Ирод

— Я рад вас видеть, — сказал Цезарь, обращаясь преимущественно к Митридату и к Антипатру с Иродом, и, по-видимому, мало замечая Антигона.

Последний понял это. Он знал, что Антипатр, угрожая Риму, ищет одного — оттеснить от власти последних потомков Маккавеев, которым дорога независимость Иудеи. Он знал, что властолюбивому идумею не дает покоя иерусалимская корона — быть хоть рабом в Риме, но царем в Иудее.

Дрожа от волнения, он выступил вперед.

— Всемогущий повелитель, — начал он со слезами в голосе, — рассуди нас с Антипатром и его сыновьями. Я — потомок царей Иудеи и сын последнего царя Аристовула, — он говорил медленно, как бы задыхаясь и с трудом подбирая слова. — Его отравили приверженцы Помпея за то, что ты освободил его из мамертинской тюрьмы, с почестями и с двумя легионами отправил в Сирию против Помпея... Да, его отравили за преданность тебе, Цезарь. Бедный отец! Бедный царь Иудеи! Его тело даже лишено было погребения в родной земле... Верные слуги царя долго сохраняли его царственное тело в меду, пока Антоний не приказал отослать его в Иудею для того, чтобы оно нашло свое вечное успокоение в наших царских гробницах... О, великий Цезарь! Слезы мешают мне говорить... Прости... За отцом вслед погиб и мой брат Александр-царевич: по повелению того же Помпея ему отрубили голову... О, Иегова! Ты видел эту прекрасную голову не на блюде, как голову его убийцы, а в прахе, под ногою палача...

Цезарь незаметно вздрогнул. Он вспомнил голову Великого Помпея на блюде... Что ждет его самого?

— Голова за голову — таков суд Иеговы, — продолжал Антигон, нервно утирая слезы. — И что же? Мы, цари Иудеи, потомки славных Маккавеев, изгнанники! Нас, как бродяг, как нищих, великодушно принял Птоломей, владетель Халкиды... И вот я перед тобой, великий Цезарь, я — жалкий проситель за себя, за мать свою, за братьев, за сестер... А тот, который из лести подвязывал ремни у сандалий Помпея, тот, который...

Антипатр не выдержал. В нем заговорила идумейская кровь. Ирод тоже схватился под плащом за свой дамасский меч. Но отец предупредил его. Несмотря на присутствие Цезаря, он заметался, как тигр, и стал срывать с себя одежду.

— Смотри! — захрипел он злобно, показывая на свои раны. — Чтобы доказать мою верность великому Цезарю, я не буду прибегать к словам, если я даже буду молчать, мое тело слишком громко говорит за меня.

Он стоял страшный, обнаженный до пояса. Все мускулистое смуглое тело его было в рубцах. Иные раны были свежеперевязанные.

— Смотри, — продолжал он, — это раны свежие, которые еще не затянулись... Их обмывали воды в тот день, когда великий Цезарь вводил Клеопатру во дворец ее предков. Из этих ран еще сочилась свежая кровь, когда из Нила вынули мертвое тело Птоломея, противника великого Цезаря. А кто загнал его в Нил? Вот этот идумейский меч, который иззубрен о доспехи египтян. А ты что делал в это время?

— Но у меня не было войска, — отвечал Антигон, — оно оставалось в Иерусалиме, у моего дяди, у первосвященника Гиркана.

— Да! — возразил Антипатр. — Но дядя не прислал этого войска племяннику, Гиркан доверил его мне, идумею, а не потомку Маккавеев. Мало того, он, через меня, писал египетским евреям, чтобы они приняли сторону Цезаря, а не сторону Птоломея.

— Вот его письмо, — сказал Ирод, показывая сверток. — Повелитель! — обратился он к Цезарю. — Позволь мне к словам моего отца присоединить и мое слово. Когда мы вместе с этим человеком, — он указал на Антигона, — учились в Риме эллинской и римской мудрости и однажды спускались с высоты Капитолия на Форум, этот человек, остановившись перед изображением волчицы, кормящей Ромула и Рема, сказал: «Вот Рим, детище волчицы, в каждом римлянине течет кровь волка, и оттого ненасытный Рим жаждет пожрать Вселенную; теперь Цезарь пожирает Галлию и Британию, Серторий — Иберию, Помпеи — Сирию; они пожрали Грецию, скоро пожрут Египет. Но Иегова не допустит их пожрать Иудею с народом избранным: ему уготовано владычество над миром, а мы, Маккавеи, посланники Иеговы. Как Иисус Навин остановил солнце, так мы остановим римских орлов — ни шагу далее». Вот его слова, великий Цезарь.

