Море согласия

— Восемнадцать коронад! — заплетающимся языком хвастался Басаргин. — Восемнадцать... И четыре фальконета... Как дам — и Баку не будет!

— Завтра, завтра, — отмахивался Пономарев. — Сегодня некогда. — Он был покрепче многих других и еще не опьянел.

— Завтра я отслужу вам обедню, — обещал, обнимая Пономарева, корабельный священник, батюшка Тимофей. — Помолимся, потом стреляй в кого хошь...

Подвыпившие офицеры Формицин, Иванов и Линицкий, считая, что дальше пребывать за столом весьма опасно — можно упиться до чертиков, незаметно сбежали на причал и, хохоча, двинулись к портовым воротам. У входа на набережную им повстречалась Люсенька.

— Господа, не скажете, где шкоут? — спросила она и пояснила смущенно:— Мне нужен лейтенант Остолопов...

— Так он же уплыл на Сару!— удивленно сообщил Формицин. — На рассвете еще, когда все спали. — Моряки, взявшись под руки, ринулись в ворота.

Люсенька смотрела на стоявшие у причала корабли и ничего не могла понять. В голове не укладывалось — почему Аполлон Федорович не зашел проститься.

В АСТРАБАДСКОМ ЗАЛИВЕ

Корабль Багир-бека благополучно достиг острова Сара, принял со шкоута муку и, следуя вдоль персидских берегов, при сильном попутном ветре вошел в Астрабадский залив. Якорь был брошен ночью.

Бек проснулся от неистового отдаленного лая собак. Вышел на палубу. Вдали виднелись Астрабадские горы, покрытые густым лесом. Горная цепь подковой огибала за лив. В предрассветной дымке едва угадывались селения — далеко-далеко над лесом тянулись к небу синие столбики дыма.

Собаки лаяли на бриг. Они были приучены встречать каждый корабль, каждую лодку громким лаем: Астрабадский залив был знаменит ночными разбоями и поэтому берега его постоянно охранялись.

Каждая персидская деревенька содержала сторожей-гявдаров (Гявдары — так в ту пору в этих краях называли цыган). Они жили в шатрах по всему берегу. Днем гявдары спали или предавались веселью. Но и тогда несколько человек сидели на верхушках деревьев, следили за морем. Стоило в заливе появиться хотя бы маленькой лодке, сразу поднималась тревога. Ночью гявдары ходили по берегу с собаками.

Сейчас только-только рассвело, и гявдары, убедившись, что в заливе остановился давно знакомый персам бриг «Гашим», уводили собак. Было видно как шли они в широкополых шляпах, сдерживая впереди бегущих псов.

В желтом аба (Аба — арабский плащ без рукавов, из верблюжьей шерсти) и черной папахе, заложив руки за спину, бек смотрел на берег. Перед ним лежали родные места. Здесь он родился. Отсюда ушел в Ленгеруд и сказочно разбогател. А потом купил у астрабадского хакима этот залив, со всеми тридцатью двумя речками.

Бек и теперь бы служил персидскому владыке, если б Фетх-Али-шах не проиграл войну России. Но, неисповедимы пути аллаха — чему быть, того не миновать: море почти целиком стало русским, стал русским подданным и Багир-бек. Не мог же он потерять рыбные култуки, заплатив за них тысячи тюменов чистым золотом! Выгодно это было и шахским властям, так как рыбными култуками в заливе пользовался русский подданный, но деньги за аренду текли в шахскую казну...

На персидских берегах, особенно в Астрабадском заливе, Багир-бека встречали как своего близкого. Он привозил множество российских товаров, снабжал хакима шпионскими сведениями о России, а уезжал назад, в Баку, с полными трюмами красной рыбы. Ничего не омрачало вольготную жизнь купца, кроме дерзких поползновений Кията— -отвоевать исконно туркменские култуки Гургена и Атрека. И сейчас, прибыв в залив, бек страшился, что с приходом на восточный берег русских судов, возникнут неприятные осложнения.

Багир-бек смотрел на зеленый лесистый берег и не слышал, как сзади к нему подошел капитан брига, Амин-хан. Он был в черной форме, какую носили русские военные моряки, только без погон. Черная кучерявая борода делала его похожим на индуса. И глаза большие, черные, с голубоватыми белками заставляли думать, что он чистый индус.

— Дженабе-вели, — сказал Амин-хан. — Смею вам доложить, что ночью мной был встречен разбитый туркменский киржим (Киржим — туркменская плоскодонная парусная лодка) с тремя рыбаками. Людей мы подняли на борт, сейчас они в трюме...

