Всемирный следопыт, 1929 № 05

«Запрещается дразнить животных». Над клеткой Уары стоит:

Львица

Felis lea

Дар М. Рише

Ранняя весна. На улицах солнце и слякоть. Молодая львица с короткими конусообразными клыками мечется по клетке, то-и-дело бросаясь на решотку в напрасной надежде найти выход к солнцу и свободе. Праздная толпа проходит мимо клеток.

Felis tigris

Королевский тигр

Дар вице-короля Аннама

Felis pardus

«Felis lео»…

Дети бросают сахар медведям к великому удовольствию старичков, вооруженных тростями и зонтами, нянек и мамаш.

На других колоннах написано:

«В виду несчастных случаев, имевших место с животными, воспрещается под страхом судебной ответственности бросать что бы то ни было следующим хищным зверям: львам, пантерам, пумам».

Надписи, надписи, надписи… Ржавые решотки, дремлющий сторож на скамейке…

О, эти ржавые клетки, современники керосиновой лампы и сальной свечи! Зловонные, душные звериные тюрьмы. Перед ними проходят вереницы человеческих лиц, юных, сияющих здоровьем, и сморщенных, испитых, изгрызенных недугом. Сотни глаз, искристых, свинцово тусклых, воспаленных, хищных, шарят по клеткам, ощупывая зверей.

Молодая львица порою бросает любопытный взгляд на толпу праздных буржуа Она издает легкое рычание, она зовет, чтобы с нею поиграли. Но толпа не понимает львицу. В сытом самодовольстве, защищенная решотками, она издевается над беспомощным зверем.

Идиотское бахвальство перед узником! Буржуа поддразнивают хищников. Им кажется, будто они глядят на фотографию крупного убийцы, украшающую первую страницу газеты.

Уара не совершила никакого преступления. А, между тем, она здесь, в этой тюрьме, выставлена на потеху зевакам.

Уже давно прекратила она акробатические упражнения, которые еще не успели надоесть молодому льву, отделенному от нее четырьмя нишами. Она не набрасывается больше на воображаемого врага. Ей надоело упорное мелькание перед клеткой этих людей, которых она не может обнюхать и с которыми нельзя поиграть…

Вначале Уара не понимала, что с ней случилось. Ока думала, что ее пребывание здесь такой же этап, как и переезд на пароходе, что скоро ее выпустят из клетки, снова наденут ошейник и отведут в дом хозяина, в веселый дом с широкой верандой, залитой горячим золотым солнцем… Потом ею овладела скука: однообразная еда, ежедневные переходы из дневной клетки в ночную и обратно, желтые стены, решотки, неподвижная даль за окном… И в сердце львицы возникло неудержимое желание увидать хозяина. Она ждала его день и ночь, жадно присматриваясь к толпе посетителей. Вытянув лапы между прутьями, чтобы хоть немного увеличить площадь, отведенную ей людьми, и полузакрыв глаза, Уара прислушивалась к говору толпы: не послышится ли среди трескотни пошлых голосов дорогой ей свежий властный голос.

Утомившись от наблюдений, Уара спит. Она только что поела. Пищу ей приносит молодой сторож, уроженец Севенн, подобно ей лишенный родины. В его глазах гнездится та же тоска, что и в янтарных потухших глазах Уары.

Львица уже не радуется новому утру, преддверию томительного дня. Ей вспоминаются иные утра в дорогом ей доме. Веселый лай собаки, мычание быков, резкий крик птицы-лиры, блеяние овец, ритмические стоны тамтама, рокот джунглей сменились гулом толпы, громыханием трамваев и гудками авто. Порою в сознании зверя пробуждалась иная, еще более смутная тоска, тоска по джунглям и вольной дикой жизни…

Проходили месяцы. Львица становилась все апатичнее. Часами просиживала она неподвижно, понурив голову, или лежала на боку, прижавшись ухом к полу и пытаясь уснуть. Только в часы, предназначенные для еды, у нее возникало желание подвигаться.

