Несчастный случай (СИ)

Хосок победил нас обоих. Он потер пальцами подбородок.

— Что бы такое загадать… О! — Мы с Паком приготовились к худшему. Но Хосок всего лишь сказал нам пойти нам по направлению к мосту на большие камни.

— И что мы будем там делать?

Хосок торжественно улыбался.

— Чимин, ты пожертвуешь парой листочков из своего альбома?

Чимин сначала в ужасе прижал свой альбом к груди, но потом согласился.

— А для чего?..

— Мы сложим кораблики и пустим их по воде.

Пак с готовностью протянул Хосоку свой альбом.

— Пойдем!

Мы сложили свои вещи в рюкзаки, сели на велосипеды и поехали по набережной. Скоро мы достигли цепочки больших камней, громоздившихся у берега и лежащих поперек самой реки. Мы оставили велосипеды на берегу, а сами побежали на камни. Прямо там мы сидели и складывали кораблики из вырванных из альбома Чимина листов. Хоть это и было нашим с Паком заданием, Хосок тоже трудился над своей лодочкой. Чимин сложил кораблик с парусом, я сложил лодку с плоским дном, а Хосок сложил целый катамаран. Мы подписали свои творения маркерами. Мы все знали, что наши недолговечные, бумажные корабли вскоре потонут, но все равно надеялись на то, что кто-то увидит их, может быть, их даже прибьет к неизвестному берегу.

Хосок изображал, будто дует в горн, когда мы спускали наши кораблики на воду. Нам было очень смешно и радостно. Лодки резво поплыли вниз по течению.

— Сейчас на пороге потонут! — Кричал Хосок.

Но наши лодки не потонули, они оказались крепкими орешками. Мы провожали их взглядами, пока те вовсе не скрылись из виду.

Мы просидели на реке до вечера. А все потому, что у нас была хорошая задумка. Мы сбегали в супермаркет за маленькими свечами и зажигалкой, чтобы зажечь их и положить в лодочки. Чимин пожертвовал своим альбомом, потому что тоже был чрезвычайно увлечен процессом. Вечером мы устроили «огненный заплыв». Мы были на седьмом небе от счастья.

У меня в руках оставался еще один лист, и я отдал его Хосоку. Мой друг на автомате сложил из него самолет. Потом он поспешно развернул фигурку обратно.

— Давайте напишем какое-нибудь послание?

Мы с Чимином согласились и начирикали на листочке:

«От Хока, спасителя всея корейских земель, принца Юджина и лекаря Его Высочества. Наставление будущим поколениям, а именно: дружба — это чудо».

К слову, этот самолет я оставил у себя, насколько я помню. Хосок потом, по секрету от Чимина, написал мне там какую-то личную приятность, но Чимин все равно все увидел, проныра. Я очень сильно дорожил этим самолетиком. Как дорожил своими друзьями. В особенности этим веселым, рыжим дурнем.

*

— Хе-ей, я достал нам билеты на концерт, — я видел по лицу Хосока, что он очень долго ждал того момента, когда мы встретимся, чтобы объявить мне и Чимину эту радостную новость. Чимин всплеснул руками:

— На концерт под открытым небом? Там будет Вонджэ!

— Да-а, — самодовольно протянул Хосок и устремил испытующий взгляд на меня. Я, сдерживая свои настоящие эмоции, чуть отвернул голову и пожал плечами:

— Ну круто.

— ЮНГИ! — Хосок моментально разъярился. — Я продам твой билет первому встречному, гундос!

Я засмеялся, кладя руки на плечи Хосока и потряхивая его.

— Я очень рад, просто я не хочу, чтобы меня кто-то видел в глупом виде.

— На концерте ты будешь обязан показывать себя в глупом виде и радоваться до потери пульса, иначе ты мне не друг. Готовь свою самую глупую физиономию.

Я скорчил рожу. У меня хрустнула челюсть.

— А-ай, веселиться — больно.

— Ага — Хосок хорошенько пнул меня коленом, и между нами завязался шуточный бой.

— Если я по-настоящему разозлюсь, ты умрешь! — Предупреждал я.

— Если я по-настоящему разозлюсь, у тебя отвалится задница, мои колени не дремлют!

— Ребя-ята, — жалобно протянул Чимин.

Чимина мы бить не стали.

… — Располагаемся здесь! — Хосок вывалил нашу вечную циновку из рюкзака, раскатал ее на траве и улегся прямо посреди подстилки. Чимин аккуратно поставил рядом с Хосоком корзинку с едой.

— Мои родители тоже будут тут, — сообщил Пак, робко подвигая ногу Хосока, чтобы разложить контейнеры с вкусностями.

— И братик? — Хосок подложил руки под голову и щурился на солнце.

— Да, — улыбнулся Чимин. — И братик.

