Вас ожидают, мистер Шерлок (СИ)

— Он хочет меня посадить. В тюрьму, — неожиданно поплакался Джон.

— В тюрьму? — оживился Холмс. – А это интересно. Очень интересно. Послушайте, Джон, — продолжал он оживляться и даже вернулся в комнату, пройдясь по ней раз-другой в легком волнении, — это же замечательно! Это выход.

— То есть? И что в этом замечательного? — пробормотал Джон, слегка ошарашенный его внезапным воодушевлением.

Сэр Майкрофт остановился и огляделся по сторонам. — Всё замечательно, Джон. Какая вам, собственно, разница, где по нему страдать — в этой клетушке или в тюремной камере? А Шерлок, пусть ненадолго, но отвлечется от своей одержимости. Да и мне как-то спокойнее.

— По-вашему, тюрьма — не безумие? И я… не страдаю. Совсем.

— Совсем? — Старший Холмс подошел ближе и заглянул Джону в глаза. — Да-да, понимаю… Не в моих правилах принуждать к откровениям, Джон, но скажите, он вас чем-то обидел?

Джон растерянно отступил. Эти чертовы ягодки обладали поистине неслыханным даром в одну минуту растворять душевные и физические ресурсы в потоке бьющей из них энергии.

— Лично меня – нет. Но его… жизненные принципы несовместимы с моими. - Уф. Звучит до такой степени жалко и неправдоподобно, что Джон от стыда и досады густо краснеет.

— Да? Тогда почему ваши руки дрожат? Не думаю, что причина этому кроется в несовместимости жизненных принципов. — И тут в холодном, самоуверенном господине неожиданно пробуждается нечто человеческое, теплое, нуждающееся в сочувствии и подмоге. — Простите его, Джон. Чего бы Шерлок ни натворил, простите. Он как ребенок — делает глупости и прикрывает их ещё большими глупостями.

— Он не ребенок. Он… — Джон замолчал. Не начинать же опять про гусей. И кто бы знал, как осточертели ему все эти гуси.

— Вам решать, доктор Ватсон. В данном случае всё зависит от вас. Вы меня понимаете? И… — мужчина мелодично откашлялся, — …если это возможно, если это не обременит вас настолько сильно, если вы будете так бесконечно, так бескомпромиссно добры, не оставляйте Шерлока одного. Прошу вас. Кроме того, мой Шерлок… — Нежная улыбка тронула бледные губы. — Мой Шерлок… Он совершенно прекрасен. И он ждет вас. Очень ждет. Поверьте на слово человеку, не подверженному приступам сентиментальности.

Джон лежал и думал о том, насколько Шерлок прекрасен. Как чисты и тонки его пальцы. Как мило лучатся морщинки, когда он смеётся. Как бьется на шее венка, когда он кончает. И как восхитительно сияют при этом его глаза… А ещё он думал о Майкрофте Холмсе. О холеном, самоуверенном и явно облаченном немалой властью Майкрофте Холмсе, который не поленился прийти к какому-то Джону Ватсону и практически умолял его о возвращении. А такие, как он, переступят далеко не каждый порог. Значит Шерлоку и в самом деле несладко.

Так какого же черта?!

Всё, хватит. Залежался ты, Джон, на чужой постели. Пора домой.

И не то чтобы он так уж сильно боялся тюрьмы или волновался за безопасность британского королевства. Просто он не мог больше без Шерлока. Ни единой минуты.

И даже если всё не настолько хорошо, как мечтается, даже если Шерлок (проклятая неуверенность!) сейчас не один, это уже ничего не изменит. Джон будет там, откуда так опрометчиво и так глупо сбежал. И не надо (очень советую!) вставать на его пути — мусорным бакам миссис Хадсон придется пережить ещё одно потрясение. Да и Шерлок своё получит.

*Атараксия (от греч. ataraxia) — отсутствие волнений, невозмутимость

Комментарий к

Прекрасный Шерлок))

http://www.youtube.com/watch?v=O68ftfMz220

========== Часть 25 ==========

По-моему, ХЭ получился слишком слащавым, но по-другом я не могла)))

Сначала в трубке слышен длинный зевок, и лишь затем звучит равнодушное и холодное: — Не спится?

Слишком равнодушное и слишком холодное, чтобы не понять, насколько Шерлок измучен. Джон расслабленно откинулся на спинку сидения — ради этих минут, ради этого сгоревшего голоса стоило медленно умирать там, без него.

