Звездочет (СИ)

Равнодушно он отвечает:

- Выследил его в магазине, заговорил о его бабке, он расчувствовался. Я ему намекнул, что в болезни этой старухи может быть не все гладко, пообещал принести бумаги, если он не скажет никому. Господи, как же просто с этими идиотами!

- Почему тебя в тот день никто не заметил? Миллс жил в большом доме.

Далтон пьяновато хихикнул:

- Я как-то читал один детектив, там убийца в туалете самолета переоделся в куртку бортпроводника, прошел по салону, спокойно убил нужного человека, вернулся в туалет и переоделся обратно в свою одежду*. Фокус в том, дорогой мой Джон, что никто не обращает внимания на обслугу, людей в униформе… Я надел костюм и фуражку одной курьерской службы, только нашивку с логотипом спорол… Уверен, что никто не обратил внимания на какого-то там курьеришку. Перед квартирой этого педика я фуражку… снял, а про костюм… он меня не спрашивал, даже если удивился… вежливый.

Последние несколько фраз Джекс произносит через силу. Он явно очень устал, такие серьезные перепады настроения не могут пройти бесследно. Джону опять становится страшно.

Подумав, он все же рискует спросить:

- Брюс, почему я все еще жив?

Трентон горделиво улыбается:

- Жду, пока твой кудрявый прибежит тебя спасать. Как это ни печально, Джонни, тебе придется умереть буквально за минуту до того, как он войдет сюда. Этот пункт в моем плане появился недавно, но уж его-то я выполню как надо.

Пошатываясь, он с трудом встает на ноги:

- Пусть он до конца дней живет с осознанием, что опоздал на одно мгновение, что на секунду не успел, чтобы спасти любимого доктора, что ему не повезло. Что звезды не сложились.

И Джекс от собственной шутки заливается тоненьким, дребезжащим смехом, от которого у упомянутого доктора волосы на загривке встают дыбом.

Трентон больше даже не псих, понимает Уотсон. Он - развалина, пустая оболочка человека. Он не способен услышать чужих слов, он будет действовать по какому-то шаблону, который заложило в нем безумие.

Джекс достает из маленькой спортивной сумки, что стоит у дивана, синий мягкий шарф и револьвер.

Садится на прежний стул напротив пленника, складывая на коленях руки и закрывая глаза.

Несмотря на то, что синих шарфов на свете много, этот конкретный выглядит как-то знакомо.

- Это шарф Шерлока? - шепотом спрашивает Джон.

Трентон приоткрывает один глаз, смотрит вниз, на шарф, потом выше, на Уотсона, и довольно хихикает:

- Украл у растяпы, пока он занимал лабораторию. Ему понравится, правда?

Джон так не думает.

В тишине проходит несколько минут.

А потом Джону кажется, что снаружи доносятся какие-то звуки.

Он и хочет, и не желает, чтобы это приехали за ним. Чтобы это приехал Шерлок. Он мысленно умоляет Шерлока не приезжать - не для того, чтобы подарить Джону еще несколько минут жизни, но чтобы Шерлоку не довелось увидеть Уотсона унизительно мертвым.

Звуки становятся все отчетливее - шум машин, хлопанье автомобильных дверей, стрекотание вертолета.

Гулкий голос по громкоговорителю требует от Далтона немедленно сдаться и что-то там про снайперов.

С потусторонней улыбкой Джекс открывает глаза и встает.

Медленно подходит к Джону.

- Прости меня, любимый, прости, прости, мне так жаль, что тебе придется пройти через это, - по щекам Далтона струятся слезы, но он при этом бесконечно далек от рыданий, лицо неподвижно, слезы текут словно сами по себе. - Мне жаль, что все закончится именно так!

- Так передумай, твою мать, Трентон, Брюс, кто ты там! - хрипло предлагает Джон. - Если ты любишь меня, ты можешь меня сейчас выпустить. Полиция не даст тебе шанса, если ты меня убьешь. Ты не доживешь до суда, Трентон, - в глубине души Уотсон надеется, что Шерлок никогда не опустится до линчевания.

