Академия Надежды (СИ)

«Не все твои эмоции принадлежат тебе».

— Мы точно должны поговорить с Нанами, — решила Акияма, направляясь к двери и щёлкая замком. — Когда разберёмся с тем, что нам оставил Комаэда. Возможно, что-то прояснится, если мы сходим в ту комнату. В любом случае, — она повернулась к Тайнаке, что как раз нагнала её у выхода, — спасибо, Ритцу.

— З-за что?

Акияма не ответила, ведь когда она открыла дверь, парочка музыкантов чуть ли ни нос к носу столкнулись с Касуми, Хоро-Хоро и Нанами, выходившими из комнаты девочки-геймера. В немой сцене каждый из них уставился на противоположную компанию. Ритцу заметила красные от слёз глаза Касуми, сжатые в ярости кулаки Хоро-Хоро и разбитую губу Нанами. И так как сама барабанщица оставила кофту в комнате Мио, ребятам тоже было, на что посмотреть.

— Вы подрались, что ли? — одновременно выкрикнули Ритцу и Хоро-Хоро. Ему в ответ Мио отрицательно покачала головой, а Ритцу с перепугу кивнула, и они вместе стыдливо переглянулись. Хоро-Хоро удивлённо приподнял бровь; Касуми понимающе ойкнула, наклонилась к сноубордисту и что-то шепнула ему на ухо. Теперь только Нанами не стояла красная от смущения.

— Я бы не назвала это дракой, но у нас произошёл небольшой конлфикт, — слабо улыбнулась Чиаки, разводя руками. Хоро-Хоро лишь фыркнул:

— Конфликт, твою мать.

— Вы должны пойти с нами, — высказалась Касуми, смерив сноубордиста взглядом, от которого он замолк. Теперь вновь настала очередь музыкантов переглядываться; Ритцу была уверена, что ничего важнее их планов быть не могло, и тем неожиданнее стали дальнейшие слова Касуми. — Мы идём в комнату на третьем этаже. Нанами хотела нам что-то показать.

— В смысле, в ту самую комнату? С паролем? — Мио нахмурилась, и Ритцу по привычке нашла её руку, чтобы ободряюще сжать. — Мы тоже идём туда.

— Комаэда рассказал тебе? — спокойно спросила Чиаки, заставив Тайнаку сомневаться, что они единственные, кто видел ту записку. Мио не оставалось ничего другого, кроме как кивнуть.

Они развернулись, направляясь в сторону лестницы и на ходу обмениваясь информацией. Мио рассказала про оставленную Комаэдой записку, хотя Хоро-Хоро с Касуми и отмалчивались по поводу упомянутого ими конфликта.

Несмотря на напряжённую обстановку, когда Мио отвернулась, чтобы ответить Касуми, и геймер со сноубордистом оказались спиной к Тайнаке, они, не сговариваясь, показали ей большой палец.

Ритцу пожалела, что провалиться под землю — всего-лишь фигура речи.

***

Ещё в детстве, окружённая книжными шкафами раза в три больше неё самой, Люси тратила немало свободного времени на чтение. С запыленных полок на неё смотрели истории о принцах и принцессах, описания алхимических рецептов и философские трактаты. Сказки с хорошим концом далеки от жизненных реалий, но в укромном мире маленького ребёнка в них содержалось меньше вымысла, чем в самом подробном учебнике по мета-физике.

Сборники сказок стали лишь началом, первыми шагами для девушки, научившейся ценить шероховатость бумаги и неровный почерк в иных рукописных трудах. Если верить комплиментам от служанок в поместье семьи, Хартфилия очень рано потянулась к знаниям, да таким, что не каждый взрослый способен через себя пропустить.

Например, взять философию. Спустя пять рукописей, споривших между собой, считается ли эта наука вообще наукой, Люси впредь избегала современных изысканий в данной области. Философы давних времён высказывали, порой, очевидные истины, и лишь со временем Люси проследила, как много столетий понадобилось людям, чтобы что-то стало очевидным.

С куда большим рвением волшебница садилась за биографию очередного успешного человека. Будь это маг, девушка с обложки глянцевого журнала или математик из прошлого столетия, не по годам прагматичная Хартфилия зачитывалась каждой строчкой. Что же объединяет всех этих людей? Есть ли какой-то единый рецепт денег и популярности, что они исхитрились найти?

