Журнал «Вокруг Света» №11 за 1991 год

С Метте я познакомился несколькими днями раньше, в Сванвике. Тогда она — в свитере и джинсах — выглядела вполне обычной западноевропейской девушкой. Сейчас я ее едва узнал. На ней, как и на других хозяевах-саамах, был красно-синий костюм с вышивками и медными брошами — трудно себе представить более яркий и в то же время более холодный — словно свет полуночного солнца — красный цвет. Даже красные бантики на ее голове, которые, как она объяснила, приходится носить, так как волосы уже «переросли» стрижку, но еще не слишком отросли, я было принял за часть ее костюма.

— Вуоля, — сказала Метте, показывая на бокал с пивом. — Звучит почти как французское «voila»!

Улыбаясь, Метте начала знакомить меня с саамским языком и саамской кухней. Мы ели жареное оленье мясо, которое я принял вначале за говядину, бульон из оленины, который я бы уже ни с чем не спутал. На десерт подавали морошку. Когда-то, она водилась и у нас. Известно, что Пушкин перед смертью просил дать ему этих ягод. Надо же, я впервые отведал их в Лапландии.

Я, конечно, понимал, что этот ресторан, этот саамский ужин — стилизация, для туристов. Прощаясь с нами, саамские хозяева разъезжались не на оленях, а на «фордах» и «вольво». Единственное, кроме ресторана, здание в Карашоке, похожее на чум — столь же стилизованное и современное сооружение, — Саамский парламент. Ибо карашокские саамы живут в обычных — обычных для Норвегии, а для нас удивительно уютных, ухоженных и удобных — домах. Я знал, что завтра Метте улетит в Осло на съезд норвежских журналистов, где ее не отличишь от таких же обычных западноевропейских женщин. А ее подруга и коллега Берит Нюстад, на которой в этот вечер было не только саамское платье, но такая же яркая красная шапочка, снизу покрытая вышитым орнаментом и чем-то напоминающая и капор, и поварской колпак одновременно, на следующий день выбежала мне навстречу из студии Саамекого радио в «бананах» из ткани в горох и в модной футболке...

Готовясь к поездке, я с интересом читал путевые заметки наших соотечественников, побывавших в Лапландии за сто лет до меня. Увы, такое представление о саамах, какое я нашел в книге Евгения Львова — «горсть вымирающих лопарей» — было и у меня, до поездки в этот край полуночного солнца.

«Лопарей в старину, и не в далекую еще старину, считали за могучих чародеев и колдунов... — писал в 1913 году Сергей Дурылин. — Но, должно быть, не сумел лопский народ, при всем своем чародействе и могуществе, сделать самого простого: выколдовать для себя самого счастливую жизнь,— даже только сносную жизнь, потому что лопская жизнь и прежде и теперь — горький безнадежный труд... В истории, в прошлом, лопаря не притеснял только ленивый: единоплеменники, финны и карелы, оттесняли его на крайний унылый север, грабили его скандинавские и новгородские удальцы, обкладывали тяжелыми податями и норвежцы, и шведы, и русские, и часто все трое одновременно, печенгские монахи отбирали у него лучшие земли...»

Но еще более интересно было находить в этих и подобных нм заметках наблюдения, которые еще тогда, по-моему, говорили о том, что будущее этого народа не столь уж безрадостно. «Лопари и те все грамотны», — писал, например, Василий Немирович-Данченко в 70-е годы прошлого века. А тот же Дурылин замечал: «Надо удивляться не тому, что лопари бедны, грязны, невежественны, слабы, что смертность среди них необыкновенно велика, а тому, что при всем этом они еще живут и не вымирают, и сохранили в своем народном характере много самых отрадных и добрых черт... Гостеприимство лопарей должно войти в пословицу. Добродушие их, незлобивость, готовность оказать бескорыстно всяческую услугу известны всякому, имевшему с ними дело...»

Да, саамы не вымерли и сумели из «бедности, грязи, Невежественности» подняться вровень с другими народами Западной Европы. Но прошлое оставило свои больные раны. 30 тысяч саамов живет ныне в Норвегии, 15 тысяч в Швеции, 5 тысяч в Финляндии, около 2 тысяч — в СССР.

— Мы — народ, разделенный четырьмя границами, — говорил мне президент Саамского парламента, профессор финно-угорского языкознания Уле Хенрик Магга.— Этот район был богат пушниной, рыбой, рудой, запасами гидроэнергии. Но у нас все это отобрали. Мы думали, что Бог отнял у нас эти богатства, а берега рек завалил пустыми консервными банками. Теперь мы знаем: Бог здесь ни при чем.

