Ловушка для хищника (СИ)

- Она сказала, что выдали её замуж за лавочника, значит, нужно искать дом с торговым первым этажом, - шепнул Бродяга и, пригибаясь, троица бесшумно втекла меж стен. Все спали, и только ослы, козы, бараны да коровы на задах дворов, в сараях, иногда могли издать шорохи. Каждый раз, пробыв в подобных уголках по несколько месяцев, банда возвращалась в родную страну немного одичавшей, не представляющей, как люди живут в таком количестве огней, света, шума. Поэтому они спешили провести немного времени в буддийском монастыре, где были воспитаны, и вернуться обратно к исполнению своего долга – борьбе с преступностью и любыми видами зла и несправедливости. Такими, какую они хотели предотвратить сейчас.

Темнота ночи не мешала им обыскивать дома, заглядывая в них и, при возможности, забираться в окна, чтобы убедиться, что там нет той, которую они ищут. Но логика подсказывала, что её должны были держать где-то там, где мешала бы сбежать решетка. Неужели бы не попыталась пленница унести ноги, спастись сама? Или это не имеет смысла? Если она пыталась сбежать от мужа, но была поймана, несомненно, она может считать, что уже всё бесполезно, и смиренно сидеть даже за открытой дверью. К счастью для ищущих, домов было не так уж много, и вскоре, проверив половину деревни, Хонбин наткнулся на здание, подходившее по описанию; на первом этаже расположилась закрытая на ночь лавка, со второго доносился мужской храп, а ниже первого, на уровне земли, виднелось два подвальных окна, зарешеченных, как темница. Лео подошёл к ним и устремил внутрь свой пронзительный, различающий в кромешной тьме почти всё взгляд. Обернувшись, он кивнул Хонбину. Приняв сигнал, тот осторожно подошёл к окну первого этажа и, открыв его, забрался внутрь. Чтобы не испугать девочку, ей нужно было объяснить, что её хотят спасти, а поговорить с ней на её языке мог лишь Бродяга. Опустив ноги на половицы, он огляделся, выяснил, что это было подобием складского помещения, прошёл, не задевая, мешки и ящики, очутился в коридоре. Для того, кто полжизни лазил по чужим квартирам и домам, тайным местам и убежищам, прокрадывался в неведомые лабиринты подпольных мастерских и фабрик, найти лестницу в подвал не составило труда. Хонбин достал отмычку и, уткнувшись в запертую дверь, принялся взламывать замок. Ему приходилось справляться и со сложными, специально замудренными замками, поэтому обычная замочная скважина от первобытных воров не могла остановить его. Повернув отмычку, он открыл дверь и скользнул за неё, такой же неслышный, как сон той, что лежала на пыльном полу возле каменной стенки. С головы до ног в черной парандже, невысокая девчонка свернулась клубком и пыталась забыться и спать, чтобы не мучиться ожиданием смерти. Хонбин кротко подошел к ней, присел на корточки и в одну секунду обхватил её одной рукой, другой зажав рот. Очнувшаяся загудела ему в ладонь, брыкаясь и трепыхаясь, что было сил, хотя длинная прочная чадра мешала, запутывая руки и ноги.

- Тише, тише, - заговорил молодой человек на фарси. – Я пришёл, чтобы спасти тебя, - по глазам было видно, что его услышали, но сопротивляться не перестали. – Ты хочешь уйти отсюда? Хочешь избежать смерти? – девчонка замерла. – Давай поговорим? Ты обещаешь не шуметь? Не кричи, ладно? – она осторожно кивнула и он плавно, чтобы в любой миг успеть заткнуть её, стал отводить руку в сторону.

- Что вам нужно? – провела она по своим губам, отряхиваясь от его касаний. Типичное мусульманское воспитание – прикосновение чужого мужчины непозволительный грех. Могла ли одна из взращенных таким образом изменить мужу?

- Спасти тебя. Я пришёл забрать тебя, чтобы тебя не подвергли казни.

- Зачем? Кто вас послал?

- Никто. Я хочу помочь тебе, - она забилась в угол. – Как тебя зовут?

