Огонь и сталь (СИ)

Опять… ну, только караула ей не хватало. Хорошо хоть девственницу в честь ее возвращения резать не предлагают. Деметра надулась и подняла печальные глаза на улыбающегося Онмунда, положила голову ему на плечо.

— Даже вместе побыть не дадут, — проворчала она.

— И о чем я только думал, женясь на Довакин, — сокрушено покачал головой маг и тут же охнул от довольно увесистого тумака жены.

— Лучше позаботься о том, что бы не потерять такое сокровище, — едко бросила Деметра, выходя на улицу. Цицерон, скалозубо улыбаясь, поспешил за ней.

***

— … как слетела башка его рыжая с плеч! — пьяно выкрикнул Фаркас, размахивая кружкой и расплескивая вино. Сидящие за столами Соратники взорвались одобрительными возгласами и отсалютовали новоиспеченному барду зажатыми в руках кубками. Фаркас раскланялся и тяжело плюхнулся на скамью, схватив с подноса пробегающей мимо прислужницы жареный окорок. Скьор залпом осушил свою чашу и со стуком поставил ее на стол. Взгляд его уцелевшего глаза упал на Тинтур, скромно сидящую по левую руку от Эйлы. Босмерка молчала, даже не пыталась окунуться в кипящее веселье, царящие сейчас в зале Йоррваскре. Золотисто-каштановые волосы падали ей на лицо, к еде эльф практически не притронулась. Мужчина, нахмурившись, поднялся на ноги.

— Старый волк не согласится потанцевать? — Рия, чей рассудок уже заволокло винным туманом, потянула Скьора за руку. В темные глазах девушки мелькали хитрые искорки.

— Не сейчас, — Соратник грубовато разжал пальцы имперки. Рия обиженно фыркнула, надула губы, как маленький ребенок, и цапнула со стола пирожное. Испачкав пальцы в заварном креме, девушка принялась увлеченно их облизывать.

Белое Крыло вздрогнула, когда широкая ладонь Скьора легла ей на плечо. Босмерка откинула волосы со лба и слегка повернула голову.

— Выйдем. Поговорим, — тон члена Круга пресекал любые возражения. Тинтур отодвинула тарелку и поднялась на ноги.

Тяжелая дубовая дверь закрылась, заглушая смех и гомон. Мужчина глубоко вздохнул и обратил глаза к усеянному звездами небу, к бледному лику луны, загадочно мерцающему серебром. Каждый его вздох клубился зыбким белесым паром у лица, сурового, словно высеченным из камня. Тинтур зябко поежилась.

— Так о чем ты хотел поговорить? — эльф первой нарушила тишину, изредка рассекаемую далекими голосами и печальной песнью ветра.

— Тебя не часто можно увидеть в Йоррваскре, — голос Скьора звучал глухо. — И на твоей коже следы от веревок. Белое Крыло, неужели твоя шайка разбита?

Босмерка не ответила, но ее безмолвие было красноречивее всяких слов. Острое скуластое лицо не выражало никаких эмоций, но янтарно-алые раскосые глаз были преисполнены боли и грусти. Скьор хмуро сплюнул сквозь зубы.

— Серебряная рука?! — руки его сжались в кулаки, жилы на лбу вздулись, в груди клокотал сдерживаемый рык. Тинтур знала, как он надеется на положительный ответ. Достаточно едва слышного «Да», слабого кивка — и Соратник бросится к Висельной Скале с обнаженным мечом. Но эльф отрицательно покачала головой.

— Рифтенцы, — босмерка присела на камень, — двадцать человек, все конные. Они загнали нас в дальние залы пещер, — Белое Крыло усмехнулась, — дураки… напоролись на все ловушки без исключения, а все равно пыжились от гордости и жажды подвигов.

Скьор прокашлялся и скрестил руки на груди. Каждое слово Тинтур было наполнено горечью.

— Мы бы справились с ними… в сущности — все мальчишки, лишь пара-другая опытных вояк. Но сошла лавина… — воспоминания, острые и свежие, жгли ее словно раскаленное клеймо. Глаза эльфа потемнели, гнев и злость, только погасшие в ее душе, вспыхнули вновь, - убежище завалило… моих людей погребло под камнями и снегом вместе с доброй половиной рифтенцев. Я успела выбежать… не знаю, — Тинтур пожала плечами, - наверное, богам угодно было оставить мне жизнь…

— Как ты сбежала?

— Долго рассказывать.

— Мы не торопимся. Здесь — Вайтран, а не Рифтен, отныне ты в безопасности… — оглушительный грохот и крик оборвали Скьора на полуслове. Двери распахнулись, ударившись от стены, и под ноги Скьору, проехавшись лицом по всем ступеням, кубарем выкатился Атис. Вслед за данмером из Йоррваскра выскочили остальные Соратники во главе с Ньядой. Шлем Каменной Руки сбился на бок, лицо раскраснелось. Нордка гулко ударила себя кулаком по стальному наплечнику, шнуровка на кожаной безрукавке разошлась практически до пупа, и грудь, едва стесненная одеждой, грозила вот-вот вырваться из плена жилета.

