Еретик

— И что мне теперь делать?

Кифа давно ждал этого шага, но чтобы во время Собора?

— Вот хитрая лиса!

Ираклий прекрасно понимал, что прямо сейчас епископ Римский Северин никак не может бросить Вселенский Собор — поймут, как поражение. А значит, собрать совещание ни с Генуей, ни с Венецией не успеет. А между тем там, в Египте прямо сейчас решалось все! Судьба Собора в том числе.

Кифа сосредоточился, мысленно перебрал все, что предстоит обсудить, и вдруг понял, что здесь-то, особенно без Симона, проблем не будет. Потому что самое главное теперь будет решаться там, в Египте.

— Придется ехать.

У селения Бахнаса Амр остановился: разведка донесла о небольшом имперском отряде у Лагуна, возле самого входа в Фаюм.

— Тебе туда не пройти, — поняв, что за весть принесли верховые, покачал головой проводник.

— Почему?

Якуб глянул в карту, опустился на колени и начал — для наглядности — сгребать землю руками.

— Смотри. Это — ущелье. Посреди ущелья — канал из озера в Нил. Пройти в Фаюм можно только вдоль этого канала. А это — оборонительные укрепления справа и слева. Твоих людей будут расстреливать из луков, как перепелок, — пока не надоест.

Амр поднял колено, расстелил карту прямо на нем, нанес то, что изобразил на земле проводник, и сунул карту Зубайру.

— Смотри, брат… они не пускают нас в Фаюм.

— Правильно, — пожал бугристыми плечами эфиоп, — там наверняка есть и скот, и зерно; я слышал, это очень богатый город.

Амр задумался. Фаюм был единственный город на всем пути, где можно было что-то взять, не вступая в заведомо безнадежный бой с регулярной армией империи. Однако ему оставили только один путь — мимо Фаюма, к личным владениям императора. В самую пасть дракона.

— Будем брать Фаюм, — решительно свернул он карту.

— Но как, Амр? — заволновались обступившие его вожди. — Тебе же сказали, что нас там просто перестреляют! Как перепелок!

— Но я-то не перепелка… — усмехнулся Амр.

Симон шел так быстро, как мог, а разлитая в воздухе тревога все нарастала и нарастала. Так что, когда сзади послышался колесный перестук, он уже был готов к чему угодно — даже убить. И даже не за деньги.

— Эй, брат! Подожди…

Симон глубоко выдохнул и медленно развернулся. Из-за поворота выезжала колесница с двумя седоками в холщовых балахонах. Вот только в упряжи были совсем не лошади.

— Тебя подвезти, святой отец?

Симон глянул на запряженных в колесницу четверых крепких, мордатых мужчин, затем — на возницу, и снова — на «тягловую силу». Это были те самые братья-купцы, что подошли вчера к Ираклию выразить свою преданность. И колесница определенно двигалась быстрее, чем он.

— Спасибо, друг, — поблагодарил Симон и запрыгнул в повозку — третьим. — За что вы их так?

Седоки переглянулись.

— Да вот вчера приехали… говорят, мы ваши новые господа.

Симон заинтересованно хмыкнул.

— А потом?

— И сразу нам — долговые расписки от старых господ — все, до единой!

Симон осуждающе покачал головой. Это было очень самонадеянно. Умный господин сначала бы встретился и поговорил со старейшинами.

— И что… много долгов? — поинтересовался он.

Седоки почти одновременно возмущенно пыхнули.

— Они сказали, что по нынешним ценам все мы — уже рабы! А мы никогда ничьими рабами не были! У нас в родственниках — сам император!

Симон рассмеялся.

— Святой отец, — вывернув голову, словно пристяжная, прохрипел крайний из братьев, — объясни ты этому быдлу, что с нами так нельзя!

Симон развел руками.

— Смотря по какому закону, чадо… Вас же Ираклий специально предупредил: будьте осторожнее…

— Шевелись! — заорал один из крестьян и яростно щелкнул кнутом — прямо над широкими затылками. — Что вы, как мертвые!