IV. Встреча с любимым.　

И вот однажды, когда Уара меньше всего его ждала, появился Прюдом. Последние два года он провел в провинции, в одном из университетских городов, где получил кафедру по зоологии. Он женился. Кареглазая Генриетта помогала ему в научных трудах. Студенты любили молодого профессора с горячей смелой речью и живыми глазами. Его лекции порою принимали характер увлекательных охотничьих рассказов. Он говорил о зверях с чуткостью и любовью. Новые талантливые труды создали ему крупное имя. Однако ему сильно недоставало тех зверей, о которых он так много говорил и писал, не хватало ему и лесных дебрей, и ярких красок, и вольных звуков, и солнца. Он часто вспоминая Уару. Однажды он узнал, что львица находится в Париже. Его охватило желание повидаться с ней. Он легко получил командировку в столицу и поехал.

Был обеденный час. Уара упругими бархатными шагами ходила взад и вперед по клетке, то-и-дело останавливаясь перед дверцей, в которую подавалась пища. Прюдом издали узнал ее, но не подошел сразу, а подождал, пока отхлынет толпа посетителей. Затем он быстрыми шагами приблизился к клетке.

На мгновение львица остановилась, чтобы рассмотреть этого посетителя, так упорно глядевшего на нее. Она не узнала его. На нем не было больше пижамы, тропического шлема и полотняной обуви. Он сменил их белизну на темный скучный костюм, свойственный странам, где дома вонзаются тяжелыми громадами в небо, а деревья лишены листвы.

— Уара, дитя мое! — взволнованно прошептал Прюдом, когда львица снова зашагала по клетке. — Ты не узнаешь меня?..

Львица остановилась как вкопанная, потом метнулась вперед и прижала морду к решотке. Ее глаза неподвижно уперлись в человека. Хвост судорожно хлестал по воздуху. Ничто в мире не могло бы оторвать ее взгляда от хозяина. Мутные и тяжелые глаза львицы вспыхнули зеленым пламенем. Сердце колотилось в могучей груди, как буйная дробь тамтама.

Человек прерывающимся от волнения голосом говорил ей те самые слова, которые в свое время заставили ее забыть приволье родных джунглей. Бока ее поднимались и опускались. Протяжное нежное урчание вырвалось у львицы. Уара повалилась на спину и, втянув когти, ждала ласки, к которой привыкла еще с детства.

_{Протяжное нежное урчание вырвалось у львицы…}

Прюдом протянул руку сквозь прутья и начал трепать Уару по животу. Потом львица поднялась, обнюхала ласкавшую ее руку, облизала ее шершавым языком. Поворачиваясь то спиной, то головой, то хвостом, она терлась о руку хозяина. Внезапно Прюдом заметил перемену, происшедшую во львице: грязную свалявшуюся шерсть, плеши на голове и туловище от долгого трения о прутья клетки, тощий хвост. От животного исходил едкий запах: Уару ни разу не купали за все время ее заключения.

Время от времени львица замирала, мягко стиснув зубами руку Прюдома, исчезавшую в ее пасти, и останавливала на ученом взор, полный упрека. Громкое мурлыканье гулко разносилось по сводчатому залу. Львы встрепенулись в своих клетках. Их ответное рыканье сотрясло зал, покрыло рев сирен, звонки трамваев и крики газетчиков.

Прюдом невольно отдернул руку. Тогда Уара просунула сквозь прутья передние лапы, осторожно притянула его к себе и начала жадно облизывать ему лицо, голову, грудь. Она ничего не видела, кроме любимых ясных глаз, ничего не слышала, кроме своего имени, которое уже давно никто не произносил.

— Уара! Уара!..

— Посещение закончено. Пробило четыре.

Сторож подошел к клетке.

— Вы знаете эту львицу? — удивленно спросил он Прюдома.

— Еще бы мне не знать ее! — вырвалось у Прюдома. — Я ее вырастил и воспитал. Уже более двух лет мы с ней не видались. Но лев никогда не забывает.

* * *

После свидания с Уарой Прюдом особенно остро почувствовал свою связь с животным. Он решил во что бы то ни стало освободить Уару, снова взять ее к себе. Он написал о своем намерении Генриетте: она, конечно, не будет протестовать против этого нового члена семьи. Она так много слыхала об Уаре, так любит животных.