Цезарь слушал молча, как беспристрастный судья слушает тяжущиеся стороны. Антигон был бледен.

— Да, — сказал он глухо. — Да, Ирод, мы вместе с тобой учились у Цицерона красноречию, и ты теперь доказал, что ты его ученик. Но если бы бронзовая волчица, о которой ты говоришь, слышала тебя теперь, то бездушная медь, наверно, воскликнула бы: «Ты лжешь, Ирод, перед лицом Цезаря!» Тогда выступил Митридат.

— Нет, лукавый Иудей, — сказал он, — если бы ты повторил эти слова перед бронзовой волчицей, то ее металлическая лапа дала бы тебе пощечину. Не ты ли, встретив меня у Пелузиума, когда я спешил на помощь к Цезарю, сказал окружавшим тебя онийским евреям: «Вот идет евнух Цезаря!», и при этом воскликнул: «О, Сион! Да будет бесславие Пергама тебе уроком! А ты, евнух римского волка, — крикнул он мне, — иди и скажи этому волку, что Иегова не позволит ему ворваться в овчарню избранного народа; уже подали ему на блюде голову другого волка — это Помпея! Скоро и его плешивая голова будет гнить на том же блюде».

— Это он говорил так дерзко потому, — пояснил Ирод, обращаясь к Цезарю, — что тогда прошел слух, что римляне будто бы заперты в Брухиуме и скоро все римляне будут перерезаны, а за твою голову, повелитель, будто бы Птоломей обещал золота весом, равным весу головы.

— Маловато, — улыбнулся Цезарь, — мою голову, когда я был еще почти мальчиком, пираты оценили в двадцать талантов, а я им дал пятьдесят.

Антигон был уничтожен. Он стоял бледный, растерянный.

— Успокойся, потомок Маккавеев, — обратился к нему Цезарь, — римский волк не только не ворвется в овчарню Иеговы, но он даже прикажет ее починить... Какая часть иерусалимских стен разрушена Помпеем? — спросил он Антипатра.

— Разрушена часть северных стен и башня, — отвечал последний.

— Хорошо. От имени сената и народа римского я позволяю возобновить разрушенные стены, — сказал Цезарь.

Антипатр и Ирод поклонились в знак благодарности.

— Гиркана же я утверждаю в сане первосвященника иудейского народа. Я знаю — народ его любит. Сам же он, по кротости характера и по благочестию, достоин быть судьею своего народа. Ты же, достойный вождь Иудеи, — обратился Цезарь к Антипатру, — избери высокий пост по твоему собственному желанию. Какой именно?

Антипатр уклонился от прямого ответа. В душе он лелеял царский венец.

— Великий Цезарь! — отвечал он после недолгого молчания. — Позволь мне предоставить меру награды самому награждающему.

Цезарь, немного подумав, сказал:

— Ты заслужил высшей награды, какую только может предоставить тебе Рим: именем сената и народа римского я назначаю тебя прокуратором над всей Иудеей. Этот акт дружеского союза с Иудеей я отправлю в Рим, дабы вырезан был на медной доске и поставлен в Капитолии вместе с другими государственными актами.

Ирод, отошедший в эту минуту за колонны, поддерживавшие передний купол дворца, появился оттуда, держа в руках массивный золотой щит художественной чеканки.

— Щит этот, работы иерусалимских художников, подносит Иудея Риму как эмблему того, что последний с этого знаменательного дня станет навсегда несокрушимым щитом первой, — сказал Антипатр, передавая щит Цезарю.

— Что же мне остается от наследия моих предков? — в порыве отчаяния воскликнул Антигон. — Права рождения... царственная кровь, текущая в моих жилах... великие заслуги Маккавеев перед иудейским народом... все это попрано, забыто!

— Нет! — строго отвечал Цезарь. — Права рождения, царственная кровь в твоих жилах, древность рода — все это остается при тебе; заслуги Маккавеев также почтены иудейским народом и историей. Но где твои личные доблести? Что ты сделал для Иудеи? Царские дети, как и дети рабов, не рождаются в порфире и со скипетром в руке. То и другое они должны заслужить сами. Наследие отцов — это пагуба для их детей. Богатство отцов, слава их имени, власть, скипетр, переходя по наследству к детям, только развращают их, делают беспечными к оказанию личных доблестей.