Сладкая отрава (СИ)

Щеки Китнисс вспыхивают, словно я поймал ее на месте преступления.

– Как ты узнал?.. – начинает она. – А впрочем, ладно…. Знаешь, Пит, – с трудом говорит она, – извини, что я не убрала игрушки Колина, – мы не знали, что вернется хозяин дома.

Меня коробят ее слова.

– Мне не мешают игрушки, и ты такая же хозяйка здесь, как и я, – произношу я. – Ты моя жена.

– Нет, – помрачнев, спорит Китнисс. – Ты развелся со мной. Разве забыл?

Она отворачивается от меня, мнет в руках подол своего платья. Я бегаю глазами туда-сюда и пытаюсь понять, какие мои слова способны ей все объяснить.

– А ты бы вышла за меня замуж? – неожиданно даже для самого себя спрашиваю я. – Снова?

Китнисс резко оборачивается, сверкая глазами, в которых стоят слезы.

– Не шути так, Пит! – зло говорит она. – Это ни капельки не смешно!

Девушка встает со стула, явно намереваясь уйти, но я бросаюсь к ней. Даже не думая о том, что мои руки перепачканы в муке, я хватаю ее за плечи, заставляя остаться.

– Пожалуйста, Китнисс, – прошу я. – Дай мне шанс! Дай нам обоим шанс…

Она смотрит на меня своими серыми глазами, дрожит и все-таки начинает плакать. Я притягиваю ее к себе, а Китнисс утыкается носом мне в шею, и ревет, не сдерживая себя. Видимо почувствовал неладное, на пороге кухни появляется Колин.

– Эй, отойди от мамы! – требует он, стараясь протиснуться между нами. – Не обижай ее!

Китнисс отстраняется и, присев на корточки, произносит:

– Все в порядке, родной, твой папа не обижает меня. Уже нет… – добавляет она.

Я провожу рукой по волосам, оставляя на них белые следы. Когда я мечтал о том, что вернусь в Двенадцатый, то почему-то не думал как именно собираюсь мириться с Китнисс. Перспектива получить свободу была слишком эфемерной, чтобы стоило беспокоиться о дальнейшем. И вот я здесь: Китнисс плачет, сын не верит мне.

Мне не приходит в голову ничего лучше, кроме как присесть рядом с теми, кого я люблю. Мы все на одном уровне: Китнисс не перестает всхлипывать, Колин косится то на меня, то на мать, а я сам решаю, что сейчас, именно сейчас, должен произнести самые важные слова.

– Колин, я не обижаю твою маму, – честно говорю я. – Я люблю ее, очень люблю. – Я смотрю в глаза Китнисс, стараясь, чтобы она поняла, что мои слова идут от сердца. – Ты и она – самое важное и самое ценное, что у меня есть в жизни. Я совершил много ошибок в прошлом, я… был болен, но я поправился… – запинаюсь, не желая омрачать свое признание ложью. – Почти поправился, – уточняю я. – Я готов сделать все, что угодно, только бы ты, Китнисс, простила меня, – я уже говорю лично с ней, слова льются легко, освобождая томящееся сердце. – Я люблю тебя. Больше жизни люблю! Не прогоняй, не отталкивай…

Китнисс молчит, уже не плачет. Колин неловко стоит между нами, понимая, что взрослые говорят о чем-то важном.

Молчание девушки затягивается, и с каждой утекающей секундой, мне становится все больнее. Я открылся перед ней, вывернул душу, не получив взамен ни слова.

– Не торопи меня, Пит, – тихо произносит Китнисс, спустя бесконечные несколько минут. – Я не знаю, что чувствую к тебе.

Вот так просто.

Она не знает.

Поднимаю глаза, всматриваясь в ее лицо: Китнисс не врет – ее слезы искренние. Она запуталась.

Я понимаю ее и не осуждаю.

– Только останься со мной? – прошу я.

Китнисс отводит взгляд, проводит рукой по волосам Колина.

– Куда я денусь? – грустно отвечает она. – Колину нужен отец… Хотя бы сейчас.

Спустя какое-то время мы поднимаемся наконец с колен и возвращаемся к тому, с чего начали: ребенок скрывается в гостиной, увлеченный катанием машинки, я готовлю, а Китнисс сидит на стуле и молчит.

Не решаюсь больше заговорить, не хочу снова расстроить девушку – вероятно, для одного раза признаний и так слишком много.

***

– Папа? – Колин пробует это необычное для него слово. – А ты научишь меня готовить такие же булочки? – спрашивает он.