— Говоришь, место бабы на кухне?! — прорычала она, спускаясь. — Сейчас эта баба надерет твою серую задницу, остроухий! — Ньяда схватила Атиса за волосы и рывком поставила его на ноги, — да я… я тебе вообще задницу оторву!

— Давай, бей его!

— Ставлю сотню септимов на Каменную Руку!

— Чушь, Атис наполирует ей личико!

Эльф, с трудом держась на подкашивающихся ногах, встал в стойку, нордка же кружила вокруг него словно голодная волчица. Скьор положил руку на плечо Тинтур.

— Идем, отметим твое возвращение охотой. Пусть ребятки развлекаются. А я слышу зов матери Луны. Составь мне компанию, — хоть Соратники не отдают приказов, отказывать членам Круга не следует. Даже если ты сам носишь кровь зверя.

***

Ясная, хрустальная ночь. Прохладный воздух наполнен ароматами лаванды и горноцвета. Цицерон резко сорвал с головы колпак, запустил пальцы в ярко-рыжие пряди волос. Обида, злость и ревность свились в тугой клубок в груди шута, шипя и исходя ядом, словно змеи. За что Цицерон заслужил такое? Чем он прогневал Мать?.. он всюду следует за Слышащей, не жалея жизни… готов идти за ней и в древние нордские усыпальницы, и в пещеры фалмеров, да хоть самому Алдуину в пасть… а что бедный шут получает взамен? Паяц вздрогнул и ссутулился, втянул голову в плечи, будто страшась, что его мысли могла услышать Матушка или сама Слышащая. Плохой, плохой, глупый Цицерон… он всего лишь дурак, болван, Хранитель Матери Ночи, должен ценить, что имеет и радоваться. Но как можно шутить и плясать, когда Слышащая дарит свое внимание какому-то магу с голыми коленками?! Цицерон всегда рядом с ней, убьет любого за косой взгляд, за пренебрежительную улыбочку в сторону Слышащей, пока этот колдунишка просиживает штаны в Вайтране и ведьмачит?! О милосердная Матушка, за что такая несправедливость?!

Цицерон подкинул на ладони кинжал. Может, стоит помочь Слышащей? Да, было время, когда он с удовольствием вонзил бы изогнутое эбонитовое лезвие в ее сердечко или же сломал тонкую шейку, но сейчас все изменилось. Хранитель убьет за нее. И убивал, и будет продолжать убивать. А сегодня такая чудесная ночь… великолепное время суток для убийства. Для убийства одного колдуна, которому все не сиделось в Коллегии Винтерхолда, и он имел наглость жениться на Слышащей. На тонких губах безумного скомороха расцвела широкая улыбка. Острый, острый, острый кинжал его перережет глотку этому Онмунду… острый, такой острый, он даже боли не почувствует и закричать не успеет, его жизнь изойдет потоком крови, горячей, липкой… из груди Цицерона вырвалось истеричное хихиканье. Он не даст Слышащей грустить, нет, нет, нет, Цицерон не позволит ей плакать по этому ублюдку, Цицерон будет всегда рядом, и Слышащая будет смотреть на Цицерона так же, как сегодня взирала на Онмунда.

Слышащая еще не вернулась от ярла, и маг сейчас дома один. Хранитель тихонечко проберется в спальню, благо ключик у него есть. Кто подумает на паяца? Разве может чокнутый убить? Нет, он только может петь свои песенки и плясать, но Цицерон ведь не сумасшедший, глупости, глупости! Сумасшедшего бы не сделали Хранителем Матушки, Слышащая не стала бы путешествовать вместе с чокнутым. Пропыленные сапоги из мягкой кожи мерили шаги от рыночной площади до Дома Теплых Ветров, эбонитовый кинжал таится в рукаве кафтана. Если встретится стражник-то можно убить и его…

Вой, протяжная песня волка, рассекла невесомое спокойствие Вайтрана будто кинжалом. Цицерон едва не подпрыгнул на месте. Вязкая ледяная волна разлилась по всему телу, пальцы сомкнулись на рукояти кинжала. Цицерон не хочет встречаться с Соратниками… волчишки могут ему помешать, они могут захотеть съесть Цицерона, а Цицерон не вкусный! Хранитель прибавил шагу, но поздно - позади него раздалось тяжелое дыхание. Вервольф, чья черная шерсть была уже изрядно присыпана пеплом седины, плотоядно скалился с крыши «Дома воительницы», второй, чуть помельче, с рыжевато-каштановым мехом, возвышался над шутом практически на две головы, с его обнаженных клыков капала тягучая слюна. Оборотень коротко рыкнул и запрокинул голову. Клокочущий крик, напоминающий рокот шторма и зимнего бурана, огласил сонные улочки Вайтрана.