— Он у тебя уже ходит на танцы?

— Да, в младшую группу.

— Хосок, сдвинься, я тоже хочу полежать, — я не выспался в тот день и собирался теперь потеснить Чона. Рыжий плут не подвинулся ни на миллиметр. Тогда я просто плюхнулся на него.

— Мои кишки!

— Не ври, я дрыщ, я не могу быть тяжелым, — я спрятал лицо от ярких лучей солнца, уткнувшись им в шею Хосока.

— Ты воняешь водорослями. Уже успел искупаться? — Поморщился я.

— Нет, Джин сегодня готовил суп из водорослей, мне понравилось.

— Тебе? Приверженцу мясной религии? — Удивился я.

— Я не могу любить водоросли? Ах да, — голос Хосока немного глушил меня. — Если ты пытаешься спрятаться от солнца, то у тебя ничего не выйдет, потому что мои родные тоже зовут меня солнцем.

— Это потому что ты желтый? — Поднял я голову. Хосок лежал с недовольным лицом.

— Не все обязаны быть такими же бледными, как ты. Нехорошо смеяться над цветом кожи.

— Мне можно, — я подпер голову рукой и нахально смотрел на Хосока. Между прочим, я тогда бы отдал многое, чтобы узнать, каким вырастет этот нелепый подросток с длинным лицом и настолько прямым и отвесным носом, что скатись по нему какой-нибудь маленький сноубордист, он бы уже давно разбился, потому что кончик носа Хосока не был вздернут кверху. Я схватился пальцами за нос Хосока, сжимая крылья носа костяшками.

— Как ты дышишь, Волан-де-Морт?

— Кожей. Ты думаешь, почему я такой желтый? Да потому что я Спанч Боб!

— Вот это открытие, — засмеялся я.

— Мне жарко, слезь с меня! Ты опять надел этот дурацкий балахон!

Я очень любил в то время носить черный, длинный балахон с поддетыми под него черными джинсами. Бабушка говорила, что у меня очень смешно торчат ноги из-под этой тряпки, и просила снять балахон, но я оберегал «тряпку», как тигр охраняет свой кусок сочного мяса. Хосок же оделся легче некуда. На нем были легкие, красные шорты и футболка, перешедшая к нему по наследству от Джина. Хосок очень гордился своей белой тряпкой с черепашками-ниндзя.

Я не только не слез с Хосока, но и к тому же обнял его, чтобы мой друг вообще задохнулся. Хосок вскрикнул.

— А-а-а, Юнги устраивает мне темную! Чимин, помоги!

Чимин же захихикал и повалился на меня сверху. Тут уж я остался недоволен.

— Я не хочу быть котлетой в вашем гамбургере, я каюсь, только отпустите меня.

Спустя минуту мы все расселись на подстилке. Хосок напялил на себя желтую кепку и достал из рюкзака дорожную монополию.

— Сыграем? Могу позвать Джина и Тэхена, а Чимин пусть позовет своего брата! — Хосок был очень воодушевлен в этот день. Он больше всех нас был рад предстоящему концерту. Когда Чон радовался и с нетерпением ждал чего-то, он никак не мог усидеть на месте. Хосок беспокойно бегал, занимал нас до начала концерта. Я видел, что ему просто приятно пробежаться по зеленой траве парка, виляя между людьми, заглядывая незнакомцам в лица. Его делала счастливым вся эта обстановка суеты перед чем-то великим, что должно свершиться вот-вот. Чимин тоже побежал к своим родным. Я же просто сел, оглядываясь вокруг. Со мной не было моих родных, но я не чувствовал себя одиноким, хоть меня немного и пугало такое количество народа. Я привык сидеть дома, а Хосок начал вытягивать меня из зоны комфорта. И я с ужасом и в то же время восторгом осознавал, что мне нравится это. Нужно было довериться этому весельчаку. Довериться целиком. Но я был слишком пуглив. Порой я бывал даже более робким, чем Чимин.

Я очень дорожил своей новой компанией, потому что в школе у меня друзей не было. В школе меня обижали и дразнили за все подряд. За то, что я маленький и худой, за то, что я мрачный, за то, что у меня плохие оценки. Подшучивали даже над моей любовью к музыке. Пока все развлекались, как могли, я ходил в музыкальную школу, старался быть усердным в учении, от этого я был сосредоточен и нелюдим, очень любил свой плеер с наушниками. Как-то раз мои наушники обрезали ножницами. Практически ничто не могло заставить меня заплакать, но это смогло выдавить из меня слезы, которых хватило бы, чтобы заполнить ими маленький тазик. Каждый раз, когда каникулы подходили к концу, я начинал бояться школы и с усердием пил свои таблетки, которые в тайне от родных пересыпал периодически в свой карман. Ни одна психбольница в мире не могла меня напугать так же сильно, как школа.