Колесница дернулась и пошла веселее, а Симон сокрушенно покачал головой. Собор должен был решить и этот вопрос. Урожаи постоянно падали, и вчерашние варвары все чаще решали сняться с земли и двинуться на поиски лучшей доли. И когда лет шесть назад несколько монастырей разом потеряли всех арендаторов, поднялся вопрос о закреплении. И лучшего способа вечно удерживать крестьянина, чем аккуратно загнать его в долговую яму, просто не было. Вчерашние варвары слово держали и силу своих долгов признавали.

Понятно, что юристы [30] Кархедона тут же поставили вопрос о недопустимости рабовладения для Церкви.

— Вы и так владеете душами, — напоминали они, — зачем вам еще и власть над телом?

Но было уже поздно. Понимающие, что без широкого введения рабства огромные монастырские владения съежатся до патриархальных размеров, священники подключили к проработке этого вопроса самых лучших специалистов. Даже таких, как Симон, а он брал за подобную работу о-очень много.

— Свя-той отец! — задыхаясь, проговорил кто-то из середины упряжи, — ты же гра-мот-ный и утон… ченный человек…

— Верно, — охотно принял комплимент Симон.

— Ты же — не чета… этому… быдлу! — прорыдал проситель. — А я такой же, как ты! Я Геро-дота чи-тал!

— Хочешь поговорить о Геродоте? — заинтересовался Симон. — Я — с удовольствием.

Бедняга всхлипнул.

— Я… не могу… сейчас… о Геродоте…

— Шлея слишком натирает, — понимающе кивнул Симон. — В этом и беда, друг, в этом и вся беда…

Он принялся говорить — и о том, что быдло, если уж пользоваться этим термином, сначала следует напоить, накормить и вычесать, а уж потом запрягать… и о том, что быдлу всегда натирает его шлея, а потому думать — что о Геродоте, что о юридических тонкостях своего состояния оно просто не может. Быдлу не до того.

— Вот как тебе сейчас…

Из всего этого вытекало, что господин должен думать и за своего раба тоже, а не попадаться столь глупо, как попались четверо его собеседников, но дошла ли эта мысль до назначения, Симон определить не смог. Превращенным в тягловый скот братьям — в строгом соответствии с его теорией — было не до того. А потом на дороге появились двое всадников, и сердце Симона стукнуло и замерло. То, что эти люди едут по его душу, он определил еще до того, как встретился с ними глазами.

Сводный брат императора, а если быть совсем точным, первый сын высокородной Атенаис-Епифании, названной матери императора и одной из жен экзарха Ираклия Старого, генерал Теодор стоял огромным лагерем неподалеку от Никеи — не так уж далеко от Фаюма. Однако спугнуть добычу он права не имел.

— Что там? — сразу же спросил он гонца из Лагуна и принял свиток.

— Они движутся вдоль русла.

— В Бахнасе были?

— Уже прошли.

Теодор засмеялся и вскрыл письмо. Здесь писалось почти то же самое, но более подробно. И главное, что было совершенно ясно, Амр не остановится. Едва его войска прошли Бахнасу, они были обречены напасть на Фаюм. Вот только и этот почти неприступный город был пуст, а значит, Амр просто обязан заступить за Ираклиевы столбы. А вот это уже означало войну.

— Иоанн просит помощи, — рискнул сказать гонец.

— Я вижу, — кивнул Теодор, — он пишет об этом. Я не оставлю эту просьбу без внимания, а пока пусть стоит, где его поставили. Иди, отдыхай.

Гонец развернулся и отправился на кухню перекусить, а Теодор свернул письмо и мысленно перебрал все, что следовало сделать. Никакой помощи Иоанну в этом перечне не значилось, — просто потому, что для начала Амр должен увязнуть — по уши. Теодор огляделся по сторонам и жестом подозвал своего собственного гонца.

— Езжай в Александрию и найди командующего флотом. Скажи, птичка в силках. Пусть начинает.

Он понимал, что чуть-чуть опережает события, и Амр еще не дал формального повода для встречных действий. Однако Теодор знал, как важно чуть-чуть опережать противника. Ну, а повод для ответного нападения на морские крепости курейшитов и оккупации ведущего к Индиям [31] пролива должен был появиться со дня на день.