Место третьего (СИ)

В своё время я пришёл к выводу, что это не только тараканы в моей голове относительно личного пространства — но и просто пока не попалось человека, которого я бы захотел в него впустить. Рицка не в счёт, он — мой. С той минуты, как появился на свет. Он даже не другой человек, не кто-то иной, он как будто кусочек меня. Но это — Рицка. С другими людьми всё иначе, и так было сколько себя помню. Но, как говорит Томо, нельзя отбрасывать такую вещь, как «тактильный голод». Да, изредка у меня возникает странное и совершенно мне не свойственное желание почувствовать под ладонью тепло чьего-нибудь тела, узнать, какова на ощупь чужая кожа или как часто бьётся сердце другого. Но главное, не просто коснуться кого-то, а по-настоящему захотеть этого. Да, изредка я хочу хотеть. Но довольно быстро прогоняю эти дикие мысли. Однако когда у меня будет Боец, действительно мой, он вполне может стать кандидатом на осуществление обоих моих желаний. В конце концов, кто, если не он?

— Красиво, — по-доброму усмехается Томо. — Если бы мне лет пятнадцать назад такое сказала моя девочка, я бы в ту же минуту свернул бы ради неё горы, достал бы с неба столько звёзд, сколько удержал бы, и положил бы к её ногам все сокровища мира.

— А почему она так не сказала?

— Потому что мы не были лучшими. И она это знала. А у тебя нет такого знания. Хотя… — он впадает в задумчивость, — может, оно и хорошо. Мне кажется, с тобой любой Боец станет лучшим.

— Спасибо, Томо.

Ну хоть один нормальный человек среди всего этого бедлама.

После ещё десяти минут отвлечённого разговора об учёбе направляюсь в своё крыло, а он сейчас — я знаю — будет сидеть и строчить отчёт о нашей встрече, который затем отошлёт Чияко, Ямаде-сенсей и, разумеется, Минами — без его ведома ни один порыв ветра в пределах школы не пролетает. И ещё я знаю, что будет написано в этом отчёте:

«Случайная вспышка агрессии на фоне постоянного стресса, усугубленного подавленным настроением из-за полной несовместимости с подобранным, пока не инициированным в пару Бойцом (личностные характеристики, психологические портреты и системные параметры обоих прилагаются).

Заключение: опасности для себя или окружающих не представляет.

Медикаментозное или иное лечение: не назначено.

Терапия: не требуется.

Рекомендации: щадящий режим дня без физических нагрузок в течение семи дней. Пересмотр кандидатуры подобранного Бойца».

Добраться до своей комнаты мне удаётся лишь со второй попытки. Первую пресекает Нана, когда я уже поднимаюсь по лестнице. Она догоняет меня на предпоследней площадке и, преградив проход, тяжело дышит, держась за перила. И зачем было бежать за мной? Кому я понадобился настолько срочно?

— Аояги-кун…

— Что-то случилось? — я сдерживаю себя, чтобы не ляпнуть вместо этого: «Что я ещё натворил?».

— Тебе звонили… из дома. Сказали, срочно.

Когда я слышу подобное — а это бывает нечасто, — у меня мгновенно холодеют руки и появляется неприятное чувство, как будто я долго падаю в пропасть.

Нужно как можно скорее нестись в административный корпус на телефонный узел. Ещё одно дебильное правило Минами: учащимся запрещается иметь мобильные телефоны и совершать несанкционированные звонки. Все звонки осуществляются строго под присмотром работников коммутатора. В их офисе оборудовано пять звуконепроницаемых кабинок с телефонным автоматом и мягким стулом в каждой. А в компьютере отмечается номер телефона, на который звонишь, и длительность разговора. Не удивлюсь, если они и разговоры прослушивают. К чему такая конспирация, мне так постичь и не удалось. Даже если за стенами корпуса управления «Семью Лунами» кроются какие-то военные тайны, кто мешает мне разболтать их не по телефону, а, допустим, по возвращении домой? Конечно, на отъезд из школы ещё нужно оставить заявку как минимум за двое суток, но в девяноста девяти процентах из ста её удовлетворят. В исключительных случаях тебе откажут, но только если ты очень сильно проштрафился, отбываешь наказание или если возник иной форс-мажор.

До административного корпуса десять минут… быстрого бега. А Нана всё ещё стоит рядом.

— Нана, пожалуйста, дай свой телефон.