Я киваю, решаясь впервые в жизни коснуться сына. Протягиваю руку и повторяю жест, который уже видел у Китнисс: глажу ребенка по волосам. Они мягкие, легко скользят сквозь пальцы. Малыш не отстраняется, а наоборот улыбается.

– Конечно, научу, – соглашаюсь я. – Я научу тебя всему, что ты захочешь!

Китнисс тихонько сидит на своем месте, поглядывая на нас и надкусывая очередную, четвертую по счету булочку. Я не знаю, какие мысли роятся в ее голове, но хотя бы она больше не плачет и не пытается уйти, забрав с собой сына.

– Ты уже был у пекарни? – спрашивает она, а я от неожиданности чуть не давлюсь горячим чаем.

– Нет… – медленно отвечаю я, – еще не успел.

– Некуда там идти, – сообщает она чуть мягче, – на ее месте построили новый магазин… Мне жаль…

Она прикусывает губу, видимо, жалея, что завела разговор о моей семье.

«Она убила твоих родных!» – вспоминаю я фразу, произнесенную когда-то Сноу.

«Это неправда», – повторяю я сам себе.

– У моей семьи есть… могила? – спрашиваю я у Китнисс, и она кивает.

– Да… Если хочешь, я могу сходить туда с тобой…

Едва заметно качаю головой, соглашаясь. Мне нужно побывать там, мне нужно сказать им «до свидания», пусть я и опоздал почти на шесть лет.

***

Я стою перед надгробьем, на котором выгравированы имена моих родных: отца, матери и двух братьев.

Плачу. Беззвучно, горько.

С каждой слезинкой вытекает по частям боль, которую я носил в себе долгие годы.

Китнисс стоит рядом, прижавшись к моей спине. Ее руки сами собой обвились вокруг моей талии, но я даже не подумал, накрыть ее ладони своими. Слишком не готов я оказался к встрече со смертью – знал ведь, куда иду, и все равно…

– Мы поставили им памятник сразу после возвращения в Двенадцатый, – тихо произносит Китнисс, когда мы идем обратно в Деревню победителей. – Найти тела уже не было возможности, но мы решили, что память о твоей семье должна жить.

– Кто мы? – зачем-то спрашиваю я. Мне ведь все равно, что это меняет?

– Хеймитч первый предложил, а твоя… его подружка, – поправляет себя Китнисс, – поддержала эту идею.

– Ты все еще ревнуешь меня к Клариссе? – глухо спрашиваю я, потирая глаза.

– Наверное, – тихо отвечает Китнисс.

– Почему? – я останавливаюсь, вынуждая и ее встать рядом. – Почему ты ревнуешь меня, если не любишь?

Наверное, я слишком расстроен из-за «встречи» с семьей, но сейчас я забываю о том, что обещал себе и ей не торопить события. Китнисс хмурится, ее глаза бегают туда-сюда, никак не желая останавливаться на чем-то одном.

– Я не говорила, что не люблю тебя, Пит, – наконец произносит она. – Все слишком сложно…

– Ты занималась со мной любовью! – настаиваю я. – Вчера! Всего лишь вчера, Китнисс, а сегодня ты говоришь, что не знаешь, что чувствуешь ко мне!

Я почти кричу. Мне больно. И снова одиноко.

Я не осуждаю Китнисс, но мне нужны ответы.

Мне нужна хоть какая-то определенность: слишком долго я не знал, что такое уверенность в завтрашнем дне.

– Я люблю тебя! – Китнисс тоже срывается на крик. – Я знаю, что чувствую, но ты сам… Я не нужна тебе, тогда зачем все эти признания?

Я чувствую тошноту, подступающую к горлу.

– Бога ради, Китнисс, почему, почему ты решила, что не нужна мне? Я не могу без тебя жить! Я не смог забыть тебя, даже после того, как Сноу пытал меня и травил ядом, заставляя ненавидеть тебя! – я произношу все на одном дыхании, хочу, чтобы она поверила мне. – Люблю тебя, люблю! – повторяю я.

Китнисс начинает плакать. Я не решаюсь прижать ее к себе.

– Не надо, Пит! – просит она. – Ну, пожалуйста, дай мне время! Не дави на меня… Я люблю тебя, но мы почти чужие…

– Почему ты так говоришь? – тихо спрашиваю я, мой голос не слушается.

– Ты любил меня, потом ненавидел. Теперь пришел и говоришь, что снова любишь… Я запуталась. Ты сам, Пит, запутался! – не прекращает она. – Просто давай оставим все как есть: я не хочу ни поцелуев, ни близости, ничего. Не торопи! Я должна сама решить, что мне делать со своей жизнью!