Всемирный следопыт, 1929 № 06

_{Костер удался наславу}

Горлов устраивается на ночлег под большой елкой, я остаюсь у костра. Я не надеюсь, что здесь будет теплей, костер потухнет, как только я засну, но мне не внушает доверия темное логово, облюбованное Горловым.

Ночью начинает морозить, и отсутствии малицы чувствуется основательно. Лыжная куртка явно недостаточна для таких экспериментов. Потом идет снег, очень неприятно тает на лице; я засовываю под шапку чулок и закрываю им глаза и нос.

Просыпаемся на рассвете с решением сейчас же трогаться в путь. Кипятить чай настроения нет. Но собравшись, обнаруживаем, что без костра нам все-таки не обойтись: раскисшие накануне «Кандалакши» смерзлись за ночь в таких неестественных позах, что натянуть их на ноги нет никакой возможности. Нужно оттаивать их над огнем.

Второпях мы проделали это плохо и весь обратный путь чувствовали, что кто-то производит над нами китайские пытки, засунув наши ноги в деревянные колодки.

* * *

Вечером на Монче-губе Федор много смеялся над пропавшей Вити-губой, которую мы должно быть прошли мимо, забрав слишком к востоку. Этот лапландский траппер потешился и над нашим ночлегом в лесу. Он не мог понять, как можно мерзнуть в тайге, имея топор и спички.

— Случается, целый месяц ходишь в лесу, — говорил он. — Морозы бывают такие, что деревья лопаются, а холода никогда не чувствуешь.

Нудью надо ставить: с ней в лесу тепло, как дома у камелька.

И рассказал, что такое нудья.

_Нудья.

Для нее нужно срубить две большие крепкие сушины и положить их одну на другую, укрепив верхнюю колышком, чтобы она не свалилась, и засунув под нее клинышки, чтобы получился просвет между стволами. Рядом с нижней сушиной кладут сырняк и на нем разводят костер во всю длину деревьев. Огонь должен быть направлен под верхнюю сушину. Когда обе сушины «ударят в уголь», клинышки вышибают, верхнее дерево ложится плотно на нижнее, и нудья готова. Она горит всю ночь, не боится ни дождя, ни ветра, ни снега и не требует никакого ухода за собой. Если ночь очень холодна, можно устроить две таких нудь и и лечь между ними. Но расстояние между нудья ми должно быть не меньше пяти метров. Иначе можно сгореть — так много жара дает эта усовершенствованная таежная печка.

XII

Тайга требует жертв. — Сейд-обжора. — Трудный подъел?. — Окаменевшие волны. — Гибель отступнику! — Лесной водопровод.

За наше отсутствие на Монче-губу приехал дядя Федора, старик Калин Иваныч, и сообщил, что новость о пропавшем человеке уже не новость. Исчезнувшего Андрея нашел по следам один охотник еще до пурги.

Вот что рассказали ему следы.

Андрей вышел налегке, не рассчитывая долго оставаться в лесу. Он только хотел осмотреть свои капканы и поставить новый на Лебяжьей реке, куда пришла недавно с Круглого озера выдра. Все это Андрей благополучно сделал в два дня, как вдруг его заинтересовал лисий след. Он пошел по нему, углубился в лес. на другой же день лису выследил и убил. Убил и песца, а потом долго искал спрятавшуюся на деревьях белку, не нашел и отправился в обратный путь.

Ночь его застала на большом болоте, где было совсем мало сухого леса, и, немножко посидев, он скоро тронулся дальше. В эту ночь после долгой оттепели ударил мороз, и снег в лесу был покрыт таким твердым настом, что лыжи не оставляли на нем почти никаких следов. Все таки охотнику удалось узнать, что Андрей вдруг свернул со своего пути. Может быть там были какие-нибудь интересные следы, или он погнался за куропаткой, но только он скоро вышел на полянку и долго стоял на ней. Потом перешел на новую полянку и снова остановился. Вот тут-то и произошло с ним несчастье. Он оперся на ружье. Наст не выдержал, провалился под ложей, и сучок, который торчал в снегу, задел за спуск. Пуля попала в грудь, и Андрей тут же умер от раны. Он только немного прополз по снегу, окрасив его своей кровью. Так и нашел его охотник в снегу, мертвого, с перекошенным от боли или от предсмертного крика лицом…

