Сладкая отрава (СИ)

А что было бы, если бы он вернулся? Хоть Хеймитч и отмахнулся от моих слов о том, что охмор неизлечим, факт остается фактом. Как бы я не относилась к Сойке, быть когда-нибудь убитой отцом своего ребенка – это чересчур.

По рассказам я многое узнала о «прежнем» Пите Мелларке и одно могу сказать точно – тот Пит, которого знаю я, это другой человек.

***

Он до сих пор хранит ее фотографии. Больно.

Я обнаружила их вчера: стопку из нескольких аккуратно перевязанных ленточкой снимков, на которых изображена та, которую Хеймитч любил. Или любит до сих пор. Я теперь уже ни в чем не уверена.

Слезы не высыхают, как я не стараюсь.

Я люблю его?

Он меня точно нет.

Дверь на первом этаже распахивается, я слышу, как она с размаха ударяется о стену. Грохот. Избранный упал? Всхлипываю, наверняка он снова в стельку пьян. Поджимаю ноги к груди и отворачиваюсь к стене, кутаясь в одеяло. Не хочу, чтобы Хеймитч видел меня заплаканной. Обычно, когда он пьян, то остается спать в гостиной, но в последнее время стал все чаще «радовать» меня своим обществом.

Дверь в спальню открывается. Слышу его шаги. Чувствую, как проседает кровать под его весом. Не двигаюсь, стараюсь даже не дышать, хотя это трудно – из-за долгого плача дыхание сбилось, и из носа течет. То ли я плохо притворяюсь, то ли Хеймитчу просто без разницы, сплю я или нет, но он подтягивает меня к себе, заставляя развернуться к нему лицом.

– Милая, как насчет того, чтобы поработать ротиком? Сделай мне приятно, – уговаривает избранный.

Настолько отвратительным как сейчас Хеймитч не казался мне ни разу в жизни: грязный, прошлявшийся неизвестно где два дня подряд, пьяный в стельку… И в моей кровати. Как я докатилась до такого?

Вскакиваю, собираю в кулак остатки гордости и отчетливо, насколько позволяют слезы, говорю:

– Проваливай на диван!

Хеймитч не воспринимает мои слова всерьез, пьяно улыбается и снова тянется ко мне.

– Не будь злюкой, детка. Ну, выпил я немного, с кем не бывает.

Спрыгиваю с кровати, но поскольку избранному уже удалось ухватиться за край моей ночной рубашки, то в комнате раздается треск рвущейся ткани.

– А и ладно, – отмахивается Хеймитч, – все равно ты мне голая больше нравишься.

Я стою напротив кровати и не могу сдержать слез. Черт с ней с ночнушкой! Избранный порвал не ткань, он изодрал мне душу.

В клочья.

Шальная мысль приходит внезапно и кажется такой сладкой, что я уже не могу от нее отказаться. Хватаю стопку фотографий и рву их прямо на глазах у Хеймитча, а затем кидаю кусочки вверх, отчего они мягким снегопадом падают на постель, на пол, везде. Избранный не сразу понимает, что я сделала. Он поднимает несколько фрагментов фото, подносит их к глазам, рассматривая, и я четко вижу мгновение, когда он узнает девушку на снимке.

«На память моему единственному. Всегда твоя, Элиза», - эта надпись на задней стороне одной из фотографий навсегда врезалась в мою память.

Хеймитч соскакивает с кровати, путаясь в простыне, и бросается ко мне. Я не ожидала такой реакции от пьяного или не верила, что избранный может действительно сделать мне больно, но не успеваю оказать сопротивление, когда он со всей силы бьет меня по лицу.

– Сука! – орет он, швыряя меня на кровать, будто я кукла, а не человек. – Да как ты вообще посмела тронуть ее фото!?

Не знаю, откуда во мне берутся силы и решимость, но я выворачиваюсь и бью Хеймитча локтем в плечо.

– Это как ты посмел? – мой голос срывается на крик. – Я верила тебе!

– Лучше молчи, – требует Хеймитч.

– А то что?

Мы оба стоим на коленях на кровати друг напротив друга, злые и отчаявшиеся. Глаза Хеймитча чужие, я их не узнаю. Он мертвецки пьян, но как-то умудряется оставаться в сознании.

– Больно, – неожиданно тихо говорит он, потирая плечо.

Моя злость вмиг улетучивается, и я пододвигаюсь ближе, чтобы осмотреть место, куда пришелся мой удар. Едва мои пальцы касаются его тела, избранный наклоняется вперед, толкая меня и наваливаясь сверху.

