Сын охотника

Константин Эрендженов

Сын охотника

Перевод с калмыцкого

Часть первая

Летающие шапки

Стояли дни «скулящих собак». Так искони прозывали калмыки знойную середину лета, когда в балках и лиманах до дна высыхает вода и даже собаки не выносят жары – жалобно скулят и повизгивают.

Босиком на землю в такое время не ступишь, да и обутым ходить нельзя: подошвы горят и скручиваются, как бараньи шкварки на раскаленной сковородке. Пасти стадо в такой испепеляющий зной невозможно. Прикрыв голову мокрой тряпицей, люди отлеживаются в кибитке или под каким-нибудь кустиком.

Но где укрыться от палящих лучей бедным животным? Утром, чуть подымется солнце, быки и коровы задирают хвосты и бегают как ошалелые. На них нападает «бзык». Овцы, наоборот, скученно стоят на месте, уткнув голову друг под друга. В такие дни они теряют все, что нагуляли на благодатных весенних пастбищах.

До синевы нагретый воздух тяжелым дымным маревом висит над степью, зыбко покачивается, словно волны на море.

Сегодня в самый полдень на этих огненно-синих волнах вдруг появилась двугорбая верблюдица. Впереди на ней сидел взрослый, позади – подросток лет четырнадцати. К переднему горбу были привязаны два ружья – берданка и двустволка. По этому оружию каждый степняк узнал бы в мужчине Хару Бурулова, самого удачливого охотника во всей округе.

Верблюдица ленивой рысью двигалась вдоль оврага, этак величаво плыла, словно вышедшая из сказки царица степей. Но и она докучливо ныла, сердилась, что гоняют ее по выгоревшей степи. Верблюдица недавно была острижена, и голая темно-серая кожа ее покрылась крупными каплями пота. Рыжая попона из кошмы промокла насквозь и почернела, а по краям ее выступили белые пятна соли. Издали казалось, что это кайма, украшающая попону.

Под стать этой убогой сбруе и одежда охотников. На отце – пыльного цвета армяк и огромный лохматый малахай, закрывающий не только голову и шею, но и плечи. Сын в таком же малахае, надежно защищающем от зноя, и в легкой отцовской рубахе, расстегнутой на черной от загара груди и с закатанными до локтей рукавами. Оба – в чиненых-перечиненых, порыжелых от частой ходьбы по степи сапогах.

Внешне Хара Бурулов ничем не выделяется среди жителей своего селения. Роста небольшого. Лицо, высушенное до черноты, редкие черные усы подковой уже посеребрились, и не столько от старости, сколько от забот и волнений. Все у Хары, как и у других степняков. Разве только нижняя губа кажется больше обычной. Но это, по мнению Мергена, сына охотника, оттого, что она все время работает. Обдумывая что-нибудь на охоте, отец нижней губой зажимает кончик длинного левого уса и так держит его, пока не найдет способа обмануть зверя. Мерген верит, что эта привычка действительно помогает отцу в трудную минуту, и сам пробует делать так же. Но усов-то у него еще нет. Во всем же остальном Мерген успешно подражает отцу. В разговоре немногословен, как и отец. Попусту не смеется. И никогда не хвастается охотничьей удачей. Хара никогда не хвалит сына, но в душе радуется, что растет настоящий охотник, может быть, в чем-то лучший, чем он сам.

Бурулов не случайно выбрал знойный день для охоты на волков. В такую жару хищник прячется по оврагам, ищет себе тень и не думает об охоте. Ну, а уж если добыча появится где-то рядом, да еще сама о себе даст знать, как эта крикливая верблюдица, тут и самый ленивый поднимется. На это и рассчитывал охотник, отлично знавший повадки зверья. Уверенный, что серые хищники залегли в конце оврага, Хара туда и направил верблюдицу.

Сын ухватил его за руку:

– Папа, а если волков соберется много, да нападут на верблюдицу?

Заскорузлыми землистыми пальцами отец поскреб черную щетину на подбородке и сказал с явной иронией:

– Где те волки, что осмелятся напасть на таких охотников, как мы с тобой!

А между тем верблюдица приближалась к оврагу, и подростку казалось, что он уже видит множество волчьих глаз, выглядывающих из-за обрыва. Но чтобы не показаться трусливым, он молчал. А отец словно дразнил невидимых еще зверей: приблизившись к оврагу, поехал вдоль него.

