Сладкая отрава (СИ)

Мальчик медленно высовывает голову, собираясь взглянуть на меня и, скорее всего, снова спрятаться, но внезапно встретившись с моим взглядом, замирает.

Мое сердце подпрыгивает от неожиданности и вместе с тем утопает в нежности. Голубые глаза мальчика тоже внимательно изучают меня, и, вероятно в числе прочего, ребенок прикидывает возможное наказание за проникновение на чужую территорию.

– Привет, – ласково говорю я и поднимаю вверх обе руки, показывая, что не собираюсь на него нападать. – Тебя зовут Колин?

Сузив глаза, мальчик встает наконец в полный рост и, подбоченившись, строгим голосом отвечает:

– Так точно, мистер. Я – Колин Мелларк, – не без гордости говорит он. – А вы тот, кто вчера напал на дядю Гейла?

Меня коробит от официального тона, с каким ко мне обращается родной сын, невольно защищая Хоторна.

Аккуратно, стараясь не напугать малыша, я откидываю с себя одеяло и спускаю ноги на пол. Колин наблюдает за каждым моим движением.

– Приятно познакомиться, Колин. А я – Пит Мелларк, – произношу я негромко. – Твой отец.

Я ожидал, что сын испугается и убежит или, может, расчувствуется и бросится мне на шею. Однако мальчик остается на месте: он хмурится и, сложив маленькие руки на груди, безапелляционно заявляет:

– Вы врете, мистер. Мама говорит, что врать плохо, – сообщает он, а поразмыслив, добавляет, – кроме особенных случаев.

Мне кажется, я еще никогда не был настолько растерян: как себя вести и как убедить Колина, что я говорю правду?

– Почему ты думаешь, что я вру? – осторожно спрашиваю я.

Ребенок смеряет меня снисходительным взглядом и объясняет, будто я не понимаю очевидных вещей:

– Мой отец живет в Дистрикте номер два, и он не может оттуда уехать. А вы здесь, так что вы – не он, – констатирует мальчик.

В душе появляется горько-сладкое чувство от того, что мой сын знает правду: Китнисс не солгала ему о том, что я их бросил или еще хуже – умер; хотя, признаться, я опасался чего-то подобного с ее стороны.

Колин не знает, что я вернулся – я никого не предупреждал. Как быть?

– Так и будешь стоять? – спрашиваю я. – Не хочешь присесть?

Хлопаю рукой по кровати рядом с собой, а ребенок, наклонив голову в до боли узнаваемом жесте своей матери, размышляет над моим предложением. В итоге, оценив свои шансы на побег в случае чего, Колин садится на край кровати: далеко от меня, зато максимально близко к входной двери.

– Я не обманываю тебя, – начинаю я, обращаясь к ребенку. – Я действительно жил во Втором, но много и долго работал там, после чего мне разрешили вернуться к тебе и к твоей маме.

Колин внимательно слушает, не перебивая меня, а я пользуюсь случаем и рассматриваю мальчика. Невысокий для своего возраста, широкоплечий. Мне вчера не показалось: лицом он – копия Китнисс. И жесты… это сложно описать, но поворот головы, взгляд исподлобья, привычка хмурить брови – во всем сквозит сходство с матерью. От меня у сына только небесно-голубые глаза. Больше ничего.

– А кем вы работали во Втором? – неожиданно заинтересованно спрашивает меня ребенок.

– Колин, ты можешь обращаться ко мне на «ты», – говорю я. – И я работал строителем: сначала в шахте, потом строил настоящие дома…

Я замолкаю, когда вижу победную улыбку мальчика.

– Вы, то есть ты, точно врешь, – заявляет Колин.

– Почему? – удивляюсь я.

– Мой отец – пекарь! – уверенно заявляет ребенок. Голос мальчика довольный, словно ему полагается конфета за сообразительность.

– Я не вру… – пытаюсь оправдываться я, но меня прерывает громкий и настойчивый стук в уличную дверь.

– Колин, ты здесь? Пит, открой! – Китнисс не на шутку встревожена, ее крик разрывает утреннюю тишину.

Мальчик подскакивает на месте и испугано шепчет:

– Ой, мы с тобой попались.

Мне приятно, что внезапно Колин произнес «мы», хотя он все еще не верит, что я его отец.

– Ты не сказал маме, куда пошел? – спрашиваю я, поднимаясь с кровати, и протягиваю сыну руку.

Малыш смотрит на мою раскрытую ладонь и отрицательно качает головой.

