Нет вестей с небес (СИ)

Он несколько раз кивнул сам себе.

— Нет! Оливер! Нет! — только прошептала Джейс, скулы сводило, рот кривился куда-то набок, все линии приобретали асимметрию, разорванность. Порядок, логика. Ничто не подходило для описания момента. Его ужаса и бессмысленности. Пытка. И в каждой пытке не только страдания тела, кажется, главарь уже догадался, что ей страдания тела друга будут больнее, чем своего. И терзал ее душу, точно демон из ада. Дух изгнанья, тления, разложения.

— ***! Ты глухой? — взвился невероятной громкостью страшный голос. — Смерти! Давай, парень, дергай веревку! Убей на*** предателя! Убей и прекрати его пытки! Убей! И избавься от предательства! — но потом он снова размеренно продолжал рассуждать, насмешливо разводя руками. - Да, *, убить — это единственный путь. Ты ненавидишь меня, меня, е*того на всю голову. Но суть в чем? Суть в том, что так тебя еще никто не предавал. И я не могу предать, ведь я и так враг. Я не прав?

Но только кого интересовали в тот миг его слова? Его слова никогда и никого не интересовали, потому что чаще всего звучали либо перед казнью, заглушая последнюю просьбу убиенных, либо во время пыток, либо через решетки клеток, ввинчивались в мозг, но никто его не слышал.

Отраженное зеркало пустоты, в самом себе разбивалось, осколки дождем оступались в пропасть причалов для кораблей, что лишь в пустыне отмирали, ржавели без пути по горизонтали да наверх, за край в полет. Время в песочных часах по кругу, и души в камни уходили. Картины слепые наощупь глухотой подсознательной извитых лиан-цепей. И небо вверх глядело, на смертных — это роскошь. Чем заслужили они такой милости, чем заслужили чуда? И чудесами ли только небо так сильно. Служить за чудеса — превратно. Лишь зрением обратным глядеть наверх.

— Оливер, — только вырвался всхлип.

Она не желала показывать свою слабость перед врагами, но их обступили люди с автоматами, и еще этот главарь с его словами, будто пытался доказать ей то, что она и так знала.

Знала, но никогда не призналась бы, не допустила бы эти разъедающие мысли до сознания. И только снова видела глаза родителей Оливера, хотя едва ли была знакома с его семьей. Но они остались там, за гранью иного мира, и из этого царства теней не находилось выхода, девять кругов вели только ниже и ниже, ад в раю. И лесные духи с наступлением вечера становились все больше духами смерти, а красная полоска заката слишком напоминала ныне красные майки пиратов. Какой отвратительный цвет. Кровь. Боль.

Оливер почти потерял сознание, но ужас заставлял его глаза застыть открытыми, но невидящими, точно у выброшенной на берег рыбы. И точно рыба он беззвучно хватал воздух ртом. Улов на веревке. Страшный рыбак.

Ваас, его возгласы и шипение, смешение всех гармоний и нот, хаос вместо смыслов, дисгармония вместо мелодии, не голосовой диапазон, а предынфарктная кардиограмма бешено стучащих волн. А голос — тоже пароход, а голос — тоже сердце. Все не в такт.

— Ты, ***, тупой! Дергай веревку, покончи с ним! — как сквозь липкий туман прорезал, ударяя непомерно тяжелым молотом, этот голос.

— Нет! — глухим хрипом отвечала она, повернув голову и поглядев на него, прямо на врага. Яростно. Непоколебимо.

Воздух словно раскалился, заиграл электрическими разрядами от мощи двух этих взглядов.

— Нет? Ты смеешь не соглашаться? Значит, ты, ***, еще не признал, что я здесь закон и порядок! — вновь вытаращил до предела глаза главарь, нависая над Джейс, давя руками на ее плечи, заставляя согнуться, встать на колени, нависая затем, похожий на тигра, готового к прыжку, удовлетворенно слегка кивая, ибо девушка безропотно опустилась на колени, едва не падая.

И так застыла, глядя уже мимо мучителя на Оливера. А потом вновь посмотрела на врага, в упор, не пряча глаза от безумия, которое владело его существом, и все так же несломленной твердо сумела ответить:

 — Я не знаю, кто ты. И где. Но никогда не убью друга.

— Да он, , не друг! Он предатель! Предатель, который бьет исподтишка! Так всегда, тупая ты , так всегда… Так что жми. Заканчивай это, — сам срывался на хрип от своих патетических восклицаний главарь, не успевая перевести дух.