— С ума сошёл? Меня за это уволят.

— А мы никому не скажем. У меня сердце остановится, пока я доберусь до коммутатора. Пожалуйста. Вдруг с братом что-то случилось?

Стараюсь отогнать от себя это иррациональное чувство паники. Что может случиться с Рицкой? Строго говоря… ничего. Нет, я знаю, что вариантов тьма: от «попал под машину» до «утонул в ванне». Но это не может быть правдой. Ведь не может? А ещё я себя всё-таки знаю, как-никак. Когда речь заходит о Рицке и о том, что с ним могло что-то случиться, у меня и начинается это иррациональное, паническое и совершенно ничем не оправданное. В такие моменты я, наверное, похож на психованную мамашу, которая пытается дозвониться до своего ребёнка, опаздывающего домой на две минуты, и слышит уже четвёртый гудок, хотя раньше он всегда отвечал на третий. Мысли о том, что дома могло случиться что-то ещё с кем-то другим, меня даже не посещают.

— Да с чего ты взял? — её вопрос вторит какой-то малой моей части разума, которая в данный момент крутит пальцем у виска и нашёптывает, что я зря дёргаюсь.

— Ты же сама сказала, что звонок срочный. Последний раз я услышал от тебя «срочно», когда маму на улице ограбили.

Да, было дело. На неё напали недалеко от ночного супермаркета. Всего-то отняли две пачки молока и кошелёк, в котором была от силы тысяча йен. Но нет! Нужно же было всех на уши поднять, чтобы пожаловаться на кражу этого молока. Она распсиховалась, позвонила во втором часу ночи в школу. Меня тут же подняли с кровати, погнали чуть ли не в пижаме в административный корпус, Нана лично затолкала меня в кабинку и следила за мной через стекло. Я набирал номер уже дрожащими пальцами, прокручивая в голове десятки самых страшных вариантов смерти брата… а на том конце рыдающая в трубку мама со своим трёклятым молоком! Я чуть трубкой об стену не жахнул со злости. Сказал, чтобы больше не звонила мне посреди ночи из-за такой ерунды, и отключился.

Нана колеблется, взвешивая все «за» и «против», а потом выуживает из кармана брюк крохотный дамский телефончик и протягивает мне, воровато озираясь. Кивнув, я открываю крышку и набиваю номер, старательно попадая в маленькие кнопки — и как, интересно, она им пользуется с её-то маникюром? Хотя нет, скорее всего, пользуется редко. Нана ведь у нас живёт в Сети.

Подношу телефон к уху, против воли сглатываю, и отхожу на три шага к стене. Хоть какая-то иллюзия приватного разговора. Гудок, второй, третий — возьмите трубку! — четвёртый, пятый…

— Алло.

Хвала небесам!

— Рицка.

— Сэймей! — голос радостный, но немного сонный.

— Привет, — тоже улыбаюсь и закрываю глаза, представляя его улыбку, большие глаза, растрёпанные волосы, Ушки, возбуждённо стригущие воздух… Вот он стоит в коридоре в пижаме с синими котятами. И, конечно же, босиком — брата-то дома нет, некому напомнить про очень полезную деталь гардероба под названием тапочки. — Рицка, что случилось? Ты в порядке? Это ты звонил?

— Да, я-то в порядке… — радости в голосе заметно убавляется.

— А кто не в порядке?

— Просто папа… — и шумное сопение в трубку. Рицка почти никогда не плачет и сейчас явно сдерживается.

— Ну что там с папой? — выходит почти скучающе. Потому что я уже примерно знаю, что услышу.

Прислоняюсь к подоконнику, вспоминаю, что на меня до сих пор выжидающе смотрит Нана, и киваю ей: мол, всё нормально, все живы. Она расслабляется и тактично спускается вниз на несколько ступеней.

— Он пришёл домой очень поздно, и они опять поругались.

Как я и думал.

— Они что, кричали друг на друга?

— Да, они… громко кричали, — он странно усмехается.

Рицка такой милый, и ему всего девять лет, так что я даже не представляю, откуда в нём время от времени просыпается этот сугубо взрослый цинизм. «Громко кричали» в переводе с Рицкиного языка означает: орали так, что стены тряслись, и, конечно же, не стесняясь в выражениях. Я ему запретил это слушать. Велел тут же идти к себе и включать музыку, уши затыкать — да что угодно, лишь бы от папы этой красоты не набрался.