- Вас муж послал, да? Он хочет доказать всем, что я с мужчиной сбегала? Не пойду! И без того меня казнят, зачем он ещё чего-то от меня хочет? – Хонбин вздохнул.

- К счастью, я не знаком с твоим мужем. А из того, что я успел о нем узнать, я понял, что он далеко не хороший человек, - он посмотрел на окно. Пока ещё темно. – У нас немного времени, чтобы определиться, бежишь ты добровольно, или мне забрать тебя силой? Я всё равно не дам тебе погибнуть, так что решай.

- Вы заберете меня силой? – ахнула она, и Хонбин приложил палец к губам, призывая к тишине. – Куда? Мне некуда идти. Семья от меня отказалась, муж же отрекся. Я опороченная. Меня и в других сёлах либо забьют, либо вернут сюда, и меня всё равно убьют.

- Я увезу тебя гораздо дальше отсюда. Туда, где тебя никто не тронет. Я задаю тебе вопрос ещё раз: ты хочешь спастись?

- Чего ради? Чтобы меня вы били? – она обняла себя руками, поджав колени к груди. – Я думала, что где-то лучше может быть, потому и пыталась убежать. Мне всегда говорили, что замужем все одинаково живут, надо терпеть поэтому всё. Я терпела, четыре года терпела, да не выдержала, когда он опять меня лупить начал, да за волосы таскать. Сбежала, да поймали. Никуда не деться. Везде всё одно. Этот муж помрёт, так другого найдут, тоже бить будет. А дома отец врежет, если что не так сделаю, или братья, или кормить не будут, пока работать лучше не стану. Куда сбегать? Зачем? Лучше пусть убьют завтра, всё ж отмучилась своё.

- Он заставлял тебя много работать? – нахмурился Хонбин.

- С рассвета до зари. И мать его меня гоняла. А что делать? Я пока дома жила, меня отец гонял. Меньше, конечно, но то отец, а это муж. Ещё Аллах и детей не дал, значит, я не такая – меня бить нужно, - Хонбину захотелось удариться головой самому от подобных рассуждений. Он не впервые сталкивался с подобным. Конечно, в городах и более передовых исламских странах такого не было, но стоило отдалиться, зайти по тропам, которые вели в такие вот забытые всеми места, как творился настоящий варварский беспредел, где телевидение и радио способны воспринять за чудо, а верховенство и главенство мужчины не обсуждается. Они могут делать всё, что угодно, а слова женщин и их жизни ничего не значат.

- Ты у него одна жена? Сколько ему лет?

- Одна. Одного года они с отцом, стало быть, по сорок четыре им. Он при большом хозяйстве, с деньгами, поэтому я в дом свой честь принесла, что он меня взял, да вот, не угодила ему…

- Послушай… - так и не зная, как её зовут, опустил обращение Хонбин. – Завтра тебе никто быструю и безболезненную смерть не обещает. Тебя покалечат и будут долго-долго бить, пока ты не умрешь. Ты этого хочешь? Я предлагаю тебе выжить, уехать отсюда туда, где никто тебя не тронет и пальцем, где о тебе будут заботиться. Ты веришь мне? – девчонка не собиралась выковыриваться из угла, и смотрела если не подозрительно, то почти равнодушно. Все шестнадцать лет она видела мир с одного ракурса: ежедневные молитвы, чтение Корана, побои и тяжелый труд. Откуда ей было знать, что существует другая жизнь, что бывает другое существование? Она не могла представить ничего, кроме этого села, стареющего отъевшегося мужа, жуткой свекрови, насилия и общественного мнения, которое играло решающую роль в судьбе каждого жителя деревни. С минарета вдруг донесся призыв муэдзина. Хонбин понял, что вскоре начнёт просыпаться народ, и будет поздно. Сделав молниеносное движение, он скрутил девчонку в охапку, сунул ей под нос чистый платок, заранее смоченный одурманивающим и усыпляющим средством и, подержав с полминуты, перекинул вырубившееся тело через плечо. Когда человек не может позаботиться о себе сам, о нем следует позаботиться другим.