Что толку от его слов? Кому и что он пытался доказать? Себе? Себе… Кому же еще, ведь пленники не могли услышать. Оливер-то уж точно ничего не слышал, хотя главарь и не к Оливеру вовсе обращался, считая его тоже пустым местом. Как и Райли. Тогда. Когда все началось. Тогда.

Джейс пыталась придумать план спасения, но ничего не являлось в сознание. Пустыня.

Тщетно. Бесполезный круг перерождений, чтобы никогда не встретиться. И ничего не изменить, проходя по кругу один и тот же эпизод.

А Оливер как нарочно теперь тоже впился в нее взглядом, давясь и перебирая ногами, балансируя на неустойчивых чурбаках. Оступиться — смерть, сломанная шея, казнь. И парень, очевидно, теперь считал, что Джейс в силах его вытащить.

Он так привык, что все его вытаскивают, а он, точно птица, снова бодро вылетает с пегими легкими крылышками. Но здесь у всех из хребтов торчали обугленные обрубки. Не взлететь.

Если бы только он поверил в нее чуть раньше, если бы только не… Не… Не… Это слово и так повторял главарь, твердил в который раз и доказывал Джейс ее бессилие, тыча в лицо концом каната, что должен был вырвать среднее полено. Прямо из-под ног Оливера. Ваас требовал казнить друга, собственноручно!

Неужели он и правда считал, что она способна на такое, даже после… После предательства. Просто очевидное слово. И нечего скрывать его от разума. Вещи обязывали называть себя правдиво. Вот только кто устанавливал критерии правды? Но отчего-то понятия подлости и предательства не рознились даже в совершенно разных культурах.

Да, так ее и правда никто еще не предавал, но в ее жизни и не случалось таких бед, однако же не масштабом бед измеряется масштаб предательства. Но убить. Нет. Друг. Предавший друг все ж не враг. И пусть говорят, что во сто крат хуже, но не на ее руках быть его крови. Но какой иной путь?

— Убейте меня, — хладнокровно говорила Джейс, затравленно глядя прямо на врага, уже перешагнув черту паники и ужаса, ощущая, словно внутри все окаменело. — Чего вам надо? — но вопрос сменился еще более глухим и обреченным утверждением. — Я не буду дергать за канат.

Паника. Страх. Какой смысл бояться? Помощь. Помощь звать душой? Звала, да неверие пересилило, немой крик никто не мог услышать.

— Снова просишь распять тебя вместо предателя? Вместо Иуды? — прошипел сквозь сжатые зубы главарь, резко вцепившись в ее плечо левой рукой, холодными пальцами, правой указывая на Оливера, по щекам которого катились слезы. — Вместо того, кто заслужил? Нет, это было бы о***ть как несправедливо.

Знал ли главарь и понимал ли, кто такой Иуда, помнил ли, что знал, но о словах своих никогда не задумывался, слова просто возникали в голове и тут же складывались в речь. И какое право он имел говорить о справедливости, когда сам вершил беззаконие, причиняя боль другим от скуки!

Ваас яростно потянул воздух, отчего-то едва ни рыча:

— А, ты не веришь, что я говорю о справедливости. Ладно, сейчас поверишь, — снова на его лице возникла издевательская гримаса, он окликнул одного из своих псов. - Эй, Френки, снимай с него кожу полосками, пока это ***ое отродье не поймет, что для предателей существует только смерть, казнь!

Комментарий к 38. Мастер-киллер Прошу оставлять отзывы. Впрочем, я все равно буду писать.

====== 39. Безжалостный суд ======

Хладнокровно вершат свой безжалостный суд.

© Flёur «Последний сон»

Ваас яростно потянул воздух, отчего-то едва не рыча:

— А, ты не веришь, что я говорю о справедливости. Ладно, сейчас поверишь, — снова на его лице возникла издевательская гримаса, он окликнул одного из своих псов. — Эй, Френки, снимай с него кожу полосками, пока это ***ое отродье не поймет, что для предателей существует только смерть, казнь!

От группы пиратов отделился неприятный тип в красных шароварах, он держал наготове китобойный гарпун с крюком или же железный багор. Давний способ. И один из самых жестоких. Этот Френки кровожадно ухмыльнулся, глотая слюну, что-то ответил главарю, но, очевидно, такие приказы доставляли ему удовольствие. Он медленно подошел к Оливеру, который исступленно орал от предстоящего ужаса, но весь голос съедала веревка на опухавшей шее. И кричи, не кричи — никто не придет. Слишком далеко.