Хитра тайга, она всегда найдет способ погубить человека, когда захочет. Но еще хитрей здесь люди. Они не боятся тайги, а к таким диким случайностям, как смерть Андрея, относятся спокойно. Они не удивляются, не возмущаются. не сетуют. Они считают, что вполне естественно, если тайга за подарки требует жертв…

У нас в программе подъем на Нетцис— курьезную, острую как колпак гору, поднимающуюся перед самой Монче-тундрой. Но Горлов опалил руку магнием при ночной съемке, ему трудно держать лыжную палку, и я иду вдвоем с Федором.

По хорошему плотному снегу мы быстро доходим до подножья Нетцис. По дороге — несколько озер, и на одном из них. на Нюд-озере, есть Сейд-наволок, где, по преданию, жил в старые времена сейд. Впрочем вряд ли найдется в Лапландии озерко, на котором не было бы своего, хотя бы захудалого сейда. Вера в могущественных духов, живших в камнях, так же, как и вера в окаменение, была сильно распространена в Лапландии, где повсюду — камни, скалы, валуны.

Сейд на Нюд-озере был большим обжорой. Чтобы он не голодал, каждую неделю окрестные лопари должны были собираться около него и съедать за один присест целую оленью тушу. Но уходили они отсюда, как говорят, с пустыми желудками, потому что вся эта обильная трапеза шла впрок не им, а сеиду. Формой своей камень-сейд был похож на человека, сидящего на скале и смотрящего на озеро. И проезжая мимо, лопари старались не шуметь веслами, а женщины прятали лица, чтобы не рассердить сейда.

Но как-то раз сейд провинился. Он послал не во-время большую бурю на озеро. Рыбакам нельзя было выехать на лов. А только накануне сейда накормили оленьим сердцем и печенью. Лопари не простили своему божеству неблагодарности. Они расколотили сейда топорами на куски и утопили его в озере.

Мы едем дальше. На склонах Нетцис рыхлый снег сменяется твердым обветренным полульдом-полуснегом. Ветер надул его волнами, высокими ребристыми буграми и он так и застыл, твердый как дерево, и скользкий как лед. Мы снимаем лыжи, привязываем их к поясу и карабкаемся на четвереньках, цепляясь за камни.

Дует сильный ветер. Чем выше, тем он становится свирепей. И еле-еле можно двигаться против него. То-и-дело он сталкивает нас с камней, через которые мы перебираемся.

— Вот пихается, как человек! — говорит Федор.

Лыжи оставляем на уступе, засунув их в щель между камнями, чтобы не унес ветер. Дальше поднимаемся по открытому крутому скользкому склону. Федор предлагает пройти по горе в сторону и подниматься так, чтобы ветер дул нам в спину. Но скоро оказывается, что обмануть ветер нам не удастся: дальше скат настолько крут и обветрен, что удержаться нет никакой возможности. И мы двигаемся прямо вверх, против ветра.

Это был жуткий подъем. Внизу под склоном торчали острые камни в самых неприятных положениях. Ноги и руки то-и-дело соскальзывали, а ветер был бы рад сбросить нас под откос.

_{Это был жуткий подъем… Ноги и руки скользили…}

На ногах у Федора были каньги — меховые сапоги с загнутыми вверх носками. Гладкий мех сильно скользил, и прежде чем сделать шаг, Федор каждый раз выбивал пяткой в снегу ямку, а потом ставил в нее носок. Делал он это быстро и ловко. Но выше пошел снег настолько крепкий, что пробить в нем хотя бы маленькую ямку было немыслимо. Тогда мой проводник стал двигаться быстрыми перебежками от бугорка к бугорку, от камня к камню. Случалось нередко, что во время такой перебежки налетал особенно сильный порыв ветра, останавливал Федора на полпути, сталкивал его и заставлял катиться вниз. Тогда я, поднимаясь сзади, втыкал на пути падающего лыжную палку, и Федор хватался за нее.