Одна из служанок в её доме умела держаться загадочно, с несвойственным для прислуги пафосом — Люси сочла её человеком чуть более мудрым и образованным, чем остальные. На вопрос ребёнка — сможет ли она тоже стать великим человеком? — та женщина ответила утвердительно. Она же сообщила девочке, что недостаточно просто знакомиться с чужими биографиями — нужно уметь читать между строк.

Совет пришлось перефразировать, когда тем же вечером служанка нашла молодую Хартфилию с дряхлой книгой и самой большой лупой, что имелась в доме.

После тысяч прочитанных книг было бы ложью сказать, что Люси впервые сталкивалась с идеей отчаяния. Слово это ёмкое, многозначное, оттого каждый автор описывал им совершенно разные понятия, и если бы её спросили — что же это такое? — Люси не смогла бы ответить. Не менее новаторским было и то, как в Академии надежду противопоставляли отчаянию. Ни один нормальный человек — по авторитетному мнению Хартфилии — не поставил бы эти два слова рядом, и уж тем более не счёл бы их антонимами. Она могла бы долго придираться к лексике, но было поздно, и её с головой захватила сама концепция.

Надежда — сторона учеников, запертых в Академии. Отчаяние — сторона девушки, управляющей Монокумой.

Надежда — сторона Комаэды, хладнокровного убийцы, что приписал себе аналогичный титул. Отчаяние — сторона последних выживших учеников, что вкусили всю предложенную им боль и не нашли в себе сил сдаться.

Люси готова спорить с каждым, кто бездумно заявит, будто надежда — это добро, а отчаяние — зло.

Она не знала, к кому обращён только что прочитанный ею рассказ, и в пылу эгоцентризма едва не приписала эту историю себе. Она слишком хорошо видела, несмотря на минималистичную графику, пустой особняк, служанок и вечно занятого отца. Она не видела смышлёную младшую сестру, и это было единственным отличием между ней и Джунко. Один ребёнок в семье, ещё одна спина, за которой можно спрятаться и бежать вслед, так и не догнав. Одна переменная в уравнении её жизни, которой не хватило, чтобы она стала такой же.

Люси цеплялась зубами за каждую строчку немого монолога и не могла ответить самой себе, ищет ли она сходства или различия. В тишине, наступившей с окончанием игры, Люси обнаружила в себе желание пообщаться с Эношимой Джунко.

Рано было говорить, действительно ли эта девушка — та, кто запер их в Академии. До этого волшебница представляла себе некую организацию, проводящую опыты на людях, и определяла стоявшего за Монокумой человека, как квинтэссенцию зла. Теперь — язык не поворачивался назвать Джунко злой. И не важно, согласится ли с ней Шикамару. Пусть восприятие мира Эношимы искажено, пусть его сложно понять и ещё сложнее принять, но для неё вся суть отчаяния — эмоции, которые она с боем вырывает у жизни. Эти же эмоции она хочет дарить людям. Как человек, для которого слова «любовь» и «дружба» имеют определённый вес, Хартфилия не желала находить эмоции в собственной боли. Как человек, прошедший путь одиночества бок о бок с Джунко и свернувший на одной из развилок, она слишком хорошо её понимала.

Шикамару хмурился подобно Хартфилии, и по его лицу она так и не смогла определить, что же он думает по поводу прочитанного. Наверное, реакция большинства людей была бы той же, что у них сейчас — неуверенность, задумчивость. Даже злость, но и та проявлялась бы схожим образом. Когда одноклассник заметил, что его уже минуту разглядывают, то цокнул языком, запустив руку в собранный на затылке хвост, будто это помогало собраться с мыслями.

— Я давно уже думал, что мы здесь не просто потому, что какому-то психу захотелось поразвлечься, и теперь уверен ещё больше, — Нара говорил с длинными паузами, между которыми Хартфилия успевала кивать. — Школа пестрит подсказками, загадками, многие из которых подкидывают наши же одноклассники. Нас не хотят просто убить, нас не хотят просто сломать, но за нами пристально наблюдают, будто важен не результат, а сам процесс. Сможем ли мы своим умом дойти до того, что внушает Джунко через Монокуму, или останемся при своих убеждениях? Насколько на самом деле важна человеческая жизнь для простых граждан и для тренированных убийц? Это явно какой-то эксперимент, и я бы рискнул сказать, что мы предоставляем ей занятные результаты.