«Отвлекающий маневр», - внезапно понимаю я, только уже поздно: заломив мои руки, Хеймитч усаживается на меня сверху, и я чувствую его попытки стянуть свои штаны.

– Надо было согласиться на минетик, милая, – заявляет он, и его привычное ласковое обращение сейчас пропитано почти осязаемым отвращением. И угрозой.

Он задирает мою ночнушку, устраиваясь между ног, а я дергаюсь, не желая сейчас заниматься сексом.

– Пусти! – требую я, но избранный не реагирует.

Чувствую, как его напряженный член касается моей кожи, и двигаю бедрами, надеясь вырваться.

– Это тебе за фотографии, милая. Не стоит портить чужие вещи!..

Боль, которую я чувствую в следующую секунду, такая резкая и нестерпимая, что из моего горла вырывается вопль. Что есть силы, дергаюсь вперед, выскребая из-под себя простыню, но Хеймитч крепко держит меня, не прекращая насилия.

Это адская боль, и она не проходит ни через пару толчков, ни через десяток. Несколько раз у нас с Хеймитчем был опыт подобного секса, но каждый раз мы долго к этому готовились и проделывали все с особой осторожностью.

Сейчас избранному все равно, что мне больно. Наоборот, он стремится к этому. Получает от этого извращенное удовольствие.

Чувство, будто он разрывает мои внутренности.

Лежу, уткнувшись лицом в подушку, и бессильно вою, скулю от боли.

Это не прекращается.

Хеймитч слишком пьян, чтобы быстро закончить начатое.

Больно.

Унизительно.

Бесконечно.

***

Сегодня вечером я наконец-то покину проклятый Двенадцатый. Я так и не стала здесь своей. Мне не нашлось места под солнцем шахтерского дистрикта.

Смотрю на себя в зеркало. Жалкое существо, ничем не напоминающее меня пять лет назад.

Сломленная. Униженная.

Я приехала сюда вслед за тем, кого любила. А теперь должна уехать, потому что это чувство меня погубит.

Я бессильна против Хеймитча. Слишком беспомощна перед ним.

Он избил и изнасиловал меня. Лишь однажды. Но кто или что помешает ему повторить это вновь?

«Мертвых проще любить», – произнес Хеймитч, когда закончил наконец мучить мое тело. Я не собираюсь становиться той, которую ему будет проще полюбить.

Я хочу жить. Я беременна.

Единственное, о чем я молюсь сейчас, это чтобы выходка избранного не навредила малышу.

Выхожу из гостиницы, мне нужно закончить пару дел в Двенадцатом. Едва я оказываюсь на улице, на меня налетает светловолосый парень, идущий рядом со своей девушкой. Мне требуется секунда, чтобы узнать в девушке Китнисс, и еще одна, чтобы понять – передо мной Пит Мелларк.

Мысли каруселью кружатся в голове: как он попал сюда, неужели он сбежал? Что, как, почему? Десятки вопросов, но я не задаю их – вспоминаю о том, как жалко я сейчас выгляжу. Не хочу объясняться, просто разворачиваюсь и спешно иду прочь.

– Постой! – кричит Пит, но я делаю вид, что не слышу его.

Он нагоняет меня почти сразу, хватает за руку и разворачивает к себе.

– Что с тобой?

Я молчу. Не стоит впутывать в это Пита: раз он в Двенадцатом, ему сейчас хватает проблем и без меня.

– Кларисса, что случилось? – настаивает он.

Пит касается моего лица как раз в том месте, где красуется коричневый синяк. Вздрагиваю.

– Рада, что ты смог вернуться к семье, – говорю я. Надеюсь, это его отвлечет.

Нет, Пит так просто не сдается.

– Кто тебя ударил?

– Спасибо, что спросил, но это только мое дело…

Я вижу, как к нам подходит Китнисс, я чувствую пронзительный взгляд ее серых глаз. Жалость? Мне не нужна ничья жалость! И все-таки я не сдерживаюсь – слезы брызгают из глаз, а Сойка как-то сразу оказывается рядом и обнимает меня.

– Это он? – спрашивает Китнисс. – Почему ты не пришла за помощью?

Не могу ответить, уже рыдаю в голос. Я ни разу не плакала с тех пор, как Хеймитч… Сделал «это» со мной… А теперь не могу остановить поток слез.

– Мне никогда не были рады в твоем доме, – говорю я, когда удается хоть немного взять себя в руки.