени человеческого мужества, Екатерина Романовна, но оно имеет общечеловеческий, а не солдатский смысл, не так ли?

— Вы правы, ваше величество. Но если мерить человеческие возможности, я всегда буду отстаивать самую высокую меру.

— Однако же, княгиня, встречать смерть лицом к лицу всегда страшнее. Это заложено в натуре человеческой — мы обязаны ценить жизнь, и мы всеми силами стараемся удержать ее. Испытание же на часы и годы всегда оставляет надежду на продление жизни, и, значит, это совсем другое испытание. Я говорю вам это как военный, побывавший в сражениях. Только глядя смерти в лицо, человек проявляет подлинное мужество.

— Но в таком случае, генерал, вам придется признавать мужество и за самоубийцами.

— Я не думал над подобными поступками, ваше величество, но полагаю, что для самоубийства необходима решимость и, если угодно, отвага.

— Полноте, Яков Александрович! Вы возвращаетесь к старому спору, что проявляется в самоубийстве — мужество или слабость.

— Слабость? Вы шутите, княгиня.

— Нисколько. Я не говорю о том, что, убивая себя, человек грешит против нашего Создателя и против общества. Но сам по себе его поступок малодушен. Это действие отчаяния и трусости перед жизнью, которая предлагает нам бесчисленные испытания. Малодушие — любым способом уйти от них, подлинное мужество — их терпеть и им сопротивляться. Изо дня в день, из года в год. Самоубийца не уважает себя, я пришла к этому выводу.

— Вы думали на эту тему, Екатерина Романовна?

— Да, ваше величество, и не раз. И я ничего не предприниму ни для ускорения, ни для удаления своей естественной кончины. Это не та область, в которой я могу принять на себя окончательное решение. Я нахожу, что дам более яркое доказательство твердости своего характера, если сумею страдать, не прибегая к лекарству, которым не вправе пользоваться.

— Княгиня, мне вовсе не нравятся ваши размышления, одно то, что вы отдаете им время.

— Ваше величество, жизнь предлагает нам такое множество проблем, это всего лишь одна из них.

— Мне никогда не приходило в голову, что она коснется вас, тем более с такой серьезностью.

— Я не поднимала первой этой темы, государыня. К тому же в этом вопросе я сохраняю верность философу, которым так увлекалась в юности.

— Кого вы имеете в виду?

— Жан-Жака Руссо. Его софизм о жизни и смерти мне по-прежнему кажется великолепным.

— Откуда вы его позаимствовали, княгиня?

— Из «Новой Элоизы». Я могу ошибиться в точности слов, но смысл их таков. Не следует бояться смерти, потому что пока мы живем, ее нет, а когда она наступает, нас уже не существует.

— Мне всегда этот автор казался очень опасным. Его стиль увлекает, и молодые горячие головы невольно воспламеняются. Вы встречались с ним, княгиня? Какое впечатление он на вас произвел?

— Когда я была в Париже, ваше величество, одновременно с ним, я не хотела его видеть. Уже одно то, что он жил в Париже инкогнито, доказывало, что скромность его была притворна и что он снедаем был честолюбием и желанием наполнить своим именем весь мир. И я не собираюсь его защищать. Произведения Руссо действительно увлекают молодые неопытные головы, которые легко могут принять его софизмы за силлогизмы.

— Мисс Бетс, дорогой друг мой, порадуйтесь вместе со мной! Государыня наконец-то разрешила князю Павлу отпуск на три месяца, чтобы поехать в Варшаву за сестрой.

— И князь будет здесь? Какая радость!

— Нет, князь не выразил этого желания, а я не собиралась настаивать. Он приедет к матери тогда, когда станет испытывать в этом потребность. Применять силу было бы бессмысленно.

— Но он должен привезти мисс Анастасию сюда? Вы свидитесь, ваше сиятельство, с обоими.

— Я положила иначе. Пусть князь Павел поедет в Варшаву, разберется со всеми долгами и обязательствами сестры и отвезет ее к себе в Киев. Вдвоем они лучше решат, как поступать им в отношении родной матери.

— Ваше сиятельство, это жестоко! Скорее всего, они оба глубоко сознают свою вину и просто не решаются припасть к вашим ногам с мольбой о прощении. Вам ничего не стоит просто намекнуть им о вашей снисходительности, и все разрешится наилучшим способом. Посмотрите, ваше сиятельство, как измучили вы себя мыслями о них обоих. За последние годы вас стало не узнать. Подумайте о себе тоже, ваше сиятельство!