Моя Игрень (СИ)

Галабурда Кирилл

Моя Игрень

Зимою 2015 года меня, безработного, служба занятости направила на собеседование. Метеослужба готова была меня взять. Но проблема, что нет у меня военного билета. Подождать улаживания вопроса метеослужба согласилась. Но военкомат обязал обследоваться на медкомиссии. Время шло. Внезапно попался психиатру Жовтневого РВК. Которая настояла, чтоб обследовался в Днепропетровской клинической психиатрической больнице на Ксеньевке. Это займёт у меня 21 день. Еду за город.

Обстановка

Ксеньевка была посёлком. По мне, больше похоже на парк. Пустые рисованые стены, вылинявшие корпуса, красные пищеблоки, церквище, мохнатые трубы, деревья, деревья, деревья. Местные носят еду вёдрами, забегают ещё на ближайшие торговые точки. Дохожу до 1 отделения. Не зайти. Надо звонить.

Внутри вестибюль. Больные тут общаются со своими посетителями, поедая передачи. У входа медсестра. Не войти, не выйти без оной. Входную дверь открывает. В её кармане дверная ручка. Кому надо внутрь, она ручку достаёт и впускает. Далее коридорчик. Становится страшно: выбежать уже не смогу. Идти надо мимо кабинетов. Это чтобы психиатры видели, кто в(ы)ходит. Следующая дверь — аналогичная. Теперь я заперт. Внутри тёмного коридора, по которому туда-сюда ходят они. Это вроде купейного спального вагона. Только в разы больше. Вместо купе — палаты. Коридору приросток — это столовая. За решёткой. Ковры, диваны, телевизор. И толпы гуляющих.

Телефон отобрали. Что ни случится, на помощь уже не позовёшь. Правда, кое-кому телефоны разрешены. Обследуемым. Меня вызывают общаться в определённое время на телефоне стационарном. И слышно меня не только собеседнику.

Палаты заурядные, больничные. Лишь окна зарешечены. А в окне — мрак. Хуже всего, что неодинок.

Жизнь общественная делает обычные вещи проблемой. Соседи храпят, едят. Нельзя пукнуть и ноздри ковырять. Люди друг друга раздражают.

Курилка — предбанник, у которого решётка на двери. Говорят, якобы накурено достаточно, чтобы сигаретами не пользоваться. Грязно, словно при ремонте. Свечение лампочки тоже грязное.

Туалет и ванная за дверьми стеклёными. Однажды, проходя коридором, я видел обнажённого толстяка, принимающего душ. Какающему приходится сталкиваться с писяющими, курящими. А то с рычащими соседями. Унитаз один. А рядом очки. Окно распахнуто — сиди мёрзни.

Где надо глаз, и вовсе двери нет. Палата для буйных. Все связаны. Блеют и стонут, и ругаются, каждую пятую минуту — стук. Медсёстры между кроватями снуют. У палаты в коридоре диван. С этого дивана медсёстры наблюдают. Круглосуточно. Зрелище страшное, жалкое.

Портреты

Персонал

Психиатры по телевидению, что проститутки. Приходите, забота у нас и уход. Насильно не держим. Держат, ещё как!

Психиатры самые разные. Любого пола, возраста, телосложения. Одна психиатресса годна на подиум. Другие постарше — люди заурядные. Пару раз обращал я внимание: психиатры смотрели на меня злобно. Настолько, словно готовы были растерзать. Пару раз ещё симулировали (неубедительно) заинтересованность мною. Моя заведующая, Викторовна, внешне, харатером — Анна Маньяни. Только худощавее, спокойнее, вымотаннее.

Медсёстры степени привлекательности разной. Белокурая кукла на ночь оставаться не рискует (сделал ей однажды комплимент). Худая губастая миксина кажется сонной. Страшноватая толстуха суетится, кидается фразами. Женщина среднего возраста замахивается на больного. Злая немая старушечья туша подслушивает у меня телефонные звонки. Старая клизма со свиными глазками выведена — больного стукнула.

Раньше думал, якобы персонал издевается. Терзает, унижает умалишённого ради собственного наслаждения. Оказывается, персоналу наплевать. Медсестре бы только дождаться конца смены. Благополучие дороже достоинства больного. Это не жестокость, это безразличие.