Далтон грустно улыбается, накидывая шарф на шею своего возлюбленного:

- О, Джон, мой глупый, наивный Джон. Неужели ты думаешь, что я смогу жить после того, как тебя не станет? Мы уйдем почти вместе, и я буду очень страдать, потому что увижу, как жизнь покидает твои глаза. Джон, я так люблю тебя, - Джекс перекрещивает концы шарфа под подбородком Уотсона. - Ты самый лучший мужчина на земле, - Брюс слегка тянет концы в стороны. - Мы могли бы быть так счастливы, Джон, Джон… Джон…

Слезы Далтона капают Джону на лицо, а давление шарфа становится очень болезненным.

Джон полагает, что такое развитие событий совершенно неверно. Самым печальным обстоятельством в этом треклятом мире Джон считает тот прискорбный факт, что не успеет увидеть Шерлока.

Но сказать Джон уже не может ничего, воздуха катастрофически не хватает, вены набухают, а глаза словно выдавливает из черепа.

- Люблю, люблю, люблю тебя, Джон, вечно, - слышит он жаркий шепот Трентона, склоняющегося к его губам. - Встретимся на звездах, любовь моя.

А больше Джон Уотсон не слышит ничего.

_________________________

*Такой детективный роман действительно есть, и он очень, очень хороший, но я вам его не назову, потому что вдруг вы когда-то захотите его прочесть, а я вам уже все заспойлерила.

========== Глава двенадцатая ==========

А потом Джон Уотсон снова что-то слышит.

Этот звук он не очень любил раньше, но теперь ему кажется, что ничего прекраснее в его жизни быть не может.

Где-то рядом шепотом переругиваются оба Холмса.

-…еще часа два как минимум, поэтому ты вполне можешь съездить домой и успеть вернуться. Джон предпочел бы увидеть тебя чистым и свежим, я убежден, - это Майкрофт, непоколебимый в своей уверенности, слегка надменный всегда, даже если он наедине с самим собой в телефонной будке.

- А вот я убежден, что Джону наплевать на степень моей свежести. Давай, Майкрофт, двигай спасать родину, а я тут сам разберусь, - это Шерлок, родной, любимый, живой, взвинченный и язвительный.

- Кхм.

Холмсы замолкли и повернулись на голос. То есть Уотсон полагал, что повернулись - он еще не мог поднять веки, поэтому ограничился предположением.

Вообще-то в планах было произнести что-то значительное, чтобы достойно отметить возвращение в мир живых:

“Приветствую вас, старые перечники!”

Или

“Я Шерлока и грязным буду любить”.

Или хотя бы просто

“Я проснулся”.

Но горло прошивает боль, которая не оставляет шанса на связную речь. Губы потрескались, язык занимает во рту все свободное место, Джон едва может пошевелить им. Поэтому Уотсон решает немного повременить с любой активностью, ограничившись слухом и осязанием.

Осязание не подводит - через секунду Джон чувствует, как кровать проседает сбоку, Шерлок аккуратно берет руку Уотсона в свою и переплетает пальцы. Горячие губы прижимаются ко лбу Джона и замирают.

Джон готов так лежать вечность.

Хотя, судя по неприятным ощущениям в самых разных местах организма, он, возможно, уже вечность тут и валяется. “Тут” - это в больничной палате; Уотсон - и как врач, и как пациент - не может ошибиться, запах больницы не меняется нигде.

Он снова делает попытку прокашляться, и Шерлок отстраняется. Через несколько секунд к губам прикасаются подушечки пальцев, смоченные в воде. Джон слегка приоткрывает губы, всасывая влагу. Шерлок дрожащим голосом шепчет:

- Подожди минутку, Джон, я сейчас.

Раздаются торопливые шаги, шум воды в санузле, звяканье посуды и тяжелый вздох Майкрофта.

Шерлок усаживается на кровать снова и говорит:

- Джон, скорее всего, ты сейчас не сможешь нормально глотать воду, но ты можешь попробовать рассосать лед, я приготовил маленькие кусочки.

Джон не уверен, что кивнул, но Шерлок понял - через секунду в рот проскальзывает небольшой кусочек льда.

Это упоительно. Джон улыбается пергаментными губами.

Он чувствует, как к его лицу бережно приникает мягкая махровая ткань, смоченная теплой водой. Шерлок обтирает лицо Джона, особенно тщательно и нежно обрабатывая глаза - те слиплись от того, что долго были закрыты и слезились при этом.