— Привет. Не так уж и поздно.

— Ну и когда я тебя увижу? — Новый зевок.

Несмотря на пьяную дрожь, зарождающуюся в самом центре груди и рваными толчками несущуюся по кровотоку, Джон улыбнулся — так и челюсть недолго вывихнуть, Шерлок. — Я в такси.

— В такси? Вот как? И куда же ты едешь?

— Домой.

«Сейчас он снова зевнет, и я скажу ему, что совершенно, абсолютно не могу без него существовать».

Но Шерлок не издавал ни звука, то ли намеренно затягивая паузу, тем самым добавляя ситуации драматизма, то ли в самом деле обдумывая услышанное. А потом спросил всё так же равнодушно и холодно: — А вещи?

Джона уже изрядно потряхивало, волнение затмевало всё, в частности, способность более-менее сносно соображать, и слово «вещи», по большому счету не несущее в себе ни загадки, ни тайного смысла, повергло его в довольно продолжительный ступор — вопрос был слишком простым, чтобы тотчас показаться Джону безумно сложным. Не мигая, он смотрел прямо перед собой, и, наконец преодолев это временное затмение, предсказуемо уточнил: — Какие вещи?

— Твои вещи. — Шерлок мгновенно забыл о невозмутимости, которую в ожидании этого звонка так долго и так тщательно репетировал. (Особенно трудно давались ему зевки, больше напоминающие протяжное «ахххх»). — Штаны, кофты.

— Зачем тебе мои штаны? И нет у меня никаких кофт, — продолжал тупить Джон, причем тупить совершенно искренне. Но с другой стороны, оправдать его было легко: как можно логически мыслить, когда трубка вибрирует голосом, от которого в сознании раз за разом происходит короткое замыкание и по которому смертельно соскучился?

— Ты ничего не взял! — выпалил Шерлок, уже не пытаясь скрыть ни отчаяния, ни разочарования — не до театральных этюдов. — Так я и думал. Поворачивай назад и собирайся. Немедленно. Прямо сейчас. Скажи таксисту, что тебе необходимо вернуться. И чтобы он обязательно тебя подождал. Будь внимателен. Наверняка, ты что-то забудешь, какую-нибудь идиотскую пижаму. Или халат. Ты вполне можешь оставить халат в ванной комнате на крючке. Проверь всё. И, если это возможно, Джон, сделай всё максимально быстро.

Фразы неслись пулеметной очередью, Джон слушал, раскрыв рот, и только тогда, когда на последнем слоге Шерлок вдруг поперхнулся и принялся громко кашлять, поспешил вставить словечко: — Шерлок, остановись. Две мои сумки тебя устроят? В них и халат, и всё остальное.

Откашлявшись, Шерлок сипло спросил: — Две? Да, устроят. Но ты точно ничего не забыл?

— Ничего. Там ничего моего не осталось.

— Хорошо. Как скоро ты сможешь подъехать?

— Думаю, четверть часа… минут двадцать пять.

И тут Шерлок произнес то, от чего Джона накрыло слабостью, и сердце заколотилось ещё сильнее: — Я хочу поцеловать тебя. Очень.

В страшном смущении уставившись на затылок таксиста, словно тот мог почувствовать или каким-то особенным видом зрения увидеть (таксисты — народ непредсказуемый, никогда не знаешь, чего от них ожидать), как у него перехватило дыхание, как загорелось лицо, и как конвульсивно сжались колени, Джон забормотал: — Шерлок, эмм… я в дороге, и… в общем… надеюсь, ты меня понимаешь… это не совсем уместно. Но я… я тоже. И тоже очень.

— Правда? — Джон отчетливо представил радостную улыбку и сияющие глаза. Какой злобный, завистливый черт заставил его усомниться в любви Шерлока? Наверное, тот самый, который в тот злополучный вечер дергал самого Шерлока за язык. — Это правда, Джон?

— Господи, да. Конечно. Более чем. Я… Я скоро приеду.

В трубке раздался невнятный звук, а потом Шерлок сказал: — Я был почти уверен, что этого никогда уже не случится. Ты оказался прав, Джон. Во всем прав. Эти стрелы…

И замолчал.

— Какие стрелы? — Какие стрелы? Слова Шерлока, обволакивающие разум горячим туманом, определенно не прибавили Джону сообразительности. Да и не хотелось ему сейчас соображать — хотелось просто слушать, впитывая блаженство кровью и плотью, и уж никак не клетками головного мозга. — Шерлок?