В середине нашего века саамы перестали быть «молчаливым» национальным меньшинством и начали все громче заявлять о своих исконных правах и выдвигать свои требования.

— В Норвегии сегодня легче «выбить» деньги на ту или иную программу, если речь идет о саамском языке, — говорил мне Ян Терье Недеюрд, руководитель Саамского общества дружбы в Карашоке. Но за этим, похоже, часто стоит и стремление центрального правительства просто «откупиться» от народа, на который многие норвежцы привыкли смотреть с некоторым снисхождением, как на людей, не знающих, чего они хотят.

— Часто говорят, что мы ничего не хотим, — продолжал Уле Хенрик Магга. — Мы же просто всегда хотели быть самими собой. Нас разделили не по нашей воле. И в нашей общеполитической программе есть такие слова: «Мы — один народ, и никакие границы не могут нас разделить»...

Конечно, граница между Норвегией, Швецией и Финляндией весьма условна для тех, кто живет в этих странах. Большой участок дороги из Киркенеса в Карашок идет вдоль замерзшей реки, за которой Финляндия. Никаких пограничных столбов, тем более колючей проволоки. По другому берегу — тоже дорога. А по снегу, через реку — следы снегоходов. Но вот литературу на саамском языке, если не заплачен таможенный сбор, — как, впрочем, и любой другой товар — через границу не пропускают. Экономическая граница существует и охраняется весьма строго. Но саамы считают, что вся Лапландия — их земля, а значит это — нарушение их прав. С границей на востоке — сложнее. Она далеко не формальная. И раз норвежские саамы не могут ее свободно пересекать в обе стороны и единого культурного пространства не получается, они решили приглашать своих соплеменников из-за советской границы к себе, чтобы хоть так сохранить язык и остатки национальной культуры, умирающей в СССР. В карашокской школе-интернате учатся сегодня девять детей из Ловозера, что в Мурманской области, своему родному языку, который они почти не знали. Ребятишки довольны. Они и не представляли раньше, что можно учиться и жить в таких условиях. И здесь, в Норвегии, они, наверное, впервые осознали себя саамами, а главное, что этого не стоит скрывать и стыдиться…

Но что такое ощущать себя саамом, быть «самим собой»? Конечно, это не только носить свой национальный костюм и говорить на своем языке. Народ, влившийся — по крайней мере в трех странах—в лоно мировой цивилизации, ощущает себя разделенным четырьмя границами, видит наступление той самой, «облагодетельствовавшей» его цивилизации на природу своего края и противопоставить, этому может лишь свое особое мироощущение.

Когда я был в Киркенесе, там шел процесс над саамом, который отказался служить в армии. «Те, кто придерживается нашего закона о неучастии саамов в военных действиях, подвергаются преследованию», — объяснил Магга. Но ведь достаточно было этому парню в Киркенесе сказать, что он — пацифист или что-то в этом роде, ему бы спокойно предоставили возможность проходить альтернативную службу — в Норвегии это нормальное явление. Но он отказывался идти в армию лишь потому, что он саам, и ради этого был готов предстать перед судом. Саамы хотят жить по своим законам.

...Когда от выбрасывающих в черное звездное небо снопы искр березовых брусков в ресторане стало уже жарко, а ужин подходил к концу, мне представили красивую, средних лет женщину, которую, если бы не ее костюм, встреть я ее в Москве, принял бы за администратора престижной гостиницы. Она оказалась известной саамской певицей. То, что она потом пела, я вряд ли спутаю с чем-то еще и забуду. Ее отчасти горловое пение, на первый взгляд использующее всего несколько нот, немного заунывное, но окрашенное столь же ярко, как и саамские костюмы, и наполненное невообразимым по широте набором эмоций, вместе с искрами возносилось в небо и летело над засыпающим городком к просторам заснеженных плоскогорий «видды», лесов и тундры. Йойк — вокальное искусство саамов в виде коротких песен — душа их культуры и традиций. Йойк дарят друг другу на праздник, поют как приветствие. Конечно, не каждый владеет искусством йойка — среди исполнителей есть свои знаменитости, например, Пьера Балто — кассеты с записями его пения я видел в нескольких магазинах Карашока. В Лапландии Балто — человек хорошо известный, но йойк не основное его занятие: он прежде всего руководитель телерадиоцентра в Карашоке. И это не случайно. Добившись в последние годы реализации многого: создания комиссии по правам саамов и даже своего собственного парламента, а вместе с этим и соответствующего жизненного уровня, саамы поняли: единственный путь сохраниться как народу в мире космополитичной цивилизации — это оберегать свою культуру и менталитет. Поэтому многие административные посты и занимают люди культуры...