– Папа, волки увидят!

– Угу, – кивнул отец, неотрывно глядя в ту сторону, где могли появиться волки. – Они слышали голос верблюдицы, а теперь и увидят ее.

– Зачем же их дразнить? – дрогнувшим голосом спросил сын.

– Мы их раздразним еще и по-другому. Сделаем так, чтобы волки подумали, будто верблюдица вдруг упала – и дух из нее вон. Вот тогда они смело высунутся…

При этом отец повернул прочь от оврага в балку. Высохшее дно низинки потрескалось так, будто бы сюда высыпали множество битых глиняных тарелок. Здесь отец остановил верблюдицу, заставил ее опуститься на колени и лечь. Слезли на землю. Отец немного постоял, зажав по привычке кончик левого уса нижней губой. Потом кивнул какой-то своей мысли и снял берданку. Пройдя до края балки, присел у обрывчика. И, посмотрев назад, бросил сыну свой большой лопоухий малахай.

– Сядь возле верблюдицы и подбрасывай то мою, то свою шапку.

Мерген на лету подхватил шапку отца и спросил, зачем нужно так делать. Хара пояснил, что эти растрепанные, лохматые шапки, взлетающие вверх, волки могут принять за воронов, кружащихся над павшей верблюдицей, и прибегут в надежде на поживу.

Мерген стал подбрасывать то свою, то отцову шапку. Взлетая, старые овчиные шапки с отвислыми ушами действительно были похожи на воронов, то поднимающихся, то опускающихся над одним и тем же местом. «Как он догадался, что волки примут эти лохматые шапки за воронье?» – думал Мерген об отце, непрерывно подбрасывая и на лету подхватывая то одну, то другую шапку.

Это была веселая игра. Но чем же она кончится? Мерген с любопытством посмотрел на отца. Тот, все так же губой пощупывая ус, сосредоточенно смотрел из своей засады в сторону волчьего оврага.

– Бросай, бросай! – стал понукать отец, казалось, даже не глянув на сына. – Сейчас пойдут! Бросай!

Мерген опять занялся шапками и вдруг словно какой-то дымок увидел впереди. Повыше подбросив шапку, более пристально глянул на овраг и понял, что это не дымок, а пыль. И движется она клубами в их сторону.

– Бежит! – процедил отец сквозь зубы. – Но ты не останавливайся, даже когда выстрелю.

Когда Мерген глянул в третий раз, он увидел волка, бежавшего с раскрытой пастью и высунутым языком. За ним-то и вздымались клубы пыли. Теперь смотреть уже было некогда. Мерген знай подкидывал шапки. Ему вдруг почудилось, что он слышит тяжелое дыхание хищника. Мерген вовсю заработал руками, и его «вороны» стали взлетать еще чаще.

Выстрел раздался так неожиданно, что Мерген даже подскочил. Глянул туда, где только что бежал волк, и, к своему ужасу, увидел удаляющуюся в обратную сторону тучку пыли. Раздался второй выстрел, и тучка поднялась вверх, зависла над убитым волком. «Промахнулся с первого выстрела, – со стыдом за отца подумал подросток, – только вторым уложил».

А отец встал и призывно махнул рукой:

– Иди к первому, а я ко второму. Может, я его не до конца…

Лишь теперь Мерген понял, что он не заметил, когда упал первый волк, а видел только убегающего второго. И порадовался за отца.

Первый выстрел оказался настолько метким, что пуля попала матерому прямо в лоб, между глаз, да и второй был убит наповал.

Погрузив на верблюдицу туши волков, удачливые охотники возвращались в хотон. Верблюдица, поняв, что едут домой, перестала кричать и по мере приближения к хотону все ускоряла бег. Она бежала, вытянув шею на всю длину и далеко выбрасывая длинные узловатые ноги. По древнему обычаю, объехав хотон по солнцу, Хара остановился у своей кибитки. Верблюдица тут же опустилась на колени, чтобы скорее сняли неприятный груз. Охотники не заставили себя ждать. Сняли поклажу и отпустили ее. Но верблюдица ушла на волю не сразу. Обернувшись, она с явной брезгливостью, казалось, даже с возмущением выплюнула свою жвачку на туши волков и лишь после этого презрительного плевка важно ушла прочь.