Волхв (СИ)

— Полкаша, присмотри за лавкой.

Тот кивнул и разровнял ряд сладких петушков.

— Там готовые сапоги лежат, ежели Куча Мамин придет, отдашь ему.

— Хорошо, а ты куда собрался, надолго?

— Я? — Смагин на миг задумался, — я в слободу, проведаю аз-саков, готовые сапоги отнесу, да заодно — они у меня еще несколько пар хотят заказать — так мерки сниму.

— Добро, — кивнул сосед, не особо прислушивающийся к объяснению Клёнки, — отдам, если спросит.

Он отработанным движением закинул широкую лямку через голову и повернулся, так и не взглянув на Смагина, к постепенно заполняющемуся торжку.

Всю дорогу из города Клёнка, почти не смотревший по сторонам, обдумывал, куда же спрятать книги. Ехать к родителям он не решился, чтобы лишний раз не подставлять родных людей (и так попы косятся). Он сообразил, куда отправиться уже на самом выходе из городских ворот. Конечно, к Вавиле — кузнецу, что живет в слободе. Клёнка не знал точно, но догадывался, что тот поддерживает тесные отношения со староверами, а крест, который он носит на шее, служит ему больше для отвода подозрительных глаз, нежели для прямой надобности.

Смагин вышел из-под тени высоких бревенчатых ворот, кивнув знакомому стражнику на посту, и взял направление на слободу, до которой от города было не больше пяти верст.

Глава 4

Укатанная тележная дорога, в этот час пустынная, легко пружинила под длинными ногами Смагина. Легкая пыль, завихряясь в крошечные буруны, поднималась за его подкованными сапогами. Кленка приложил ладонь к переносице козырьком. На небе ни облачка. И так с самого утра. А после обеда солнце вообще, словно сошло с ума — так пекло, что хоть бросай все дела и лезь охлаждаться в выглядывающую из-за деревьев небольшую речушку Иню. Жаль некогда, надо спрятать книги. Смагин оттер со лба крупные капли пота и прибавил шагу. До спасительного леса, где в тени высоких сосен заманчиво разливалась легкая прохлада, оставалось около половины версты, когда впереди показался выезжающий из-за деревьев княжеский разъезд — десяток дружинников в кольчужках, с мечами и топорами. За спиной у каждого выглядывала дужка лука.

Бежать было поздно. Они заметили Смагина и, о чем-то переговариваясь, подхлестнули лошадей. Клёнка покрепче перехватил короб и мысленно перекрестился: «Пронеси мать-богородица, святая дева, — подумал и добавил, — Ладушка, мать богов наших».

А они уже подъезжали. Конные дружинники, одергивая коней, окружили поднявшего голову Смагина. На него дохнуло густым потом, конным и человеческим, и запахом нагретой кожи. Он-то этот запах отличит от любого.

— Привет, Смагин, — его окликнул, узнавая, десятник — здоровый рубака с лихим русым усом, — куда в такую жару собрался?

Сапожник, кроме десятника, заметил и еще одного знакомца, добродушного крепыша с длинным волосом, подхваченным на лбу перевязью, которому он делал сапоги в прошлом году. «Как же его зовут? — напряг память Клёнка, — по-моему, Никита». Тот тоже узнал сапожника и приветливо кивнул ему. У Клёнки немного отлегло. «Может, и пронесет, главное, держать себя уверенно», — вспомнилось правило, которому его учил отец в детстве, тоже не раз попадавший в похожие ситуации и как-то умудрявшийся из них выбираться без видимых потерь.

Смагин быстро улыбнулся и приподнял короб:

— Вот, сапоги несу в слободу. Ваши ребята заказывали.

Десятник цепко глянул на короб:

— Никита, проверь.

Смагин обмер. Он почувствовал, что в этот жаркий день ему вдруг перестало хватать воздуха. Его бросило в пот, и чтобы не показать дружинникам разрумянившееся лицо, он наклонился над коробом и в этот момент жутко пожалел, что не захватил с собой готовые сапоги Кучи — было бы что показать. А так, похоже, все. Приехал. Если его задержат и доставят в город, там быстро сообразят, откуда у него книги, и тогда голову под топор, однозначно.