Обследуемые

1 отделение ДОКПБ — "острое". Но притом ещё содержатся (претенденты в) АТОшники. Не спроста. А для насилия. Для запугивания, связывания, принуждения больных. Обследуемые, запертые в Игрени, всё равно кичатся здоровьем. Душевнобольных они презирают.

Играют идиотские шуточки. На потеху солдатне больные делают упражнения с отжиманиями. Связанных обязывают орать: "Путин — хуйло!" Это называется "растим патриотов".

Викторовна меня сразу предупреждала: "Люди служивые — неординарных они не любят. Будут обижать, переселим".

Ковтун — это фамилия. Поэтому прозвище Колдун. Общительный и дружелюбный. Лицо как утёночье. Примиритель.

Дмитрий Мальчишка. Худой и бородатый, и болтливый. Типаж еврейский. Ритмы говора, как отдельные фасолины по столу. Замечания глуповатые. Якобы разведывал: и действительно, подозрения не вызовет. Поскольку за себя не постоит.

Пацифист. Молодой. Тучноватый, однако стройный. Патлач. Ради пацифизма не соглашается в армию. Рисуется миротворцем, однако рожа недобрая. Высказывания банальны, неуместны. Сидя на койке, "рисует". Рисунки не впечатляют.

Дмитрий Нарк, очевидно, сидел: отказался вселиться на койку при входе. Лицо что пенёк, а глаза под надбровными дугами — пупырышки на пеньке. Дружелюбно подкалывает. Со слабаком агрессивен. К остальным и ругается полушутя.

Откормленный Андрей с АТО. Глаза выпучены, буквально квадратны, на лице выражение непонимающей обиды. К армии не годясь, ещё добивался возможности защищать Украину. "Догадайтесь, как". Жестокостью бравирует: на Донеччине кто-то шёл якобы по минному полю "на собеседование" — надавали по печеня̀м; пленили сепаратиста, деньги присовоил Андрей, а пленному не нравится — били, пока беззубым уже говорить не мог; якобы расстреливали чеченцев, а русских отчего-то жалели. Насмотрелся войны — "крыша поехала". Дают ему "сóники" — спит и пятки с-под одеяла чешет. Зато когда дочери спать, указания даёт. Грозится волонтёрами. Правда, ко мне дружелюбен.

Хозяин Игрени — Ткаченко Сергей. 40-летняя гора мусукулов: именуется боксёром. Стоя гнётся назад, уравновешивая мешок брюха. И гульфик его мешком. Рожа серая, шершавая, бесстрастная. Голос его низкий, взрывной и тихий. Интонация насмешлива. Повадки, шутки, лексика, темы высказываний — зэковские. Высказывания навязывает. Нарочные реплики для внушения страха: где сидел и кого побил. Я сразу стал его бояться. И персонал.

Пациенты

Пациенты разные. По возрасту, компанейскости, деятельности. Ходят они коридором. Усаживаются при несмолкающем ящике телевизора. Дедушка силится подняться — пытаюся помочь — он орёт — я пугаюсь. В укромном уголке скучковалися смотреть порнографию. Некоторые голубиться пытаются.

Некоторые больные — мальчишки совсем. Некоторые старики. Некоторые стариками сделаны. Шаркают, еле ходят и говорят усиленно. "Не волнуйтесь, — успокаивала Викторовна, — больные все пролечены". Кто бы вас пролечил!

"Patiens" — это "терпила". Пациетам Игрени приходится терпеть. Личной жизни никакой. Не выпускаются, не звонят, осмеиваются, руганы, связаны, биты, травлены лекарствами. Врачами, медсёстрами, солдатами. Хуже всего, что несознательны. Хихикая смотрят они связывание своих. Задевающего дверную ручку больной обругал и назвал его "придурком". Нету желания соединиться, дать здоровым отпор. В лучшем случае безразличие. В худшем — заискивать у здоровых.

Некоторые на больных и не похожи. Краснокофтный юноша, например. Отвлекая меня, мои тапочки смотрел. Когда пропадали чьи-то вещи, возмущался: "Ну кому то нужно?"

Ниже пациенты ДОКПБ-1 наиболее странные.

Бывало, ночевал я среди больных. Возле худого пожилого мужчины, который себе что-то шепчет и посмеивается. Ночью ходит, открвая воду, гоняя чаи, вымывая чашку. Моя сонливость от этого пропадает. Но молчу.

К нему парень. Молодой. Синева под его глазами, на голове шапка. Лицо бобровое. Чай отопьёт и головою мотает. Проглатывание только после мотания.