— Чьи они?— с любопытством спросил бек.

— Кията...

Багир-бек хмыкнул и растерянно затоптался на месте. «Еще не успел сойти на берег, а уже собака-Кият о себе знать дает! Не дурное ли это предзнаменование?»

— Ночью был сильный ветер, — начал пояснять Амин-хан. — Мы никак не могли попасть в залив. Вдобавок, темнота мешала. И вдруг увидели огонь в стороне. Думали, маяк на косе. Я повел бриг на огонь. Оказалось — это не маяк, а разбитый киржим и люди с факелами. Они и спасли нас. Не будь их — мы проскочили бы мимо Потемкинской косы и не попали бы в залив...

— Приведи их сюда, — коротко сказал бек и повел глазами, как голодный кот.

Трое в холщовых белых рубахах и штанах — джуль-бар — по медвежьи пошатываясь, подошли к беку и остановились. Багир-бек. покрутил ус, спросил со слащавой улыбкой:

— Как же так, моряки, Оказались вы в моих водах? Разве не знаете, что за воровство чужой рыбы хаким Мех-ти-Кули-хан судит праведным судом божьим?

— Буря сильная, хезрет-вели (Хезрет-вели — нечто вроде «ваше высочество»)... Разве мы виноваты,— ответил за всех седой сутулый старик — самый старший из троих. — Видит бог, не за рыбой мы плыли, а везли нефть Киятову в тулумах (Тулум — кожаный мешок) на базар, в Кара-Су. Пять киржи-мов доплыли благополучно, а наш ветром подхватило — снесло парус...

— Ладно, посмотрим... Посидите пока, — нетерпеливо сказал бек и отвернулся. Туркмены, окруженные моряками и амбалами, затравленно потоптались на месте и сели, прислонившись спинами к борту. Багир-бек сказал капитану, чтобы спускали баркасы и плыли к берегу. Сам вошел в каюту, увидев, что слуги понесли туда утренний кофе...

Шатер бека поставили возле речушки Касма-Киля, на зеленой лужайке, усыпанной мелкими синими цветами. Саженях в пятидесяти от нее начинался лес. Опушка его была усеяна шатрами гявдаров. Бесшабашные и назойливые, как все цыгане, гявдары тотчас пришли к беку. Красивые большеглазые гявдарки в широких складчатых юбках и цветастых кофтах, закрутили бедрами, согревая моряков похотливыми улыбками. Бек сидел у входа в шатер и наблюдал за женщинами. Те, не стесняясь, протискивались к нему. Предлагали погадать на руке, на картах. Спрашивали, какими товарами купец торговать будет.

— Все для вас, дорогие мои, — рассыпался перед ними бек.— Берлинскую шерсть завез, деминтон белый, бумазею, бусы из самоцвета — бечата и бирюзу... А мужьям вашим— деготь ямный и „корчажный, карты атласные и простые, уздечки с серебряной насечкой... Бегите-ка, дорогие мои, по всем своим бурдеям (Бурдей— цыганское жилище) да во дворы персидские, зовите людей, чтобы на базар шли!

Поодаль от шатра, у громадной чинары гостинодворцы уже облюбовали себе место — где товарами да мукой торговать. Топтались, теребили бороды, потирали руки. Торговля обещала быть спорой. От брига плыли два шестнадцативесельных баркаса с мукой и лодки помельче с разными товарами. А к берегу, по дороге, выходящей из лесу, тянулись персидские крестьяне — пешие и конные. Катились большеколесные арбы.

Скоро образовался шумный базар.

Бек сидел в кресле и не спускал глаз с опушки леса. Еще как проснулся, он послал в Ноукент слугу за братом. Теперь поджидал его. Наконец дождался: из лесу выехали три всадника в латах и шлемах. В одном из них бек узнал Мир-Садыка. Тот заметив шатер у речки, пустил коня вскачь. У самого шатра осадил скакуна, спрыгнул и прямо с камчою в руке кинулся в объятия.

— Да ниспошлет тебе аллах высшего уважения в этом свете, Абуталиб!— радостно, с хохотом, запричитал Мир-Садык. — Дай бог тебе здоровья и семье и двору...

— Спасибо, дорогой мой... Спасибо, Садык-джан! — растроганно отвечал Багир-бек, похлопывая брата по плечу и затаскивая его в шатер.