– Мама говорит, чтобы я не трогал чужих людей, – делится он.

– Ах, ну если мама говорит… – вздыхаю я.

Мы вместе спускаемся по лестнице: я впереди, сын следом.

– Вообще-то, я часто здесь играю, – говорит Колин, – не знаю, чего это мама расстроилась…

Он не заканчивает свою мысль, потому что я успеваю открыть входную дверь, и Китнисс врывается внутрь. Едва удостоив меня взглядом, она кидается на колени перед сыном и, осматривая, ощупывает его.

– С тобой все в порядке? – с истеричными нотками в голосе спрашивает она. – Ты напугал меня, Колин! Не смей больше так делать! – кажется, ее испуг отступил, сменившись злостью.

Мальчик пристыжено смотрит в пол, выводя носком правой ноги рисунки за своей спиной.

Я наблюдаю за Китнисс и сыном и чувствую себя неприятно лишним.

– Не представишь нас? – обиженно спрашиваю я.

Бывшая жена смотрит на меня снизу вверх и, наклонив голову, хмурится. «Колин делает так же», – думаю я.

Китнисс встает на ноги и, удерживая сына за руку, тихо произносит:

– Пойдемте в гостиную, надо поговорить.

Я иду следом за своей семьей, а войдя в комнату, всерьез начинаю думать, что ошибся домом. Моя гостиная напоминает игровую: в углу притаилась расправленная палатка, рядом с окном стоит заляпанный красками маленький мольберт, а вокруг него валяются листы с корявыми детскими рисунками. На ковре, на полке камина и даже на диване нашли приют игрушки самых разных цветов.

Колин садится прямо на ковер, но Китнисс одергивает его, настаивая, чтобы он занял место на диване. Я пристраиваюсь рядом. Сладкое волнение переполняет душу: мы все втроем так близко, рядом. Мог ли я мечтать об этом?

Китнисс бросает на меня обеспокоенный взгляд, словно ища поддержки в предстоящем нелегком разговоре. Для меня очень необычно, что ей требуется моя помощь: помнится, эта девушка отвергала мои попытки быть нужным ей. Морщусь – теперь уже далекие, но от того не менее противные воспоминания пытаются испортить волшебный момент. Я не позволю.

– Колин, – начинает Китнисс, – я хочу тебя кое с кем познакомить…

Мальчик рассеянно кивает, дергая ногами – очевидно, что он жаждет скорее сбежать поиграть, а не выслушивать нотации матери.

– Это, – она указывает на меня, – твой папа.

Ребенок наконец превращается во внимание и переводит удивленный взгляд с матери на меня и обратно. По глазам вижу – он сомневается.

– Мама, он – строитель… – пододвинувшись ближе к Китнисс, Колин громким шепотом сообщает ей великую тайну.

Девушка удивленно смотрит на меня: вспоминаю, что мы с ней толком даже не поговорили… Хотя уже умудрились заняться любовью. У нас все не как у нормальных людей!

– Я все еще немного пекарь, – улыбаясь, говорю я, стараясь разрядить обстановку.

Китнисс спокойно кивает, принимая новую информацию, а вот ребенок куда более подозрителен.

– Чем докажешь? – спрашивает он.

Растерянно развожу руками, почти признавая свое поражение, как вдруг мне приходит в голову свежая мысль:

– Хочешь, я испеку тебе что-нибудь? – спрашиваю я.

– Да! – не задумываясь, выпаливает Колин. – Что-нибудь сладкое-сладкое!

– Тебе нельзя много сладкого, – напоминает ему Китнисс, теребя темные волосы сына.

Он разочарованно вздыхает, но соглашается:

– Тогда, что-нибудь такое сладкое, чтобы мне было сладко, а маме нет, – предлагает он.

И я, и Китнисс непроизвольно улыбаемся – хитрый растет мальчуган.

– Хорошо, Колин, – говорю я, – но тогда твоей маме придется пойти со мной на кухню и помочь мне готовить.

Девушка удивленно вскидывает брови, но не спорит. Оставив ребенка в гостиной, мы с ней перемещаемся на кухню.

Первое время висит неловкая тишина. Я, не зная, что сказать, молчу, доставая все необходимое для теста, а Китнисс сидит на стуле и пальцем рисует узоры на столешнице.

– Это здорово, что дом не пустовал, – пытаюсь начать разговор, пока высыпаю муку на стол. – И продукты в холодильнике, и… ты спишь в кровати наверху…