Он не двигался. Медленным шагом подъехал Никита. Его конь оказался между десятником и Смагиным. Невольно он загородил короб от взглядов товарищей. Не торопясь вытащил из-за пояса топор и его длинной ручкой приподнял кусок тряпки, прикрывавшей поклажу. Мгновение он рассматривал содержимое короба, затем опустил тряпку.

— Хорошие сапоги делает Клёнка. Кому-то еще повезло, — громко сказал он, разворачивая коня. Тронул повод и, по-прежнему не глядя на Смагина, отъехал.

Дружинники оживились, и Смагин понял, что эти мгновения и для них прошли в напряжении.

— Ну, паря, топай дальше, — десятник погладил коня по шее, — и больше нам не попадайся, — и хахакнул, — шучу, не боись. Двигай, хлопцы. А то мы так домой к вечеру не попадем.

Дружинники одновременно тронули коней. Смагин дождался, пока они удалятся на почтительное расстояние, и только после вздохнул всей грудью — пронесло, и повернул к лесу. То, что только что произошло, надо было обдумать.

Почему Никита его не выдал, Смагин примерно догадывался — к книгам староверов, несмотря на все поповские вопли о бесовщине, якобы упрятанной в них, большинство русичей относились с уважением. И это уважение не смогли перебить ни князь с прихвостнями, ни христианские проповедники.

Книги стоили очень дорого, и тот, у кого они появлялись, сразу будто бы поднимался в иерархии горожан на одну ступень. Теперь к владельцу книги заходили, чтобы послушать вечерком хозяина, которой обычно с удовольствием читал берестяные страницы гостям. Книга была миром, в котором образами рассказывалось о былых временах, и тех, кто такие образы — встающие в воображении картины — видел, считали счастливцами и любимцами богов. Смагин образы видел.

Клёнка, хоть и считался христианином, но принять все порядки, которые ему и его соседям по городу навязывали попы, не мог. «Взять, к примеру, вот эти книги, — рассуждал он, срывая травинку на лесной обочине, и зажимая ее зубами, — ну, какая там может быть бесовщина? Испокон веку кто-то умел читать такие книги, а кто-то не умел.

Это как в моем сапожном деле, не все же могут себе сапоги точать. Что же из-за этого всю обувку перевести надо? Попы не умеют видеть, вот и злятся, наверное, завидуют». Клёнка выплюнул травинку и оглянулся. Тишина стояла в лесу, лишь где-то вдалеке перекликались две кукушки. Комарики изредка присаживались на шею и голые руки Смагина, но как-то ненавязчиво, и он легко избавлялся от них, щелкнув очередного кровопийцу ладошкой. Дорога после городской суеты и сидячей работы казалась лёгкой, и он сам не заметил, как впереди проглянули сквозь сосновые стволы крайние прясла слободских усадеб.

Слобода — небольшой пригород, где издавна селились ремесленники, аз-саки, которых все чаще называли по-новому — казаки, и разные служивые люди. В свое время слобода первой встречала вражеские дозоры и пока навязывала врагам неожиданную битву, город, предупрежденный сигнальными кострами, успевал подготовиться к осаде. Последние лет двадцать вороги в эти края не заглядывали, и слобода постепенно превратилась просто в небольшое село. Хотя караулы по-прежнему стояли на вышках, и разведчики периодически выходили в дальние походы, но были они полностью учебными. Давненько не слышали эти места у подножья великого Уральского камня звона скрещивающихся мечей и тугого спуска натянутой тетивы.

Дом и кузница Вавилы стояли на противоположной окраине слободы. Пока Клёнка проходил ее широкие улочки, иногда здороваясь со знакомыми и незнакомыми слобожанами, навстречу ему пару раз с гиканьем и свистом (куда родители смотрят?) пронеслись на полном скаку несколько всадников — мальчишек лет десяти на грозного вида скакунах, без сёдел. Клёнка незаметно качнул головой: «Ох, уж эти казачата, хлебом их не корми, дай поноситься сломя голову на лошадях».

Вавилу Смагин увидел издалека. Тот — невысокий, но необычайно широкий в кости, с запотелым головотяжцем, поддерживающим густую белокурую шевелюру, и слегка прищуренными умными глазами в своем неизменном кожаном переднике, одетом на голую грудь, сидел в тенечке под рябинкой у кузни — отдыхал. Дверь в кузню покачивалась открытая. Из нее доносилось шипение раскаленного металла, который опускается в воду. Заметив Смагина с коробом, он поднялся навстречу, улыбаясь.